Про книгу «О Набокове и прочем. Статьи, рецензии, публикации» (М.: НЛО, 2014)

Николай Мельников (далее Н.М.) выпустил несколько антологий, которые стали настольными книгами не только набоковедов, но и обычных людей. Это: «Классик без ретуши. Литературный мир о творчестве Владимира Набокова: Рецензии, критические отзывы, эссе, пародии» (1999) и «Набоков о Набокове и прочем. Интервью, рецензии, эссе» (2002). А также – «Портрет без сходства. Владимир Набоков в письмах и дневниках современников (1910 – 1980-е годы)» (2013), где Н.М. значится как автор, на манер В. Вересаева.

Книга «О Набокове и прочем. Статьи, рецензии, публикации» (М.: НЛО, 2014) состоит из двух частей: ч. I «О Набокове» и ч. II «О прочем», которая в свою очередь делится на разделы «О набоковедах и прочих ”ведах”» и «О зарубежных писателях». Замыкает книгу Именной указатель (русский и английский).

Надо сказать, что Н.М. – литературовед не совсем обычный. Точнее – совсем необычный, с ярко выраженным художественным началом и темпераментом. Так что противиться желанию подражать Набокову (далее В.Н.) и/ или соревноваться с ним Н.М. трудно, да и он не противится. Так, книгу предваряет Предисловие Виссариона Ерофеева (противоестественно сочетающего в себе критика-демократа и писателя-постмодерниста), напоминающее о забавах Мастера. Выдержано оно в квазинабоковских интонациях: «Погожим июньским днем, ровно двадцать лет тому назад, я присутствовал…».

Висс. Ерофеев бодро вспоминает о том, как Н.М., будучи еще студентом, характеризовал свою курсовую: «…блестящая работа <…> удачно сочетающая в себе строгую научность, благородную бескомпромиссность критического анализа, поразительную философскую глубину, трепетный лиризм и восхитительную полемическую ярость, которой позавидовал бы и сам Владимир Владимирович». Да и сам (если это местоимение здесь уместно) так расхваливает Н.М. и книгу, которую представляет, что лестная цитата из реальной рецензии (на один из трудов Н.М.) тоже воспринимается как шутка.

Такой зачин может у кого-то вызвать скепсис и недоверие. А кто-то решит, что книга обещает нечто весёлое, если не сказать – игривое. К тому же, на первой её обложке шарж на В.Н., а на последней – шарж на Вирджинию Вулф, в виде козы, жующей страницы фолианта. Шаржами, кстати, проиллюстрирована вся книга (как и предыдущие), что тоже свидетельствует о веселом нраве автора.

И весело лягает Н.М. коллег-набоковедов – или, как он порой выражается, «набокоедов», – представляя их в виде стада. А то и как «целые стада озадаченных буридановых ослов». Себя он, правда, профессиональным набоковедом не считает, но и принадлежность свою к этому цеху не огтрицает.

О Набокове

Да, Н.М. много смеётся и шутит. Зато шуточки его, как правило, достаточно серьёзные. Так, он обнаружил и убедительно показал, что сюжет романа «Отчаяние» взят из газетной уголовной хроники. А также напомнил о других произведениях В.Н. с «реальной подосновой». («Криминальный шедевр Владимира Владимировича и Германа Карловича»).

Но и литературную подоснову романа вскрыл. С подозрением относясь к интертекстуальности, он тем не менее охотно сопоставляет героя «Отчаяния» с Германном (два «н») Пушкина, с одержимыми героями Достоевского, с психопатом из рассказа Леонида Андреева «Мысль», с Поприщиным. И отчасти – с Акакием Акакиевичем, который, по его мнению, как и набоковский убийца, придаёт, «в общем-то, заурядному событию статус грандиозного метафизического действа». Ну, украденная шинель, допустим, заурядное событие. А вот про убийство, задуманное как творческий акт и ради страховки, такого не скажешь.

И самое интересное: «важным прототипом Германа Карловича» Н.М. считает самого В.Н. И с разящим наотмашь остроумием обосновывает это: «Многие характерные черты Германа (павлинье высокомерие, подчеркнутое равнодушие к “мерзкой гражданской суете”, насмешливое презрение к людям, нарциссическое самолюбование и самовосхваление) позволяют с полным правом назвать его автокарикатурой Набокова».

В качестве одного из доказательств Н.М. приводит слова Германа Карловича: «Если бы я не был совершенно уверен в своей писательской силе, в чудной своей способности выражать с предельным изяществом и живостью…», и слова самого В.Н.: «Я мыслю как гений, я пишу как выдающийся писатель…», правда, обрывая цитату раньше времени («…и я говорю, как дитя»). Эту фразу Мастера Н.М. называет «не очень скромной», что в свете Предисловия Висс. Ерофеева звучит парадоксально. Возможно, впрочем, здесь тонкая ирония.

Очень интересна и содержательна статья, посвященная одной серьёзной литературной войне Русского Зарубежья. А именно – Сирина-Набокова и Ходасевича с одной стороны и круга журнала «Числа» – с другой («До последней капли чернил…»).

Все этапы «антисиринской кампании» рассмотрены подробно и обстоятельно – от упрёков с оговорками Адамовича и хамских выпадов Иванова до выступлений Варшавского, Терапиано и др. Равно как и ответы В.Н., тоже не отличавшиеся корректностью.

Так, он разгромил сборник «Флаги» Бориса Поплавского в рецензии, как пишет Н.М., «своей тенденциозностью, глумливостью тона и безапелляционностью суждений перещеголявшей все антисиринские опусы вместе взятые». (Потом В.Н. об этом пожалеет.)

Причины этой войны – зависть, интриги и т.п. А вот «истинные мотивы», считает Н.М., связаны прежде всего с «противоборством антагонистичных эстетико философских мировоззрений, если хотите – литературных идеологий». В.Н., исповедовавшему сугубый эстетизм, были чужды «болезненное переживание разлада между творческой личностью и миром», «коллективное уныние» монпарнасцев. А главое – «все призывы к “простоте” и дневниковой исповедальности» (заметим кстати: может, именно с этим и связан выбор жанра «Отчаяния»?).

В статье про «Лолиту» Н.М. подробно рассказывает о предыстории и истории романа, о рецепции его на Западе и в СССР. В последнем случае – делая забавный социологический акцент на популярности книги среди «представителей всемогущей советской номенклатуры» и фрондерствующей/ диссидентствующей интеллигенции Питера/ Москвы. (Да ведь и обычные читатели восхищались!)

Героиню романа Н.М. видит так: «Продукт пошловатой мещанской среды, персонификация бездумной массовой культуры», «капризная американская школьница, уже тронутая пошлостью и развратом». Хотя и признаёт за ней «страдающую душу тягостно одинокого и беззащитного ребенка». А Гумберт Гумберт для него – «эрудированный повествователь», который, в силу своей эрудиции, соотносит бедную девочку «со множеством литературных и мифологических персонажей» (следует их перечень). И который «если и не преодолел до конца губительную власть “рокового вожделения“, то, во всяком случае, сумел осудить собственный эгоцентризм».

То есть Н.М. полностью принимает точку зрения Гумберта Гумберта, верит ему. А ведь он не только эрудированный, но и ненадёжный повествователь. Нельзя согласиться и с тем, что «Лолита» — это, среди прочего, «едкая сатира на сытое общество массового потребления с его стандартизированным жизненным укладом и духовным убожеством». «Сатира – урок, пародия – игра», — говорил В.Н., предпочитавший, как известно, игру.

Зато совсем не хочется спорить «с озорной интертекстуальной игрой и изощренной лингвистической эквилибристикой» и прочими эффектными характеристиками, которые Н.М. даёт этой прозе В.Н.

Прямо за разбором «Лолиты» следует разбор «Ады, или Эротиады» (1969) – романа-протея, по остроумному определению Н.М. (который, кстати, составил первый – и пока последний – комментарий к русской «Аде»). Н.М. соглашается – правда, лишь отчасти, – с теми, кто видит в этом романе постмодернизм («“Ада” действительно напоминает многослойный постмодернистский пирог…»). Хотя термин этот не особенно жалует.

Ну конечно, здесь он тоже не может обойтись без интертекстуальности и сообщает: все герои «Ады» «имеют не по одному литературному и окололитературному (? – В.Ш.) прототипу. Ван Вин совмещает в себе черты…» – далее перечисляются персонажи мировой литературы. Но не будем их называть, дабы не мешать читателям наслаждаться книгой Н.М.

Мир «Ады», говорит Н.М., «искусственный, откровенно фантастический мир, весьма косвенно соотносящийся с повседневной реальностью». Это так, конечно (если еще точно знать, что такое «повседневная реальность»). Стоит лишь добавить, что мир этот таков потому, что воспроизведён Ваном Вином. А он — столь же ненадежный повествователь, как Герман Карлович или Гумберт Гумберт. А то и хуже: преклонный возраст алкоголь, травка, морфин — всё это не добавляет ясности ни памяти, ни сознанию.

Один из устойчивых мифов, сложившихся вокруг В.Н. и особенно вокруг «Ады», – это недоступность обычному читателю. Вот и Н.М. запугивает: «…для путешествия по набоковскому лабиринту требуется сверхподготовленный читатель: хорошо знающий мировую литературу…, историю… а также обладающий обширными познаниями в области философии, ботаники, энтомологии, географии, живописи».

Правда, потом успокаивает: «…всё-таки “Ада” – это не рассудочный ребус в духе Джеймса Джойса и не литературная викторина для докторов филологических наук; это в первую очередь (простите мне пафосное выражение) образец высокого искусства…» И добавим: образец, вполне доступный обычному читателю, иначе не попал бы по выходе в список бестселлеров The New York Times, пусть и на четвёртое место. Да и итоги Н.М. подводит (цитируя Пьера Делаланда) вполне демократично: «В этой книге есть все для всех».

Еще одна безусловная удача книги Н.М. – это история отношений В.Н. и Эдмунда Уилсона («Злейшие друзья. О переписке Владимира Набокова и Эдмунда Уилсона»). Здесь прежде всего интересна биография Уилсона, марксиста, троцкиста и влиятельного литературного критика. Он помогал продвижению таких писателей, как Дос Пассос, Хемингуэй, Фолкнер. Опекал, как заботливая нянька, Ф. Скотта Фицджеральда, а после его смерти переключился на Набокова, который как раз только что прибыл в США и очень нуждался в помощи.

В.Н. и Уилсон подружились, несмотря на различие в политических и эстетических взглядах. Уилсон хвалил «Истинную жизнь Себастьяна Найта», «Николая Гоголя». Но не понял таких вещей В.Н., как «Отчаяние», «Приглашение на казнь», «Лолита» (что, надо сказать, не делает ему чести). А В.Н. не нравилась книга Уилсона «К Финляндскому вокзалу» (1940), выражающая симпатии к социализму и Ленину, не нравилась благожелательная рецензия на «Доктора Живаго»…

Однако окончательно разругались друзья из-за L’affaire Oneguine, как выражается Н.М.

Уилсон разгромил набоковский перевод и комментарий к «Евгению Онегину», порой не стесняясь в выражениях («Здесь Набоков просто злобен и глуп…»). В.Н. назвал критику Уилсона «смесью напыщенного апломба и брюзгливого невежества». Потом они пытались помириться, но не получилось. Но зато, повторим, получился рассказ Н.М. об этой дружбе-вражде!

А вот статья под ироничным названием «Гуманист Набоков препарирует “Дон Кихота”» (о лекциях В.Н., посвященных книге Сервантеса) у нас вызвала протест. Из-за того, что Н.М. всуе поминает «неистребимый снобизм Набокова, его тенденциозность, неспособность отрешиться от собственных эстетических установок, равно как и нарочитую эпатажность некоторых заявлений…» А потом как бы удивляется чуду: «Холодный эстет и формалист» превращается в «убежденного моралиста», И даже похлопывает Мастера по плечу: это превращение, дескать, «с лихвой искупает все прежние снобистские выходки».

Больше всего Н.М., кажется, удивляет любовь В.Н. к Рыцарю печального образа. Но здесь, с нашей точки зрения, ничего удивительного нет. Достаточно вспомнить, с каким сочувствием В.Н. писал о человеческих качествах и судьбе Чернышевского, который ведь тоже был своего рода Дон Кихотом .

Любимая идея Н.М., которую он так или иначе проводит через разные статьи, – создание литературной личности В.Н. (маски, публичной персоны), так сказать, творимая легенда (если воспользоваться названием статьи Н.М., не вошедшей в эту книгу, и названием романа Сологуба). Непосредственно этой теме посвящена статья «Сеанс с разоблачением, или Портрет художника в старости», которой предпослано три(!) эпиграфа – из Ницше, Уайльда и Валери, что уже интригует. Правда, к теме как таковой Н.М. подбирается довольно долго: сначала рассказывает о том, что делал В.Н. по приезде в США, о его эстетических взглядах. Потом о «Лолите», после успеха которой В.Н. вынужден был всерьёз заняться конструированием своей литературной личности.

По Н.М. выходит, что у В.Н. не было заботы важнее, чем создание «идеального двойника» – «рафинированного эстета и сноба, исповедующего идеалы “чистого искусства”, с аристократическим высокомерием отворачивающегося от низменной житейской суеты и нарочито равнодушного к политике, религии, вопросам морали и социальным проблемам». Более того: он сделал это «главной стратегической задачей» при составлении «Твердые суждения» (1973).

В общем, про литературную личность В.Н. сказано достаточно. А вот к обещанному разоблачению можно отнести разве что рассказ об активном участии В.Н. в общественной жизни. Как сказал бы в таком случае К.Г. Юнг: «Персону вижу, но где её Тень?»

Завершает всё богатство первой части Приложение с монтажом из высказываний В.Н. на разные темы, которые Н.М. заботливо извлёк из труднодоступных интервью. И со скетчем «Набоков, бабочки и Лазурный берег», взятым из британского таблоида Daily Express (1961).

И о прочем

Раздел «О набоковедах и прочих “ведах”» части второй («О прочем») – это, в основном, что называется, показательные расстрелы. Первая жертва Н.М. – антология «Pro et contra» (1997, т.1) , которую он ехидно называет «Pro sine contra» (то есть «За без против») и даже изобретает словцо «просинеконтровцы», которое вставляет то туда, то сюда.

Его беспощадная критика основана на тезе, уличающей составителей в меркантильности: «…повитухами первой в нашей стране <…> набоковской антологии стали литературоведы, кормящиеся Набоковым и посему органически неспособные на беспристрастную и объективную оценку многогранного и, чего греха таить, неравноценного творческого наследия писателя». Н.М. также не нравится «композиционная рыхлость» тома, «отсутствие продуманной концепции». И главное – «дух корпоративности, который губит даже самое благое начинание».

Некоторых авторов Н.М., правда, хвалит, но кисло – работы, дескать, А. Долинина, М. Липовецкого, Дж. Коннолли, Л. Сараскиной и «особенно Г. Савельевой» «содержат в себе немало, как сказал бы Фома Опискин, “зернистых мыслей” и представляют интерес если не для пресловутого “широкого круга читателей”, то уж, по крайней мере, для специалистов».

В Постскриптуме Н.М. указывает на ошибки библиографии, составленной М.Э. Маликовой, – в основном справедливо, но иногда это, конечно, просто опечатки. А также признаётся, что шутил, когда вписывал в ряд объектов компаративистских изысканий авторов тома Шалтая Болтая и Виссариона Ерофеева (здесь же можно ознакомиться с красочной биографией этого персонажа), а в ряд удачных работ – отсутствующую в томе (видимо, по техническим причинам) статью Г. Савельевой.

В статье «О Набокове, набоковедах и набокоедах» после эффектного выпада в сторону западных исследователей (усилиями которых «необъятное творчество Набокова все больше и больше становится похожим на намертво вытоптанный выгон для крупного рогатого скота, где не встретишь уже и живой былинки») Н.М. начинает громить отечественных. В основном за вульгарный компаративизм и редукционизм (что под этим Н.М. подразумевает, не совсем понятно).

Так, «зловещие симптомы “вульгарного компаративизма”» он усматривает в первой отечественной книге о В.Н. – «Феномен Набокова» Н. Анастасьева (1992). А на наш взгляд – это просто халтура. Но конечно, компаративизм, пусть и вульгарный, звучит солиднее.

Михаила Шульмана за книгу «Набоков, писатель: Манифест» (1998) Н.М. вроде бы даже хвалит (статья «Приглашение к тайне»). Но хвалит как-то отрицательно – за то, что у того «ни разу не упомянуты Р. Барт, Ж. Деррида, Д. Фоккема, И. Хассан или, на худой конец, М. Рыклин», нет «всех этих замшелых “бинарных оппозиций”, “инвариантов”, «пермутаций» и “нонселекций”», нет «дискурса», «интертекстуальности», «деконструкции», «постмодернистской чувствительности» (или «бесчувственности»). И т.д.

Кое-что в книге Шульмана есть, но и оно как бы подсвечивается тем, чего (к счастью) нет: «Мудрое смирение перед тайной высокого искусства (а не самодовольство опытного медвежатника от литературоведения), поиск трепетно живого плода непредвзятой истины (а не выдавливание синтетического джема натужных теорий и новомодных методологий), богатый, образный язык (а не убогий постструктуралистский волапюк)…»

В другой статье о той же книге Шульмана («Отголосок, или О вреде мимикрии») Н.М. уже называет её «брошюрой» и отмечает, что автор «топчется на уже вытоптанном пятачке и одаривает нас целой россыпью дешевых трюизмов». А также ловит Шульмана на ошибках и неточностях. И главное – уличает в «банальном редукционизме – профессиональной болезни подавляющего большинства литературоведов».

В завершение же Н.М. даёт мастер-класс – в длинном (93 слова!) пассаже демонстрирует, как нужно писать о подлинном художнике. Очень красиво и эффектно!

Но Шульману еще повезло, чего нельзя сказать о М.Д. Шраере, авторе книги «Набоков: Темы и вариации» (2000). Статья о нём названа «Методы М.Д. Шраера». (В «Филологических науках» (2002. № 1) статья Н.М. на ту же тему называлась менее политкорректно, но более остроумно: «Списки Шраера»).

Строго говоря, увидев одно только название книги Шраера, скрестившего Набокова с Пастернаком, можно было бы дальше не ходить. Но Н.М. идёт – и разносит книгу в пух и прах. За подробные пересказы, злоупотребление «описательно перечислительным методом», разумеется, за компаративизм – «охоту за параллелями»…

Особую насмешливость Н.М. вызывает т.н. еврейский вопрос – одна глава у Шраера так и называется «Еврейские вопросы в жизни и творчестве Набокова». И в самом деле, когда Шраер пишет о том, что «в романе “Дар” охвачены ключевые аспекты еврейской истории и мысли», или о «воздействии религиозной философии иудаизма на набоковские модели потустороннего существования» и т.д., – это смешно.

Но Шраер не Шульман, обиду не стерпел. В Постскриптуме Н.М. воспроизводит письмо, которое Шраер прислал в редакцию «НЛО» (где и была напечатана критика Н.М.). Письмо глупое и истеричное – об «антиеврейской риторике» рецензии Н.М., о «надругательстве над памятью не только Набокова-человека, но и еврейского народа и его шести миллионов, погибших в Холокосте».

Шраер, конечно, передёргивает и пережимает. Однако и в ответе Н.М. не со всем можно согласиться. Так, он пишет: «…отношение Набокова-художника к пресловутому еврейскому вопросу было примерно таким же, как к армянскому, арабскому или чукотскому». Но для любого русского литератора еврейский вопрос всегда имел значение (в отличие, скажем, от вопроса чукотского), так уж исторически сложилось (всё-таки двести лет вместе!). И как бы ни были разделены «житейская биография и творческое “я” художника», личные обстоятельства В.Н., выступление отца против погромов, жена-еврейка и т.д. – тоже имели для него значение.

Заодно со Шраером Н.М. чморит и В. Курицына, опубликовавшего его эпистолу у себя на сайте в рубрике «Коллекция скандалов». Чморит не только за сотрудничество со Шраером, но и за рецензию на книгу «Классик без ретуши». Обзывает «постмодернистским Бурениным» (почему? ведь не Надсоном же он себя представляет?), «лимитчиком», ещё как-то обидно…

Но во всём блеске своего сатирического таланта Н.М. предстаёт, когда рецензирует книгу А.М. Зверева о Набокове в серии ЖЗЛ (2001): «Повесть о том, как Алексей Матвеевич поссорился с Владимиром Владимировичем». И здесь он сосредотачивается на том, чего в книге нет. Но теперь отсутствие – это негатив: «В книге нет и следа от научного аппарата: ни одного примечания, ни одной сносочки. Про отсутствующий именной указатель я и не говорю». Ну и главное – «по части фактологии в книге нет ничего нового».

Зато есть «парафразы работ предшественников, о чьих догадках и открытиях сообщается <…> как о чем-то само собой разумеющемся, так что недоброжелателям, если таковые имеются у А.М. Зверева, впору обвинять его в плагиате». Обратим внимание на тонкость подачи: вроде бы не сам Н.М. обвиняет, а у кого-то неведомого может возникнуть такой позыв.

Тем не менее Н.М. указывает на активное использование А.М. Зверевым антологии «Классик без ретуши», а также на ошибки, неточности, промахи, тривиальность… И заключает иезуитски: «Да, если хотите, попса! Но вряд ли это может служить упреком А.М. Звереву». Поскольку в своём – попосовом – роде его книга совершенна. Отметим также замечательное словцо «шпетит», которым Н.М. характеризует отношение А.М. Зверева к В.Н.

В Постскриптуме Н.М. сообщает: «Номер с моей кисло-сладкой рецензией (так! – В.Ш.) подоспел как раз к смерти А.М. Зверева». А «в 2009 году за серию критических статей, напечатанных в журнале “Иностранная литература”, я был награжден… премией имени А.М. Зверева!» О своих чувствах при получении награды Н.М. не сообщает. Надо думать, они были сложными.

Всё описанное выше – очевидное и, в основном, остроумное contra. Ну а по части pro это прежде всего положительная оценка, которую Н.М. даёт книге А.С. Мулярчика «Русская проза Владимира Набокова» (1997). И совсем уж неожиданная оценка сборника «И.А. Бунин: новые материалы» (2004) – «одно из лучших литературоведческих изданий последнего времени по истории русского зарубежья».

***

Раздел «О зарубежных писателях» вызван к жизни «желанием представить литературный фон “позднего”, англоязычного Набокова, о котором мы имеем весьма смутное представление» (объясняет в Предисловии Висс. Ерофеев). Из ряда англоязычных авторов, англичан и американцев, правда, выпадают Роб Грийе и Марио Варгас Льоса, но дела это не портит, наоборот.

Надо сказать, художественный темперамент Н.М. проявляется в этом разделе в полную силу. Он может начать рецензию так: «Вы не были в Слаке? Не были?! Не восхищались барочными изысками собора Святого Вальдопина? И не осматривали величественный замок, построенный епископом Вламом по прозвищу Потаскун?..» И т.д., вплоть до «Вы многое потеряли…». Это о романе «Обменные курсы» (1983) Малькольма Брэдбери.

Или прямо так: «…Во-вторых, потому что уж очень изящно книга издана: удобный “покетбуковый” формат (как раз влезет в карман плаща или куртки), хорошая бумага, крупный шрифт, эстетская обложка». О романе «Король» (1990) Дональда Бартельма.

А то заметит, вроде бы «скромно потупившись»: «при пересказе даррелловская франкенштейниана кажется куда более увлекательной, нежели при чтении…» О дилогии «Бунт Афродиты» (1968, 1970) Лоренса Даррелла.

Только не говорите, что так критику нельзя писать. По-всякому можно, лишь бы было содержательно и интересно, интересно и содержательно… А этого у Н.М. и не отнимешь! Равно как азарта и куража.

Особенно рельефными у Н.М. получились портреты Ивлина Во, Энтони Бёржесса, Вирджинии Вулф… Да и других тоже. Отметим, кроме того, что, нападая рьяно на модернизм (Вирджиния Вулф) и постмодернизм (Джон Барт, Дональд Бартельм), Н.М. проявляет строгость и по отношению к социально-бытовым романам Джона Апдайка, и к роману идей Сола Беллоу. Что свидетельствует в пользу его литературоведческой объективности.

Постскриптум

А теперь можно и чуть-чуть попенять Н.М. Прежде всего относительно композиции книги. Скажем, статью «Владимир Набоков и взбесившиеся лошади просвещения», в которой Н.М. вдрызг разносит «Полное собрание рассказов» В.Н. (2013), логичнее было бы поместить в часть – «О прочем». Статья, посвященная лекциям В.Н. о «Дон Кихоте», написанным в самом начале 1950-х, должна была бы (как нам кажется) стоять перед «Лолитой».

Вирджинию Вулф лучше бы пропустить вперёд, до Ивлина Во – как старшую, в обычном и в литературном смысле (и, кстати, стоило бы сказать о её самоубийстве). О первом романе Дональда Бартельма «Белоснежка» хорошо было бы рассказать прежде, чем об остальных его сочинениях (и унифицировать имя – либо Бартельм, либо Бартельми). И конечно, после ударной рецензии на том первый «Pro et contra» (1997), невольно ждёшь хоть какого-то оклика на том второй (2001)…

Но, как сказал бы сам Н.М., «поздно пить боржоми…». И наверняка нас ждёт еще много его интереснейших работ. Ведь у него азарт, кураж, страсть, что не так часто случается с литературоведами.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>