Александр Уайтлоу Робертсон Трокки — из тех, кто напрямую отвечал за тектонические сдвиги контркультуры в прошлом веке.

Проповедник «расширения восприятия», издатель, писатель, либертин и один из самых свободных людей, на русском он славы, кажется, не снискал — у нас выходила лишь одна его книга «Молодой Адам». Хотя возвышается в ряду прочих левиафанов — Берроуза и Кроули, Миллера и Жене.

Родился в 1925 году в Глазго (фамилия — от отца, чей итальянский род перебрался в Шотландию еще в 1870-х годах). Во вполне состоятельной и благопристойной семье (двоюродный дед Алекса — кардинал и кандидат в Папы). Рано умерла мать, и, по его словам, «ее смерть стала для него направлением в жизни» — отметим тут, как и в более поздних высказываниях про совершение «духовного харакири», тему смерти.

В школе Алекс демонстрировал успехи гораздо выше средних, но о будущей профессии думать отказывался — работать и становиться кем-то не хотел (как в «Форест Гампе» — «Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?» — «А разве я не буду самим собой?»), разве что Богом.

Молодой Бог из года в год стабильно был «чемпионом по порке». Вообще вел себя, как герой «Стены» А. Паркера — то уринировал в школьную кепи, то забрасывал из школы улицы рулонами туалетной бумаги. Это была какая-то его тема, — когда в конце войны его учили на пилота в Канаде, он произвел бомбардировку учебных ангаров опять же туалетной бумагой, — ему тут же предложили демобилизоваться. Трокки, однако, неожиданно выбрал продолжение службы на флоте — служил матросом на северных конвоях, ходил в Мурманск. Затем учился в Университете Глазго — ничего интересного, разве что выиграл большой грант на путешествия.

И настоящая жизнь началась у него там же, где и у большинства американских экспатов, — в Париже.

Осев во Франции, он, еще, кстати, совсем двадцатилетним, начал издавать то, что нужно бы выставлять в музеях истории литературы и нонконформизма под пуленепробиваемым стеклом или хотя бы полностью оцифровать — журнал Merlin (название — отсылка к Эзре Паунду, а не Круглому столу).

Где делили страницы Беккет и Неруда, Сартр и Миллер, а в издаваемой Олимпия Пресс¹ серии «Коллекция Мерлина» впервые вышли «Уотт» и «Моллой» Беккета, «Дневник вора» Жене и многие другие основополагающие вещи, а вещи Берроуза, де Сада, Набокова и других разбавлялись самой откровенной порнографией.

Ее под различными псевдонимами Трокки ради заработка и писал — да так талантливо, что серию его романов много раз переиздавали, выкупая у него права или откровенно обманывая.

Один садомазохистский роман перевели в Японии чуть ли не в год выхода, а в почетном ряду порнографов его ставили в одном ряду с Петронием и Бокаччо, Гюисмансом и Аполлинером, Миллером и Лоуренсом (за роман «Молодой Адам» его, к слову, авансом посчитали и Оруэллом или Джойсом² их послевоенного поколения).

Говорят, продававшемуся в Лондоне, Амстердаме и Нью-Йорке журналу пришел конец, когда за него взялся Госдеп после публикации апологии Жене и гомосексуальности авторства Сартра (у Трокки был договор, позволяющий перепечатывать все материалы из «Новых времен» Сартра). Странно, впрочем, представить себе Трокки пожилым издателем даже самого револтного и рафинированного журнала.

А вот «монстром» его выставить крайне легко — как де Сад и Кроули, он в куски рвал общественную мораль, жертвовал собой, своей жизнью и семьей ради если не утверждения нового, сродни ницшеанско-сверхчеловеческому, устоя, то того, что можно обрести лишь за гранью, на моррисоновской другой стороне.

Он то полностью бросал, то пытался отнять у первой жены двух дочерей, вторую жену заставлял смотреть на свой секс с проституткой, замутил с индусско-китайской девицей какой-то тренировочный бордель (возможно, у него просто опять не было денег), во время оргии-хэппенинга в парижском клубе хотел заняться на сцене любовью с женой, потерял сознание, а, очнувшись, возмутился, почему никто из его соратников не заменил его?!

«Я достиг дна моего персонального ада… Я был Кортесом, Дон Жуаном, Гитлером, Христом, Рембо, Нарциссом, Онаном — до грани самоубийства, а сейчас, в конце всех мук и экстаза, я чувствую, что готов стать человеком… Я никогда не был ближе к саморазрушению», — писал он в одной из своих многочисленных корреспонденций.

И в одной из сохранившихся в его архиве (хранится сейчас в так преследовавшей его Америке) дневниковых обрывков-заметок сообщает о своей верности избранному пути, поет славу психонавтам «своих беспредельных пространств, своих разноцветных глубин» (Е. Летов):

«…астронавты, которые были моими героями, двигались по траекториям внутреннего космоса. <…> Я хотел бегства из тюрьмы языка моего разума, сделать его новым. Сама концепция того, что управляет жизнью людей, <…> есть основа и материя нашего безумия <…> поддельные деньги нашего повседневного языка были мерой нашего слабоумия».

Трокки делает один из многих кульбитов своей жизни — вослед за ушедшей женой и новым едет в Америку. Как раз вовремя — набирали силу битники, в ряды которых он, конечно же, и влился, став одним из лидеров движения на Западном побережье.

Тусуется и влияет на Кизи и Моррисона, издает антологию битников и протобитников-авангардистов Writer’s Revolt (первоначальное название — Beyond the Beat) с текстами Берроуза и Арто, Гессе и Жене, Бодлера и Гинзберга. Хотя был сильно вовлечен и в зачины леттристов и ситуационистов (единственный «член исполкома» из Великобритании) — его Technique du Coup du Monde вышел в 8 номере Internationale Situationniste.

Но Трокки был Трокки, он всегда шел дальше. Он провозгласил начало «Проекта Сигмы», синтеза всех искусств, некоей спонтанной не больше не меньше Вселенной (журнал и культурный центр на добровольные пожертвования просуществовали довольно недолго³), а из Ситуационистского Интернационала вышел в начале 60-х — впрочем, кто мог долго ладить с Ги Дебором (формально Дебор изгнал его за ассоциирование с «мистическими кретинами» Лири и Гинзбергом)?

Еще в Париже он подсел и на целый букет наркотиков во главе с героином, которому был верен даже дольше Берроуза, на протяжении всей жизни («heroin, it’s my wife, it’s my life» Лу Рида).

В Америке наркотики он не бросил — хотя количество наркоманов там исчислялось парой сотен, а за сбыт товара легко можно было угадить на электрический стул. Наоборот, еще более сблизился. И тут все — от статьи в Википедии до его друга и соратника Ричарда Сивера в предисловии к переизданию «Книги Каина» любят поминать фактоиды вроде того, что тоже сидевшая американская жена Трокки Лин выходила на улицу, чтобы заработать им на дозу.

Она же прятала шприцы в перепачканные детские подгузники, а как-то раз они кололись за полицейской машиной. Но когда Трокки, находясь на испытательном сроке, вмазывался на камеру во время съемок передачи о вреде наркотиков, он стал настоящим врагом общества номер один.

Если во Франции тогда не было цензуры, то пуританская Америка сразу надела ежовые рукавицы — его преследовали вплоть до бегства с беременной женой, прыжков на уходящий поезд и угрозой электрического стула на полном серьезе. Только с помощью друга, сына посла ООН, Трокки удалось выкупить под залог за безумную по тем временам сумму в 5000 долларов, а затем друзья во главе с Норманом Мейлером организовали его побег — с чужим паспортом, в чужой одежде, через границу, где на каждом участке был развешан его портрет — в Канаду. Где у границы его встретил Леонард Коэн, считавший Трокки «современным Христом» (после дегустации опиатов монреальский апостол временно ослеп прямо посредине улицы).

Но важно понимать, что это не просто протопанковский эпатаж.

Трокки серьезно считал, что наркоманов преследуют, как мало какое меньшинство, а наркотики запрещают, ибо государства боятся той ментальной свободы, что они дают.

Как сказано в «Книге Каина», «для конвенционального сознания все способы изменения сознания, кроме пьянства, являются табу. Алкоголизм при близком знакомстве может вызвать лишь отвращение. Алкоголик унижает самого себя. Человек на героине — вне унижения. Джанки вызывает массовую истерию. <..> Это важная составляющая общества — изучать свои отходы и мерзости. Это знают доктора и полиция, и философы истории».

Убегая с Нового континента (жена с сыном на несколько лет осталась в лапах ФБР и семьи), Трокки вернулся в родную Шотландию. Где узнал, что бесследно пропала его библиотека ценой в несколько тысяч фунтов. И вскорости уехал в Лондон — как и Джойса Ирландия, земля Шотландии тотальных изгнанников не держала, как, впрочем, любая иная земля — недаром главные герои «Адама» и «Каина» живут на барже и лодке соответственно, куда занесла их временная(!) работа.

В Лондоне в 60-е Трокки продолжал принимать весь наркотический букет, немного писать, еще меньше издаваться, пытался держать собственный книжный. Стал этакой местной достопримечательностью Кенсингтона. И даже знаменитостью — его книги переиздавали, все ждали от него еще одного «Каина», ему давали премии (тут же улетало на оплату квартиры и героина, не обязательно в такой последовательности).

Трокки до сих пор вызывал ужас (в те годы во всей Англии было 342 зарегистрированных героинщика), но его включали в десятку величайших писателей Шотландии. Хотя эксцессы и суды были его постоянной кармой — в 1964 году его «Каина» вместе с «Лолитой» по решению суда сожгли на мусороперерабатывающем заводе Эдинбурга (в те же годы Леннон очень хотел сделать фильм по «Каину», но судьба не любила Трокки и его книги — ни один из многочисленных разговоров об экранизациях до 2003 года ни к чему не привел).

Будь еще далеко не старый и вполне здоровый Алекс не прекрасным и принципиальным неудачником, а более «в струе» («Tune In, Turn On, and Drop Out» — девиз веселых проказников-хиппи), уж в 60-е в Лондоне он смог бы стать настоящей культовой иконой (Скотт даже пишет, что Трокки не повезло не быть американцем — раскрутили бы как Берроуза и прочих контркультурных черных звезд).

Но ни одной книги он уже толком не закончил (постоянно страдая от безденежья и неудачных литературных контрактов, он рассуждал так — проще взять аванс и ничего не написать, чем написать, и потом опять потерять права и прибыль от книги).

Издал лишь сборник старых и новых стихов с предисловием верного друга Берроуза и талантливо переводил с французского (даже когда он полностью не переписывал вещь, его «авторскую редакцию» хвалили больше, чем оригинал).

Хотя писал и эссе. Его «Невидимое восстание миллиона разумов» принадлежало, как и его фикшн, к какому-то новому эссеистическому жанру — так Мисима о своем пространном эссе «Солнце и сталь» говорил, что изобрел новый жанр «личностной критики».

Но для эссе трудно было найти издателя и деньги — он их забросил, нужны же были какие-то хотя бы минимальные деньги на семью (а жену и детей он все же обожал), аренду жилья, наркотики…

При всем при этом, хоть и не расставался с героином, вел бурную деятельность — организовывал литературный фестиваль в Эдинбурге, защищал от тюрьмы Тимоти Лири, преподавал в Анти-Университете Лондона (он преподавал и скульптуру в обычном колледже, но его выгнали из-за гомосексуальных вещей в его книгах и жизни).

Он умер от пневмонии на фоне рака легких в 1984, а смерть скосила всю его семью под корень — жена Лин, которой посвящен «Каин», умерла раньше от последствий гепатита, старший сын умер от рака, а младший, уже после Трокки, покончил с собой. В квартире по необъяснимым причинам вспыхнул пожар и уничтожил часть архива Трокки, урну с его прахом украли из семейного захоронения (был эпизод с кражей урны и Мисимы, — но то были хулиганы, подкинули в ближайший кладбищенский туалет).

А когда их дом сносили-переделывали в фешенебельное жилье, то даже убрали номер — системе не нужен был даже кенотаф и память о Трокки. Жалкая картина и в неведующем Фейсбуке — «тема» Трокки «нравится 487 людям (а «Книга Каина» определена как роман с ключом — да, к раю, аду и тому, что за ними). Что ж, еще Блейк знал, что «проклятие укрепляет, благословение расслабляет».

После него остались десяток романов, книга стихов, сборники статей. Посмертная слава Трокки мерцала — то полное забытье, то переиздания его книг (с предисловиями Берроуза и Тома МакКарти). По довольно спокойному (внешне!) «Молодому Адаму» в 2003 году выпустили фильм с Юэном МакГрегором и Тильдой Суинтон. И в 1990-е и 2000-е на английском вышло две с половиной биографии Александра Трокки (одна — на двоих с шотландским поэтом Кеннетом Уайтом) и книга A Life in Pieces: Reflections on Alexander Trocchi, где воспоминаниями о нем делятся Уильям Берроуз и Марианна Фэйтфулл, Леонард Коэн и Ирвин Уэлш, Патти Смит и Аллен Гинзберг.

На нашей земле он не прижился — переведший «Молодого Адама» Алекс Керви еще давно писал, что подготовленный им перевод «Книги Каина» не может быть выпущен из-за запрета Госнаркоконтроля. Что же ждать ее издания сейчас?

Между тем, если не брать незаконченную им до смерти The Long Book (осталось, как от набоковской «Лауры и ее оригинала»), «Книга Каина» остается его главной книгой. Если — ее можно назвать книгой в полном смысле слова…

«Трокки может собой гордиться — его книга вне определений, не имеет ни определенного начала, ни конца, существует независимо, не роман и не манифест» — Скотт прав, но и из этой дефиниции «Книга Каина», конечно, выламывается, а Каин-Трокки восстает с прокрустова ложа.

Это опять же очень мерцающий и дискретный роман. Не как у Берроуза, конечно, иначе. Отчет о закончившемся браке, описание работы в порту в Америке, об отце — традиционные, спокойные, будто слегка выцветшие на солнце — напоминают то «Дублинцев» Джойса, то книги любимца Буковски Фанте.

Но вот тот же мемуар об отце, не работавшем четверть века, сдававшем квартиры жильцам, ненавидевшем их за сор в ванной, за просто пребывание в ванной, драящий ее часами изо дня в день… Стиль начинает мутировать.

Становится жестким и жестоким, как у Селби и Джиры. Падает в абсурд и одиночество Беккета. Непристойно веет до предела (а есть ли он — предел? Трокки (на)щуп(ыв)ает его), как у де Сада (эпиграфы из де Сада и Беккета предпосланы главам, отрывки из Беккета разбавляют и собственный текст внутри глав). И как ракета может долететь до далеких космических горизонтов, потеряв первую, вторую ступень, так и тут — мутирует сам язык, отбрасываются конвенционные (то, с чем он боролся — конвенционность!) связи и сочетания, проблескивает иная логика — или полное ее отсутствие.

Марианна Фэйтфулл пела о broken English. Так и тут — разломанный язык, разbeatая логика, нарратив out of joint (в смысле гамлетовского «сустава» и «косяка»).

Хотя только так и можно писать, — но понимали это всегда далеко не все…

Или просто остерегались связываться с этой сложной игрой, когда «у меня нет сюжета. Нет героев. Мне не интересна вся эта обычная ерунда» («Адам»). А интересно — «только метаморфический Граф⁴, предлагающий тебе вечную смерть, который совершил самоубийство сотней непристойных способов, опыт духовной мастурбации, игра, в которую хорошо играть в одиночестве… И я записываю их, пытаясь нащупать дорогу туда, откуда я вышел».

Другая логика языка — и чувств. В его вполне детальном и автобиографическом рассказе о жене, их ровных и привычных ссорах и после развода, или в воспоминании о любовнице с лицом клоуна и искусственной главой есть похоть де Сада, холод Перселла (поставить саундтреком «Песню холода» Перселла в исполнении Клауса Номи!), изврат Стокоу, все что угодно — но не обычные чувства.

«Ее крупное бело тело выбралось из кровати, тяжело шлепнув пятками об пол» в «Молодом Адаме» (еще одно библейское имя, переосмысление основ…), который, в тему игнорирования, негации социальных обязательств, сравнивали с «Посторонним» Камю.

Также и про отца, с которым он ладит, обвиняет, но оба говорят спокойно, будто слова привычной и симпатичной обоим постановки. Да, с Кроули, Гурджиевым или Антоном Ла-Вэем, великими манипуляторами людьми и реальностью, Трокки точно было бы о чем поговорить… Но не вернее ли иные имена?

New York Herald Tribune сравнивала автора «Каина» с Чеховым, а с Беккетом они до конца жизни вспоминали друг друга, перекидывались приветами алаверды («Старик Моллой или Малоне шел через страну. Когда он устал, он лег, а когда шел дождь, он решил перевернуться и принять его своей спиной. Дождь вымыл из него его имя» в «Каине» — «и почему луна, на которой трудится согбенный Каин, не отбрасывает света на мое лицо?»⁵ в «Мэлон умирает»). Если не постджойсовская литература (против ярлыков возражали бы сами вольные души Трокки и Беккет), то заход на эту тему.

Александр Трокки и не всегда считал себя, как тот же Боуи, человеком, именуя «маленьким непристойным Буддой» («Буддой из пригородов» был и Боуи). Который даже не становится, а делает себя, создает из себя монстра (Notes towards the making of the monster —первоначальное название книги). И пишет не просто «Книгу Каина» (Cain’s Book), a завет Каина (testament).

Этот завет — да, освобождение сознания (наркотиками или Проектом Сигма — рецептов у него много), освобождение человека игрой («это стало для меня ритуальным актом, символизирующим космическое явление. Человек серьезен в игре» — привет Homo Ludens), тем настоящим Дада, который был жив, пока «дада не мумифицировали включением в историю».

Именно благодаря Каину, «первому поэту-авантюристу», Трокки «конечно, не в состоянии придерживаться обычного повествования… с определенными ценностными категориями… скорее сфера опыта, чем линия мысли».

Он это осознает и — меньше всего стесняется.

«Моя проблема в том, я думаю, что, когда я пишу, я постоянно похотливо оглядываюсь назад и все время осознаю, что я вовлечен в жизнь, а не в литературу».

Трокки — рожденный в 1925 году, когда родился и Мисима, провозглашавший всей своею жизнью и смертью Действие, а не слово — пишет действием. Он писатель жизни и даже больше — отступничества, преступления, протеста. Писатель — ради другой жизни.

Примечания:

¹ «В течение тех 5 или 6 лет, когда работала Олимпия, она крайне успешно оскорбляла моральный истеблишмент Европы и Америки и вносила вклад в дело отмены цензуры и запретов литературных произведений по причине их непристойности», посмеивается биограф Трокки Эндрю Мюррей Скотт в Alexander Trocchi: The Making of the Monster.
² После «Каина» начали говорить уже о постджойсовской литературе.
³ Про деятельность проекта пишет главный, вместе с Берроузом, его активист Джеф Наттал в своем мемуаре с говорящим названием Bomb Culture (Paladin, 1968), нам же сейчас интересны не взрывоопасные факты, а то, что Трокки опять работал с идеей преодоления литературы да и других общепринятых искусств и установок. В своем совместном с Берроузом интервью для Thames TV он говорил о том, что «они постепенно уйдут от идеи Берроуза как писателя, Трокки как писателя».
⁴ Родственник Изможденного Белого Герцога Боуи?
⁵ Перевод Валерия Молота.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>