ОКОНЧАНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ ЗДЕСЬ

Тот самый офис ждал нас за следующим поворотом. Мы уже собирались войти, как из дверей этого высокого здания вышел наш юный Гермес. Нужный нам человек поджидал его у ресепшена, поэтому паренек управился там столь быстро.

Курьер вышел оттуда преображенным – от былой скованности и нервозности не осталось и следа. Он был рад, что ему удалось не подвести своего любимого дядю. Он был также рад снова увидеть своих добрых коллег. И мы со Стасиком тоже, конечно, шутки ради порадовались.

Чтобы отпраздновать наш небывалый успех, мы прямо оттуда направились в паб, где, впитав в себя бутылку коньяка, наш самопровозглашенный начальник шутки ради явил нам новую метаморфозу, и последнее, что я помню – это его витиеватый, пронзительный тост:

«Что мы можем о ней сказать, об этой нескончаемой череде позоров и унижений, в простонародье именуемой жизнью? Люди возносят ей почести, но большинство делают это, как бы надеясь задобрить ее, выслужиться перед ней, будто бы жизнь – это пожилая, но несусветно богатая тетушка, а человек – ее дальний родственник, обитающий в ее доме на птичьих правах и оттого вынужденный заискивать перед хозяйкой, чтоб получить хоть что-нибудь на обед, помимо нотаций и наставлений. И ему вроде тошно, он своими руками давно готов задушить ненавистную благодетельницу, но серый быт человека скрашивает пустая мечта о маленьком кусочке наследства, который когда-нибудь может ему перепасть в награду за его кроткий нрав; для него это, по сути, единственный повод и дальше терпеть свою зловредную тетку. Зато потом, как ему кажется, он заживет, потом он расправит плечи и станет хозяином самому себе – нужно только помучиться еще пару лет.

Несомненно, он молодец. Его стремление никому не мешать и не лезть в чужие устои прекрасно. Но разве жизнь действительно схожа с чванливой, нервной старушкой, которая требует от людей одного – чтобы не шаркали громко ногами, да вели себя правильно за столом? Разве жизнь не молодая, красивая амазонка?

Жестокость и сила этой воительницы странным образом сочетаются с внешним изяществом и безграничным материнским инстинктом. Цветы лиричной поэзии привлекают ее не меньше, чем кровь, в которой ей нравится себя омывать. И пусть тот загнанный человечек, почему-то принимающий гордую амазонку за престарелую тетушку, и дальше ждет от нее наград за свои навыки совершенно не чавкать за столом и по любому поводу льстить. Если она вообще заметит его, если она хотя бы минуту послушает его бред о том, какая она, оказывается, милая старушенция, которая носит такие чудесные шляпки и так превосходно готовит яблочные пироги, то она тут же забьёт его сапогами или спустит собак. Для него будет лучшей наградой просто остаться в тени до конца своих дней.

Ее не взять лестью и не разжалобить никакими слезами. Она любит мужей, что ценят ее красоту, но свою честь ставят выше. Она благосклонна к тем женщинам, которые похожи на нее: к тем, кто жаждет даровать миру жизнь и могут сами за себя постоять – с ними она готова даже пошептаться о девичьем и дать пару женских советов. Но тем, кого она больше любит, порой выпадает и больше всех испытаний. Таков уж у нее непостижимый характер.

Жизнь однажды сама явилась мне в облике амазонки, так что это не пустые слова. И раз уж я начал, то вот, как все было.

Марат подтвердит: пять лет назад я навещал дедушку в очень далеких отсюда краях, планируя провести то знойное лето, как говорится, не вставая с седла. Еще в раннем детстве я слыл отличным наездником и всегда любил лошадей, но на ту пору так получилось, что я уже довольно давно не катался верхом; поэтому по приезду я первым же делом сел на коня. Оказавшись снова в седле, я на радостях поскакал в самое сердце хмурых степей, чтобы стать обдувающим ветром для иссохших равнин и принести им немного прохлады. Мой гнедой конь по имени Феликс, такой же горячий и бойкий, всецело одобрил этот воистину титанический жест: с презрительным фырканьем смеясь над жарой, он весело демонстрировал свою резвость, и мне не пришлось его подгонять унизительными пинками под бок. А жара была еще та. Солнце пекло нестерпимо. При этом я даже не удосужился взять с собой хотя бы малость воды. Зато захватил деревянную саблю, которую дедушка смастерил для меня, когда я только пошел в первый класс. Она и сейчас, наверное, где-то валяется в его доме.

Но ни о какой жаре я не думал. Представляя себя казаком, я просто мчался вперед и рубил на ходу воображаемых поляков. Я был почти что мальчишкой: мне шел всего-то семнадцатый год.

По моим самым скромным подсчетам, я успел зарубить больше сотни воображаемых поляков, прежде чем солнце напекло мою голову так, что я напрочь забыл, кто я есть. Я уже не был абитуриентом столичного вуза, приехавшим погостить к своему деду на лето, как и не был бравым казаком, хотя в этом проглядывался бы какой-никакой смысл, учитывая те фантазии, в которые я погрузился в степи. Мне казалось, что я молодой юнкер, кавалерист времен гражданской войны, потерпевший сокрушительное поражение от красноармейцев, бредущий теперь в пустоте бескрайних равнин навстречу неминуемой гибели. Свой пот я принимал за настоящую кровь. Я был уверен, будто я ранен в голову. Тем более, ее напекло, и меня преследовала далеко не воображаемая боль.

Очень хотелось пить. Мягко говоря. Когда горит полено в костре, то оно так красиво слоится – взмываясь вверх, от него отрываются лепестки пепла и какое-то время вальсируют над огнем. Именно эта картина всплывала у меня в мозгу каждый раз, как я облизывал губы. А мою глотку будто бы забили сухой, колючей соломой. Я был готов ее себе вскрыть, чтобы нормально прочистить. Феликс тоже поник головой. Он выжал все из себя и теперь еле плелся, тогда как мне давалось с трудом даже просто держаться в седле. Временами я вдруг отчетливо представлял, что в жилах Феликса струится настоящая родниковая вода, причем, ледяная, именно ледяная – нужно только провести саблей по его шее и подставить лицо под освежающий, райский поток. На что я тогда только не был готов пойти ради капли воды. Пожалуй, на все. Кроме измены царской семье.

Но не одна лишь жажда терзала меня. Я также переживал за родных. Я думал о том, успела ли моя матушка уехать в Париж, чтобы спастись от войны, думал о том, жива ли моя сестрица. И хотя у меня никогда не было никакой сестры, но там, в степях, я с горечью вспоминал, как она играла на фортепьяно в летнем саду. Я нарочно цеплялся за эти тяжелые думы, даже не пытаясь их отогнать, ведь они помогали мне сохранять в себе человека. Только память отличала меня от дикого зверя.

Надежда иссякла. До заката было еще далеко. До цивилизации бесконечность. В моем новом мире не было ничего кроме бесцветных степей. Небо растаяло от жары и теперь стекало медленно вниз, сливаясь с землей. Марево окружало меня, призрак жизни. И, к слову о ней. Я был готов бесславно свалиться с коня, как вдруг со мной поравнялась прекрасная всадница.

На ней был элегантный, обтягивающий костюм пастельных тонов. На поясе у нее висел кинжал. Высокие сапоги изящно облегали ее стройные ноги. А восседала она верхом на сером коне. Лица всадницы я не разглядел: она ко мне ни разу не повернулась. К тому же она сдвинула себе на глаза ковбойскую шляпу, из-под которой спадали длинные, золотистые волосы. Всадница держалась поблизости, параллельно со мной, сохраняя дистанцию в несколько метров, и со стороны было сложно понять, чего же ей надо, почему она не пытается мне помочь, раз уж не скачет дальше. Но я знал, что было нужно загадочной всаднице. И я обратился к ней, хотя каждое слово давалось мне с болью: «Вы та, кто лично навещает каждого великого воина, когда они при смерти, в надежде услышать их жалобы и мольбы, чтобы потешить тем самым свое самолюбие. Вам приятно смеяться над ними в такие минуты, ведь своими свершениями они всегда высмеивали вас. Боюсь, я не доставлю вам этого удовольствия. Хватит с вас развлечений. С вашим именем на устах я только вчера убил два десятка красноармейцев, а незадолго до этого больше сотни польских крылатых гусар – разве вам этого мало? Или кровь больше не радует вас? Мои руки ослабли, моя сабля совсем затупилась, но я и сейчас готов к бою. Спустите на меня когорты адских псов, и вы вскоре собьетесь со счета, сколько голов я успею срубить, прежде чем умру».

Белокурая бестия усмехнулась. Понятное дело, этим всадница попыталась скрыть то смущение, в которое ее привели мои слова. Заметив это, мне невольно подумалось, что все-таки я небезразличен этой наглой чертовке, что все-таки она меня не отпустит так скоро, по крайне мере не сейчас.

Это были мои последние разумные мысли. Потом я начал молоть такую откровенную чепуху, что сам себе до сих пор удивляюсь, как мне вообще приходило все это в голову. Чего я только не делал: трагично декламировал строки из стихов немецких поэтов, к примеру «…мало жил я, но вечер мой уж дышит холодом. И уже я здесь – тень тишины…», отпускал в сторону всадницы самые раскованные реплики, вроде «Моему папеньке скажем, что вы помогаете мне с французской грамматикой… мне запрещено водить домой женщин» или же «Скоро прибудем в Краков. Там нас тайно обвенчает расстриженный поп» — к этой фразе я присовокупил горькое признание «Проигрался я в карты… все проиграл… не видать нам нормальной свадьбы…» — то шутливо упрекал свою спутницу за разные глупые проделки — «И как я только поверил в существование прямоходящих китов? Вы такая выдумщица, но за это я вас и люблю». Но самым странным моим изречением все-таки было: «Могу вас заверить – то был настоящий жираф. Он заглядывал в окно нашей спальни». А под конец я даже вышел из образа юнкера: «Извини, ты случайно не знаешь, когда у Joy Division новый альбом?»

Я все это к тому, что всадница и не думала меня покидать. Ехала себе рядом, да слушала мои бредовые излияния, которые прекратились лишь тогда, когда я, наконец, выпал из седла. Не буду больше тянуть: прошла минута, другая, и я услышал громкий рев двигателя – это мой дедушка ехал за мной на своем внедорожнике. Да, вы не поверите, но в итоге я спасся, что как нельзя лучше подтверждает мои догадки насчет того, кем же была та наездница.

Я спасся, но те роковые минуты, проведенные мной в открытой степи, навсегда врезались в мою память. А как бы хотелось порой все забыть, сделать так, чтобы ничего будто и не было, но даже если найдется пророк, который крестит меня в реке Лета, то ее воды отринут тело мое, немедленно закипев от огня, пылающего в моем сердце.

И хорошо, когда осталась пара верных друзей, в чьих сердцах тоже теплится пламя – тогда все уже нипочем. Вот за них, собственно, давайте и выпьем».

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>