Авторы монографии, эксклюзивно представленной Переменами: А.В.Борисов, А.Я.Малыгин, Р.С.Мулукаев

«Разбойников наказывать по государеву указу кто чего доведется…»

Задолго до появления полиции государство начало проявлять заботу об охране порядка и борьбе с преступностью. Логично хотя бы в общих чертах охарактеризовать ее состояние, отметив наиболее распространенные виды правонарушений в период становления и развития русской государственности вплоть до начала XVIII в.

В этой связи не менее логично проследить, как формировались государственные рычаги пресечения преступлений, как складывались методы и средства обеспечения правопорядка. Поскольку уголовную статистику в России стали вести лишь во второй половине XIX в., состояние преступности можно оценить лишь по косвенным данным, имеющимся в летописях и иных архивных источниках.

Говорят, что от времен Василия Ярославича до Иоанна Калиты «отечество наше походило более на темный лес, нежели на государство: сила казалась правом; кто мог, грабил, не только чужие, но и свои; не было безопасности ни в пути, ни дома; татьба сделалась общею язвою собственности…» Преуспевшие на поприще борьбы с преступностью правители выделялись в летописях наравне с теми, кто заслужил право именоваться «собирателями земли Русской».

К примеру, Иоанн Калита «прославился уменьшением разбойников и воров». Калита оставил добрый след в отечественной истории именно потому, что смог осуществить действенные меры против преступности. По свидетельству В. О. Ключевского, в источнике первой половины ХV в. говорится, что Иван Калита «исправил землю Русскую от татей» и дал ей «тишину велию и правый суд».

Иван III, как и Калита, правивший Московским княжеством, но уже в другое время, получил прозвище «Правосуд». Так он назван в крымской посольской книге 1498 г., спустя год после принятия первого общерусского Судебника. В летописи ему дается еще более лестная оценка — «наречен быть мститель неправдам».

Некоторые сведения о состоянии преступности в ХV в. приводит С. М. Соловьев: в Тверской земле убиты и ограблены псковские гонцы, ехавшие в Москву; новгородские боярские ключники ограбили псковскую волость Гостятино; сборщик архиепископской дани, полагая, что у святителя Антония Сийского «большие богатства», навел на его монастырь разбойников.

Источники сохранили данные о преступлениях, совершавшихся в высших слоях общества. В частности, летопись сообщает, что московский тысяцкий Василий Вельяминов на свадьбе Дмитрия Донского подменил княжеский пояс на «меньшой», а украденный отдал своему сыну. В начале XVI в. «на дороге между Москвой и Переяславлем происходили сплошные разбои, разбои начал какой-то Симон Воронов». В XVI столетии летописец так описывает состояние России:

«Тогда князем и боярам, и вельможам, и судиям градским, самовластием объятым, и в бесстрашии живущим, и не право судящим, но по мзде, и насильствующим людям, и никого же боящимся, понеже бо великий княз был юн <…> бояре и воеводы мздами и налогами и великими продажами христан губяху. Такожде и обычные дворяне, и дети боярские, и рабы их творяху, на господей своих зряще. Тогда же во градех и селех неправда умножися, и восхищения, и обиды, татбы и разбои умножишася, и буйства, и грабления многа».

Результатом такого правления были «слезы, и рыдание, и вопль мног по всей Русской земле».

О распространенности преступлений в XVI в. может свидетельствовать жалоба-просьба новгородского архиепископа Феодосия, обращенная к Ивану IV:

«Бога ради, государь <…> потщися и промысли о своей отчине о Великом Новгороде, что ся ныне (в 1547 г. — Авт.) в ней чинит: в корчмах беспрестани души погибают без покаяния и без причастия, в домех, и на путех, и в торжищех убийства и ограбления <…> проходу и проезду нет; кроме тебя, государь, того душевного вреду и треволнения внешнего уставити некому».

На Руси господствовала не сила права, а право силы. В конце XVI в. случаи разбойных нападений на селения были отнюдь не редкостью, и предпринимали их не только «профессиональные» преступники. Например, С. М. Соловьев сообщает, что в 1579 г. «государев даниловский прикащик со своими людьми и государевыми крестьянами наезжали на монастырское село Хреплево».

Письменных источников, позволяющих охарактеризовать состояние преступности в XVII в., гораздо больше, поэтому картина вырисовывается достаточно яркая.

За годы Смуты уровень преступности, подстегнутый экономическим упадком и развалом государственных институтов, значительно возрос, и в результате не только высшие государственные чиновники, но даже царь (с начала 1613 г.) испытывали вполне обоснованный страх. В этом отношении любопытна переписка Земского собора с избранным на царство первым Романовым — Михаилом Федоровичем — по поводу его приезда в Москву.

Для царя важно, «чтоб на Москве и по дорогам грабежей никаких не было!». Собор на это сообщает: «О грабежах и воровствах заказ учинен крепкий, воров и разбойников сыскиваем и велим их наказывать». Однако эти усилия, по-видимому, оказались недостаточными, и 28 апреля 1613 г. Земскому собору было отправлено новое письмо.

«Писал к вам государь много раз, чтоб у вас на Москве, по городам и дорогам убийств, грабежей и никакого насильства не было; а вот 23 апреля пришли к государю на стан в село Сватково дворяне и дети боярские разных городов, переграблены донага и сечены, в расспросе сказали, что одни из них посланы были к государю с грамотами, другие по городам собирать дворян и детей боярских и высылать на службу; и на дороге, на Мытищах и на Клязьме, козаки их перехватили, переграбили, саблями секли и держали у себя в станах два дня, хотели побить, и они у них, ночью развязавшись, убежали; а стоят эти воры на Мытищах, другие — на Клязьме, человек их с 200, конные и пешие».

Как сообщалось в одном из документов, осенью 1614 г. в Щелонской пятине осталась не убранной рожь, поскольку крестьяне в буквальном смысле слова были вынуждены бегать от разбойников по лесам, да и посланные в те края дворяне сообщали, что «мы, государь, холопи твои, от воров едва утекли…» (Преступного промысла не чурались представители всех слоев населения, в том числе привилегированных. Так в 1613 г. шло разбирательство по поводу того, «что князь Михаил Волконский со своими людьми на разбой ездил ли и разбойником и татем приезд у себя держал ли, и разбойную и татинную рухлядь не перекупает ли, или иным каким воровством ворует ли».)

В приграничных регионах значительный уровень преступности обусловливался тем, что сравнительно легко можно было укрыться в сопредельной стране. За рубеж уходили убийцы, грабители, разбойники, тати.

Из многих уникальных изданий, подготовленных Императорским обществом истории и древностей российских, выберем лишь одно: «Дела Тайного приказа». На страницах 444 и 445 четвертого тома приведен список перебежчиков за 1648–1651 гг. на свейскую (шведскую) сторону. Первым значится Михайло Норкин из Ефагала Лавтивского конца, убийца. Следующий — Сидорко Ермолаев, тоже убийца, затем идут церковный тать, просто вор, опять убийца и т. д. и т. д.

Перечисляются бежавшие в «свейскую сторону» тати и разбойники: «снесли с собою на 70 рублев живота» своего хозяина; «свели кобылу буру, да платья на 4 рубли»; «живот пограбили»… (Для борьбы с подобного рода деяниями достаточно рано начали приниматься соответствующие меры. В числе первых из известных на сей счет актов можно назвать «Докончальную новгородскую грамоту с ганзейскими послами о пограблении разбойниками товаров», датируемую 1360–1367 гг.)

Известны случаи, когда российские подданные налаживали за границей выпуск фальшивых денег, что, как известно, во все времена и во всех государствах преследовалось с особой жестокостью.

В 1634 г. в Корельской земле было раскрыто «гнездо фальшивых монетчиков» (тогда это была шведская территория, и сыск был проведен, скорее всего, не без содействия властей сопредельного государства). Случаев подделки денег вскрывалось много и в самой России. Именно поэтому первый Романов был вынужден отменить свое же гуманное решение о замене мучительной смертной казни путем залития горла расплавленным металлом (что предусматривалось Соборным уложением 1649 г.) – «торговой казнью» (битье фальшивомонетчиков кнутом на торговой площади и лишение права заниматься торговлей).

Царь рассчитывал, «что они от такого воровства уймутся», однако надежды не оправдались:

«Но те воры нашей государской милости к себе не узнали, таких воров теперь умножилось, и от их многого воровства, по поклепным воровским оговорам, многие простые невинные люди пострадали».

Иностранцы, посещавшие Россию в те времена, обращали внимание на размах таких преступлений, как разбои и убийства. Вот что сообщалось в записках голландских резидентов, приезжавших в Россию. По дороге из Нарвы в Псков лежал лес протяженностью более десяти миль, «в котором ежедневно умерщвляются, замучиваются и грабятся по несколько человек русскими, которые приходят сюда…». В целях безопасности этот лес предстояло преодолеть за один день, причем для охраны свиты, достигавшей 150 человек, было выделено пять кавалерийских подразделений и три роты пехоты.

Подобные меры не считались чрезмерными, поскольку «на этой самой неделе (разбойники. — Авт.) захватили <…> четырех рейтаров, посланных военачальником с письмами. Они связали им руки на спину, отрубили им головы, а двум слугам этих рейтаров велели бросить между собою жребий, кому из них придется отрубить голову другому».

Олеарий, побывавший в России в 30-е годы XVII в., писал, что во время путешествия наблюдал плывущие по реке трупы жертв разбойников. В Москве же «не проходило ночи, чтобы наутро не оказалось несколько мертвых на улицах». Число преступлений особенно возрастало в праздничные дни.

Богослов, сторонник идеи «славянского единства» Юрий Крижанич, хорват по национальности, восклицал: «Несть диво, что на Москве есть так много воров и разбоев и людоморства, но паче есть диво, како еще люди праведны могут на Москве жить».

Подобные оценки давали и наши соотечественники. Г. Котошихин в книге «О России в царствование Алексея Михайловича» пишет: «У московских людей натура не богобоязливая, с мужеска полу и женска по улицам грабят платье и убивают до смерти; и сыщется того дня, как бывает царю погребение, мертвых людей, убитых и зарезанных, больше ста человек».

От преступности страдали не только обыватели — она становилась тормозом для зарождавшейся отечественной промышленности. Благодаря дошедшей до нас переписке купцов Панкратьевых мы можем составить представление о многих сторонах каждодневного бытия российской окраины, в том числе о состоянии преступности и мерах борьбы с ней, о коррумпированности (говоря современным языком) местной администрации. Приведем некоторые из фактов.

Приказчик Панкратьева Шергин сообщает своему хозяину о методах «конкурентной борьбы», применявшейся людьми другого купца, О. Филатьева. В письмах неоднократно говорится о том, что «воевода на нас гневен, потому что дружен в другую сторону (имеется в виду Филатьев. — Авт.) и нас в промыслу гораздо теснит».

Четвертого декабря 1674 г. зафиксирована первая попытка физической расправы над Шергиным:

«… в ночи неведомые хто сожгли гумно с хлебом и овином, и в Усолье приходят Чеуловы (приказчик Филатьева. — Авт.) люди, у дворов ворота и окна ломают <…> многие <…> слышали и видели, как Чеуловы люди с кольем, и c дубинками, и с палками, 16 человек, бегали по Серегове горе, искали меня убить <…>. И кои люди сторонные видели их с палками и дубинами, записали записку <…> в съезжую избу».

Заявление в съезжую (канцелярия воеводы) было подано и по факту поджога гумна. Однако, как показали дальнейшие события, местными властями (хотя воевода сменился) ничего предпринято не было, а приказчик Филатьева с подручными перешел к разбоям и грабежам в округе. В феврале 1676 г. он «мало не прирезал» Шергина. Последний неоднократно жаловался на Чеула, «бил челом о сыску про многое Феткино насильство», но каждый раз сообщал Панкратьеву, что «сыску не учинили». В начале сентября 1678 г. «для очистки приказу посланы два пристава <…> и не взяли никого, и мирских людей в понятые привели приставы, и ничего не написав доезду, съехали <…> за Фетку они стоят».

Потворствуемые безнаказанностью, разбойники распоясались совершенно, запугав всех обывателей. В августе 1684 г. они убили нескольких людей Панкратьева. Шергин вновь писал, что защиты от местных чиновников нет: «…а к розыску б еренские приставы отнюдь не надобные плуты». Невыносимая обстановка — «…а мне грозят <…> в приказе заколоть или засечь оружием» — даже побудила Шергина обратиться с просьбой освободить его от занимаемой должности.

Конкуренты прибегали и к другим методам давления: «Недруги послали посыльщиков к Москве, чтобы, поклепав меня взять напрасно, заморить в железах, смерть учинить».

Наконец, видимо после вмешательства Панкратьева, в ноябре 1684 г. в Еренское был направлен сыщик с двадцатью стрельцами. Казалось бы, теперь можно было надеяться на восстановление справедливости. Однако воевода, потрафлявший по каким-то соображениям конкуренту, «сыщика ставит ни во что. И стрельцов воевода в тюрьму садит, а сыщик ни оборонить, ни смирить не может», а за преступников «воевода стоит гораздо и чинит сыску большую помешку и нам тесноту».

Вскоре сыщик был нейтрализован более надежным и проверенным способом — взятками («ныне задарен», писал про него Шергин), и расследование начал волокитить. Дело закончилось тем, что разбойник Турчанинов бежал из-под стражи («от стрельцов бежал сперва, сказывали, к воеводе на двор»). Четвертого декабря 1685 г. дело и вовсе прекратили. От провожавших сыщика людей Шергин узнал, что тот по дороге проговорился, «что сыскано, и то хочет утаить, мало де у него доходу было. Говорено было так, что с правого имать с меня и что винные ему давали, и я втрое с правды им говорил, и половину с меня взяли. А другую сторону, как гораздо болши дали им, и они мою дачю ни во что и поставили и вора отпустили, и дело остановили…».

«И как спорные дела учинились тому 12 лет, а никакое дело не вершено и оборони не получено. И то стало плутам повадно, для того ис промыслу и выганивают», — с горечью констатировал Шергин.

Панкратьев добился направления на соляной промысел «по указу великих государей» стрельцов «для оборони от воровских людей». До их отъезда осенью 1688 г. со стороны Шергина жалоб на помехи соляному производству не было. Но уже через год все вернулось на круги своя — поменялись только действующие лица: в письмах упоминаются другие имена преступников.

К этому времени конкуренты освоили более тонкие приемы борьбы. Так, в январе 1693 г. Шергин писал Панкратьеву, что задержка в Вологде направляемых на нужды производства денег была обычным делом: «Вымышляют промыслу помешку <…> и весь промысл от тебя мало не оттеснили. И сколько в крамолах убытку и огласки напрасно тебе учинили, то самому тебе ведомо. И в те лета сами обогатились, всякие запасы и товары на дощаниках возили».

Приказчик писал также, что теперь самое время покупать дрова, однако деньги вновь не пришли, а долгов накопилось более тысячи рублей и одолжить не у кого. Чуть позже он сообщил, что без всяких оснований был арестован «трубной работник» (а в солеваренном деле он был весьма важен). После допросов и пыток вина работника не была доказана, «а убыток стал немалый».

Задержаниям и допросам подверглись почти все работники промысла. (Поэтому много денег уходило на взятки: «Истинно, государь, подносами вышол из силы <…> и в промыслу за работу не знаю, чем платить».)

Из-за страха подвергнуться насилию многие работники боялись выезжать на Благовещенскую ярмарку, а кое-кто и вовсе собирался перебраться в другие места. Подобного рода притеснения продолжались и позже. В начале 1697 г. Шергин извещал хозяина, что посланный «к нам подьячий Петр Иванов, сын Матвиева, с городовым старостою, и с целовальники, и с понятыми <…> розгонили дрововозов. А по волостям приставы посланы заказать, чтоб нихто на дощаники не наймывался».

Весной того же года следующее письмо: «Нихто с хлебом и харчом к нам приехать не смеют, боятца…», и работы, по сути, были остановлены.

Но — вероятно, благодаря заступничеству влиятельных сил по ходатайству Панкратьева — дело купца все же выжило. Шергин отмечает это в письме своему хозяину от 17 мая 1702 г.: «Сереговской ваш соляной промысл за Божиею помощию сохранен», однако далее он вновь сообщает о тех же самых проблемах: нехватка средств, необходимость «благодарить» местных чиновников, пристрастное отношение управляющих к производству, поддержка (надо полагать, не бескорыстная) конкурентов и т. п.

Не лучше была обстановка и в других местах. Краевед, историк и литератор Д. Н. Смирнов в сочинении: «Очерки жизни и быта нижегородцев XVII–XVIII веков» сообщает о разбойнике и вымогателе Матвее Барме, который в середине XVII в. со своей «ватагою» останавливал проходившие по Волге купеческие суда и брал с них «налог».

Известный историк С. К. Богоявленский пишет о быте московской Мещанской слободы XVII века:

«Староста Степан Холщевник показал высокий пример общественного служения, но это исключительный случай, тогда как пьяницы, буяны и грабители постоянно фигурировали в судебных делах. <…> Конечно, в XVII в. господствовали нравы, с нашей точки зрения, грубые, и притом не только в Москве, но и в Немецкой слободе под Москвой, куда сходились предприимчивые люди из-за западного рубежа…».

В Мещанской слободе случались и тяжкие преступления, но все-таки большинство дел касалось мелких краж, драк и побоев. Учитывая, что слобода находилась под юрисдикцией Посольского приказа, это неудивительно. С. К. Богоявленский пишет, что «мещанский мир был заинтересован в том, чтобы в слободе было как можно меньше скандалов, и такие приказы, как Стрелецкий, Разбойный, Земский, не имели повода вмешиваться в дела». По этой причине всех подозрительных людей из слободы стремились удалять16.Итак, даже по отрывочным данным можно заключить, что уровень преступности был достаточно высоким, а общая тенденция свидетельствовала о его последовательном росте. Материалы конца XVII в. изобилуют фактами разбойных нападений практически повсеместно.

В ряде мест преступники распоясались совершенно. В 1671 г. царю Алексею Михайловичу поступила челобитная из Шуи. В ней сообщалось, что целовальники губной избы с помощью горожан поймали разыскиваемого преступника, беглого стрельца Ивашку Федорова.

При задержании Ивашка ранил ножом нескольких человек, а «товарищи ево <…> мстя нам, сиротам, ево, Ивашкову, поимку» ночью устроили поджог: «на силу, мы, сироты твои, тот пожар отняли». Опасаясь повторных поджогов и беспорядков со стороны подельников Ивашки, власти Шуи от имени всех городских жителей просили защиты и содействия самого царя.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>