Борис Хазанов. Посох Муфасаила. — Киев: Каяла, 2018 — 236 с. — (Серия «Современная литература: поэзия, проза, публицистика»).

Этот сборник — книга настоящего мастера, политического эмигранта из прекратившего ныне своё существование Советского Союза, видного представителя зарубежной русской литературы, выпустившего за годы изгнания несколько десятков томов художественной, эссеистической и мемуарной прозы.

С одной стороны, собранье нескучных глав признанного мэтра, по крупинкам с острия ножа собирающего образ своего времени… С другой стороны, какого, спросим времени? Белогвардейцы, вы его видали? Эпоха Бориса Хазанова — прошлый век, пардон за оксюморон, — в которой террору противостояло литературная близорукость: «клевещущих козлов не рассмотрел я драки», — писал один из ее символов, а второй, не менее инфантильный, путал на плакате правящего генсека с поэтом Кольриджем. И занятие, доставшееся автору этой книги, на самом деле было не из легких — не воссоздать, как Набоков в эмиграции, Объединенное королевство детства и Соединенные Штаты юности, а собрать из экскрементов коммунальной эпохи монстра истории.

«Соединить диагоналями события, как соединяют линиями звёзды на карте неба, — диктует автор рецепт и заодно конспект ненаписанного романа. — Собрать по кусочкам эпоху, как скелет ископаемого ящера… Скрепить проволокой фрагменты черепных костей, кусочки рёбер и позвонки. Динозавр стоит на шатких фалангах исполинских конечностей. Но это все еще муляж; вдохнуть в него живую жизнь могла бы только литература».

Стоит отметить, что свой завет автор все-таки исполнил, причем с точностью до последнего «мелового» позвонка и «рыбьего хрящика» эпохи. И пускай не роман, а сборник «вариаций о писательстве и литературе», но все в нем превосходным образом архаично и эпохально. Из имен, например, — Флобер и Юнгер, Музиль и Беньямин, Юрсенар и Брох, Достоевский и Горенштейн. Из событий — да вся, в общем-то, «живая» жизнь. Плюс, конечно, язык. Он не такой, как в нынешней Москве, о чем упоминает автор, его вовремя отсюда увезли.

«Язык не портится, когда его хранят в холодильнике; эмиграция — это холодильник», — напоминают нам, но и это не самое страшное, как оказывается в процессе работы.

Итак, скелет собран, мясо на нем нарастает с каждой главой буквально на глазах («О языке и стиле», например, и «О красоте прозы»), вехи на пути расставлены и осталось подвести итог. А он, как оказалось, неутешителен.

«Если художественная литература несёт какую-то весть, то лишь эту: человек свободен», — сообщает автор, и колосс на восстановленных им же ногах, со звериным оскалом эпохи и когтистыми объятиями социума тут же рассыпается. Поскольку «свободен» — означает «волен», то есть имеет право создавать мир вокруг себя по любому образу и подобию, не подчиняясь ни партии с народом, ни черту с дьяволом, ни каким-либо еще «основным задачам» литературы.

Опять-таки, как напоминает автор слова Армана Лану, литература — это сведение счетов. И поэтому — что же все-таки создает Борис Хазанов? Личного левиафана от литературы? Посмертную маску эпохи? Коллективный портрет героя нашего времени?

Ни то, ни другое, ни третье.

«Вы помните эту арию в первом акте, — не теряет он надежды в третьем предисловии к книге объяснить нам разницу между посохом Мафусаила и тросточкой Паниковского. — Любовница юного графа Октавиана по прозвищу Кен-Кен, стареющая супруга фельдмаршала поёт о неудержимо бегущем времени».

Но тут же добавим, что речь о «комическом парадоксе нашей эпохи: на словах открещиваясь от былой оптимистической веры в прогресс, на самом деле она сама стоит на коленях перед прогрессом». Об этом и песнь в этом сборнике эмигрантских элегий.

Иногда, признаться, впору вспомнить Шкловского — о том, как сделана «шинель» временных дел мастера, чем заняты его мысли, когда он пишет о любовнице Блока, чаепитии Пруста и старом мизантропе Эмиле Чоране. Это поистине увлекательное занятие, предвосхищающее не менее яркие вспышки памяти.

«Ты думаешь о яблоках, которые забыл купить, к этой мысли прицепляется образ коня в яблоках, конь тащит за собой легендарного героя Чапаева с саблей, на картине в школьном коридоре, слышен шум, ребята вываливаются из класса, что-то глядит на тебя из окон, являются странные привязки, необъяснимые сближения — спохватываешься: о чем же я думал?»

И зря автор полагает, что «такая проза невозможна, чему свидетельство — тупик, в который упёрся Джойс со своей разбитной бабёнкой Мэрион Блум», имея в виду «поток сознания», посреди которого, как известно, стоит пограничная андерсеновская крыса, вопящая: «Паспорт, покажи паспорт!»

Паспорта, как известно, нету, есть паспарту эпохи, очаровательные виньетки, которые плетет автор сборника — словно сети, куда попадает и цыпленок жаренный из одесского фольклора, и мистер Твистер, с брезгливостью взирающий на современную Россию, и прочие эмигрантские страхи. Вставить свой портрет в эти пестрые паспарту — конечно, не главная задача автора, который твердо уверен, что у литературы вообще нет никаких задач.

Разве что кроме одной — быть интересной, и эта задача Борису Хазанову, как признанному мэтру, вполне по плечу.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>