О книге: Сергей Кудрявцев «Заумник в Царьграде. Итоги и дни путешествия И.М. Зданевича в Константинополь в 1920 – 1921 годах» (М.: Grundrisse, 2016).

Биография Ильи Зданевича (Ильязда) по сей день остается чем-то еще более таинственным, чем его творчество.

Во всяком случае, она так обширна и богата событиями, что исследователям оказывается весьма непросто к ней подступиться. Путь, вроде бы ведущий от русских футуристов и лучистов к французским дадаистам и сюрреалистам, пролегает здесь окольными тропами, едва ли укладываясь в привычный стереотип писателя-эмигранта.

К тому же эта дорога столь сильно изобилует неуместными ответвлениями (вроде повышенного внимания к нумизматике или истории балета), а порой и вовсе сворачивает на ничейные территории (роман «Восхищение»), что приходится усомниться в уместности хронологически-линейного взгляда на биографию Ильязда. В каком-то смысле его жизнь можно назвать столь же неохватным явлением, как и его творчество, выстроенное как незавершаемая структура и распространившееся, кажется, на все возможные виды и жанры.

Может быть, поэтому не стоит сетовать на отсутствие масштабных биографических исследований об Ильязде. Видимо, на данном этапе, пока значительная часть его парижского архива (включающая и незаконченный роман «Посмертные труды») остается неопубликованной, время для издания подобных книг еще не пришло.

Но ничто не мешает порадоваться появлению на русском языке работ, в которых в качестве исследовательских сюжетов выступают отдельные этапы его биографии. Всего год назад в издательстве «Гилея» вышла замечательная книга Режиса Гейро «Ильязд в портретах и зарисовках», где каждая из иллюстраций была сопровождена развернутым биографическим комментарием, а совсем недавно «Grundrisse» опубликовало исследование главного редактора «Гилеи», посвященное путешествию Ильязда в Турцию.

Перед нами серьезная работа, основанная на архивных материалах, проиллюстрированная редкими фотографиями и копиями рукописей.

Предметом исследования Сергея Кудрявцева являются, прежде всего, события, уместившиеся всего в один год, проведенный Зданевичем в Константинополе в ожидании французской визы. Именно этой фразой о затянувшемся получении права на въезд в Европу фактически и ограничивались прежние упоминания о рассматриваемом эпизоде жизни Ильязда.

Впрочем, и сам он в одном из писем отцу назвал это время «бесплодно потерянным годом» – тоскливыми скитаниями по трущобам, отдаленным от центров литературной жизни. Задачей этой книги стала потребность оспорить заявление Зданевича или вернее – раскрыть его провокативную двойственность.

Ведь в каком-то смысле все годы жизни Ильязда были разом и потерянными, и сверхпродуктивными, а один из ключевых векторов его творчества можно определить как стремление стереть противоречие между тратой и приобретением. «Мне кажется, что писать никому не нужные заумные стихи – самая важная вещь на свете», – примерно в то же время сформулировал он это в письме Наталье Гончаровой. Позднее в одной из глав «Писем Моргану Филипсу Прайсу» он назовет себя «заблудившимся неудачником», и едва ли это амплуа было не по душе Ильязду.

Книга «Заумник в Царьграде» не стремится доказать, что все дороги, по которым бродил Ильязд, рано или поздно приведут исследователя в Константинополь, но все же как минимум несколько из них оказались прочно связаны с этим городом. «Потерянный год» имел свою предысторию.

Первое знакомство Ильязда с Турцией состоялось еще в период Первой мировой войны, когда он работал военным корреспондентом на Кавказском фронте и писал антиимпериалистические статьи в защиту малочисленных народностей, населявших занятые русскими войсками территории. Очень скоро великодержавные амбиции перейдут по наследству к большевизму, и Ильязд будет писать уже о «единой сущности российского империализма, независимо от его цвета». Подобные обороты можно найти и во включенных в Приложение к этой книге статьях, соавтором которых был Ильязд.

Тогда же, в 1916 году, Зданевич впервые исследовал местности, на которых сохранились древние христианские храмы, и этот интерес к византийской архитектуре очень скоро заставил его вернуться в северо-восточные провинции Турции – уже в составе археологической экспедиции.

От тех послереволюционных лет сохранились многочисленные чертежи храмов – увлечение, не покидавшее Ильязда на протяжении всей жизни. Позднее, приехав в Константинополь, он снова будет разыскивать и зарисовывать старинные постройки, но особенно его увлечет архитектоника главной городской мечети, которой он посвятит отдельную (все еще неизданную) работу «Комментарии к плану Ая Софии». Здесь же (как объединить все интересы Ильязда и нужно ли проделывать это?!) он успеет подготовить и новейший каталог денежных знаков Российской империи и ее новообразований.

При этом основным средством его заработка будет секретарская работа в константинопольском отделении американской организации «Помощь Ближнему Востоку», охарактеризовавшей его как «отличного математика» (сам счетовод позднее будет вспоминать о «бесстыдной и лживой благотворительности» США).

Помимо этого «потерянный год» станет временем создания заумной пьесы «лидантЮ фАрам» и нескольких докладов, которые Зданевич позднее прочтет в Париже. А почти десятилетием позже именно Константинополь, стоящий между Европой и Россией, станет местом действия двух прозаических книг Ильязда: романа «Философия» и повести «Письма Моргану Филипсу Прайсу».

Столица Османской империи в те годы была прибежищем белой эмиграции, но художественные описания Ильязда весьма контрастируют с благопристойным образом несгибаемого офицерства. Общество русских эмигрантов характеризуется здесь как «район матерной ругани», «мир мертвецов и умирающих», царство антисемитизма, пьянства и проституции.

А основным развлечением бравых солдат, по словам Ильязда, были тараканьи бега, в которых участвовали наловленные в ближайших банях насекомые. Весьма запоминающимся стилистическим поворотом романа «Философия» является внедряющийся в размеренные, вычурные авторские описания мат белых эмигрантов.

Едва ли разъяснение идей футуризма увенчалось бы успехом у этой аудитории, и может быть поэтому Константинополь и оказался для Ильязда началом многолетнего поединка с молчаньем, которое со временем станет средоточием его письма. Впрочем, внутри этого константинопольского безмолвия мерцали силуэты Вертинского, Гурджиева, Поплавского, с которыми Зданевич не то успел пообщаться там, не то – нет. Но ненадолго повидался со своим братом Кириллом, возвращавшимся домой в Тифлис из Парижа; в следующий раз они встретятся только через сорок пять лет.

Из Парижа Ильязд напишет одному из своих стамбульских знакомых, что художественная жизнь Франции вызывает у него разочарование: «все заходит в тупик, из которого вряд ли есть выход». Завсегдатай литературных салонов, организатор балов «Союза русских художников», в числе новых знакомых которого Тцара, Пикассо и Бретон, повествует о «вялой и беспомощной» парижской среде. «Заумник в Царьграде» оказывается еще одним важным шагом на пути приближения к этой гротескно-печальной двойственности.

Кажется, в Стамбуле Ильязд отыскал что-то важное внутри своего противоречивого и изменчивого одиночества, что-то, оставшееся с ним до конца жизни. Так или иначе, книга Кудрявцева заставляет прийти к этой мысли.

Пожалуй, упомянутый пассаж о заблудившемся неудачнике из «Писем Моргану Филипсу Прайсу» стоит привести целиком:

«К полуночи мухи кончали пляску. Я выходил на дворцовую площадь, направляясь к фонтану Ахмета. Журчание воды вселяло в меня уверенность, так как наконец я не чувствовал себя одиноким. Я более не прозябал, заблудившийся неудачник, не коротал вечера за детскими сказками, а жил подобно окружающей меня архитектуре, медленно испепеляя в себе неисповедимые богатства».

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>