ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ

Заметки на полях романа Евгения Сорокина «Пуштунвали»

В эти дни исполнилось 39 лет со дня начала боевых действий в Афганистане. Также 30-летию вывода советских войск посвящается…

*

Так что пройдёмся по основным нашим героям.

Живее всех живых (причём везде и всегда) — конечно, Геннадий Сергеевич Малинин, маленький, хоть и совсем не маленький, подлый, власто- и честолюбивый партийный чинуша. В Узбекистане, куда его направило ЦК контролировать размещение войск у границы, считает он окружающих «людишками» «на краю империи»… А располагая информацией о планируемых событиях, уже воображает себя в их центре: он «пробудит богом забытую Азию, своим появлением вдохнёт новую, свежую жизнь в затхлость пустыни…»

Весьма живо и точно описано его возвышенное психологическое состояние ночью на реке, на границе с Афганистаном, когда его — в сущности, недалёкого позёра и фанфарона — потянуло на подвиги… А как буйно, прям по-детски льётся из него фантазия на балконе Дома приёмов ЦК — это же настоящая мрия о том, с какой честью выйдет он из сетей законспирированных резидентов! После чего уже сам Брежнев примет его по возвращению из секретной миссии, свойски хлопая по плечу в благодарность за справку по Афганистану, по запросу ЦК написанную историком Илюшиным, противником войны и переписанную с изменением всех акцентов уже в пользу вторжения им, Малининым!..

Обрадованный случаю капнуть начальству на нерадивые местные власти, неспособные выполнить важнейшую партийную задачу, он сам становится жертвой доноса «узбекских товарищей», в отместку подловивших его с любовницей, и психологически опять же очень верна его «покоробленность» в ответ на слишком покладистую реакцию супруги на очередную измену, которая, однако, довольно ожидаемо ведёт себя не как жена, но как «товарищ по пикантной ситуации», из-за каковой неверный муж может лишиться положения.

Сергей Малинин, в целом парень положительный и одарённый во многих отношениях — всё же яблоко от фамильной яблони… с отрочества невольно прислушивался он к отцовским интонациям и ловил в них своё. ««Всё-таки цинизм», — определил Сергей для себя главное качество в характере папы…»

Подспудно — или уже осмысленно — он «сортирует лица», или полезных ему людей, «намеченных для обработки»… и эти, в общем, нехитрые, но эффективные, вольно или невольно усвоенные им от родителя методы подчинения и шаблоны поведения помогают ему всё время выбиваться в лидеры: комсорг курса, командир отделения в армии…

Живы и колючи, неловки и верны искусные несовпадения, недовстречи Сергея с Леной на фронте — они-то во многом и дают импульс дальнейшему читательскому интересу к их отношениям. Автор как бы играет героями и нами, всё больше интригуя разрешением любовной линии… То Лена услышала знакомый голос, то «товарищ сержант» не обернулся на улыбки строя в сторону медсестры, то Сергею вдруг письмо с обратным адресом — штемпелем его же части … Слишком читателю невтерпёж, когда они уже поцелуются — а там хоть трава не расти, пусть убивают… Но вот заунывно, эдак сладко-нойко соприкасает и разводит их Всевышний, разъе- соединяет. И так и ждёшь, всё время ждёшь, когда ж свершится наконец «гиперколлизия», схождение всех линий воедино…

Однако: с точки зрения современной, смею отметить, откровенно занудны перипетии «соплей» о том, как Андрея определяли в армию вместо Сергея, из-за чего Лена решает наступить своей любви на горло — как-то всё это неестественно, простодушно и наивно-принципиально (думается уже сейчас, с высоты прошедших и пройденных лет)…

Ну что она встала в позу не по делу — ну слишком это чёрно-бело, за что тут кого корить-винить, помилуйте! — и тогда это было кругом, и хуже было, и за деньги, а теперь-то — уже сплошь и рядом… О-о, этот такой знакомый и излишний девичий максимализм… Или, может, уже умерло в нас чувство справедливости?

Ну, а чем не прав папа, Геннадий Сергеевич, спасая сына от армии, ни грамма не усомнившись в правильности своих действий:

«…Он сделал то, что на его месте и при его возможностях сделал бы любой отец».

Что уже в самом конце романа, с «повязанным, загнанным зверем» Абазом в одной руке и уже как бы не своей, вусмерть перепуганной Леной в другой, и подтверждает для себя раненый, костьми ложащийся, но беспрекословно выполняющий свой приказ Сергей: «Отец, ты прав»…

И вот эта папина правота запоздало торкает в Серёжин мозг ещё тогда, в день призыва на ступеньках военкомата — замечательно оформленной автором мыслию:

«Наружу лезла пока невнятная, но крепнущая уверенность, что ему, человеку другого калибра, нечего делать рядом с низшей кастой — презрительным взглядом окидывал он шумящие компании с героями дня в середине».

Сильна последняя сцена, где Сергей, опустошённый и ожесточённый боем, потерями, своей болью, уже встречает ту самую заветную Лену, но остервенело, заведённо гонится уже только за Абазом, спасти которого у него приказ… И лишь непонимающие взгляды солдат, «воткнувшиеся ему в затылок тысячей иголок», выводят Сергея из ступора, и он отправляет подразделение в атаку — отбить у душманов обоих.

(Об Андрее, этом безнадёжном забитом соплежуе, пинаемом под конец всеми, предательский дебилизм которого чуть не стоит жизней всему отделению Сергея (внимание: карма!!), и говорить здесь не хочется: немыслимы, неподъёмны физические и душевные муки доходяги-перебежчика, почти выжившего из ума, готового стрелять своим же в спину… Любопытна в таком романе — но и слишком запудрена, завуалирована, «заполиткоррекчена» — его гомосексуальность: «…Стал… другим… чудо запретного открылось Андрею в объятиях совсем не женских» — И к чему такая эвфемистичность?)

Очень фактурен и, насколько я понимаю, типичен для тогдашнего Афганистана образ молодого революционера Абаза:

«Абазу хватило трёх дней обойти с визитами родственников, соседей и настроить всех против себя».

На словах посылая Абазу хулу, дехкане всё же носили тайную веру в его призывы. Приехавший в деревню обращать дехкан в свою революционную веру, Абаз кипит энергией. Он латает-отстраивает полузаброшенный родительский дом, налаживает домашний уют, заражает новыми надеждами недоверчивых своих братьев, которые, взявшись таки помочь ему, невольно «взрываются радостью жизни», с настороженным удивлением распахиваясь навстречу…

План обращения односельчан к светлым порядкам прозрачен, как утренняя капель: 1. Обязательное школьное обучение — и мальчиков, и девочек, и детей, и взрослых, 2. Запрет мулле на антиреволюционные проповеди и 3. Полная передача земли в собственность крестьянам.

Но… мулла Фарук рвёт и мечет, а тёмные, забитые, набожные дехкане просто не желают брать из рук Революции землю, источник и цель их жизни — но и страданий одновременно… Простоту предлагаемых реформ никак не могут взять они в толк: всю жизнь платя за землю непомерный налог управляющему, оказываются они в практически пожизненной кабале у хана… и так — по всей стране.

Апрельская Революция 1978 года стремится взорвать эти средневековые, феодальные представления слишком поспешно и неумело прямолинейно, чем накликает на себя гнев селян. Реакция всеобщего неприятия новых проповедников и тех простых истин, которые должны быть понятны каждому, встречены в штыки.

Никто не задумывается о вековой несправедливости: для дехкан слова муллы и зависимость от управляющего — это аксиома, теряющаяся во тьме веков, представляющаяся незыблемой, чем-то абсолютно непреложным… Виноват в таком положении дел и сам Сарвар-хан: всякий раз по ежегодному своему приезду являлся он гостем на родной земле, утерявшим связь с породившим его миром, «лепил вокруг себя кокон отговорками», попросту отказываясь от прямого участия в хозяйственных делах поместья.

Управляющий Давран всё время тупо обманывает и хана, и дехкан, и в бездонных его закромах оседают тонны краденого им отовсюду зерна. Но впечатление, что хану всё едино — он наверняка обо всём догадывается, да выше этих хозяйственных вопросов, а тем более склок.

Понимая всю несправедливость хозяйственного уклада в долине, он бездействует и от собственной же нерешительности и неспособности к конкретным действиям погибает, не предоставляя никому(!!) шанса убедиться в своём потенциальном реформаторстве. Безучастно объявляет он ошеломлённому управляющему о своём решении безвозмездно передать свою землю в собственность крестьянам, чем фактически роет себе могилу.

Показателен его спор с Абазом, где они, в общем, за одно и то же, но Абаз по-юношески несдержан, а Сарвар — слишком неспешен, корректен и расплывчат в суждениях, в чём и причина трагической для хана развязки:

«Перед смертью я собирался добровольно отдать землю крестьянам. Но… её у меня никто не возьмёт».

(К слову, удивительным образом вторит опять хану А. Проханов из того же всё романа «Война с востока»: «Сложная обстановка, запутанная… Земельная реформа проваливается — не берет народ землю! Реформа образования проваливается — не пускают девчонок в общие классы».)

Выпукло и верно получаются у Евгения Сорокина и второстепенные персонажи, на которых не хватает здесь ни места, ни сил, ни времени…

Отметим лишь учителя Юсуфа, нанятого Сарвар-ханом для деревенской школы, им же и построенной, — день-деньской пишет он свой исторический дневник, не только описывающий события, раскрывающий нам подноготную сельской жизни (первые неловкие, непродуманные шаги Революции, кипучая деятельность Абаза по наведению новых порядков в селе). Ценен дневник и своими наивными, но и глубокими философскими рассуждениями, приоткрывающими нам понятия Шариата как бы изнутри, от лица истово верующего…

И через этот дневник, как сквозь мутный горный хрусталь, в разных преломлениях видишь, как туго прогрессирует постепенная перестройка всей страны, как силен главный конфликт пуштуна — конфликт личного с религиозными догмами:

«И пяти минут хватает имаму отворотить набожного сына от безбожного отца».

Интересен и типичен образ рядового Каримова из Мусульманского батальона, такого почти узбекского Тёркина, трогательно опекающего избитого Артемьевым Андрея Мишина в санчасти…

Без спорости, ловкости, отваги и сообразительности Каримова, готовности всегда быть рядом трудно пришлось бы потом Сергею Малинину и его отделению… Вот очередной флэшбэк относит его в доармейское прошлое, в семью — и там своя история, замешанная на чести: он вступается за мать перед местным милицейским чином…

***

Теперь об исключительно значимом аспекте романа: в «Пуштунвали» Евгений Сорокин выступает и как историк-аналитик, стремящийся восстановить справедливость. Всесторонне изучив разноречивые материалы, он сколь возможно объективно и непредвзято рассказал о таком важнейшем эпизоде афганской войны, как штурм Дворца Тадж-Бек.

Ведь, во-первых, и в многочисленных фильмах, и в публицистике, и в художественной литературе ввод войск в Афган подаётся как действо в моменте, длительный же период подготовки при этом упускается. А ведь решений было два.

1. Приказ формирования целой армии на границе с Афганистаном, выстраивания логистики (военное командование) и 2. решение политическое (Политбюро).

Первое было принято за много месяцев, второе — совсем незадолго до ввода. То есть, получается, что КГБ и МО между собою давно всё решили за высших партийных бонз, и пока те показушно «дружили» с южным соседом, сами втайне готовились к вторжению и смене власти?.. Вот этот-то момент, как и продолжительную тренировку по захвату дворца Амина, замалчивают до сих пор, но если раньше журналисты и писатели шифровались, чтоб не потерять «лицо строя», то сейчас уже просто мало кто владеет информацией о долгой подготовке к штурму дворца — на территории Узбекистана…

Да-а, неприлично непостижимым образом в многочисленных фильмах и литературе по теме опускается или умаляется роль т. н. «Мусульманского батальона» (350 чел.) — либо упоминается «мусбат» походя и вскользь, либо с него акцент «вдруг» смещается на ударную группу, состоящую из «альфовцев», профессиональных спецназовцев ГРУ (30 чел., сплошь, кстати, русских)…

Да, мусбат — это, в широком смысле, тоже спецназ, но — укомплектованный по национальному признаку и именно из срочников, не ведавших о том, какая адская, подлая миссия им уготована: по сути, втереться в дружбу к единоверцам-афганцам, охраняя по просьбе самого же Амина внешний контур Дворца, а затем — по щелчку — их же и истребить! Между тем, именно спонтанное решение о входе в сам дворец нашими «мусбатовцами» на помощь спецназу Альфы, идущее вразрез и наперекор строжайшему запрету высшего командования, и решило исход боя, и больше всего потерь — не так чтобы сильно зафиксированных — было именно среди мусбата…

Да и зачем вспоминать ребят, набранных среди узбекских и таджикских призывников, которых гоняли-тренировали не один месяц на макете дворца в натуральную величину?.. Ведь неинтересно будет тогда внимать нашим малочисленным богатырям, которые одни наваляли элитной афганской охране в количестве двух тысяч — да так, что завершили операцию за 43 минуты… Да не окажись внутри Дворца «троянского коня», не открой ворота профессиональным «Грому» да «Зениту» мусбатовцы — что бы от них от всех осталось?!

Между тем, непосвящённый не сделает разницы между спецназовцами «Альфы» и спецназовцами-срочниками. В интервью, что удалось посмотреть/прочитать, диву даёшься нашим тридцати суперменам… Но — хитро улыбается видавший виды ветеран, пряча горькую усмешку в усы… «А, мусбат… да, был такой — он нёс охрану окружения»…

Ещё раз: без невольного (= «не по своей вольного») предательства мусульманским батальоном своих новых афганских друзей штурм бы захлебнулся, и не начавшись. Несколько раз упоминает об этом автор! И, при заслуженной славе Альфы, незаслуженное забвение мусбата — 154-ого отряда спецназа ГРУ — целиком и полностью на совести советского правительства: ну не могло оно признать перед всем миром, что батальон охраны фактически совершил государственный переворот — то есть изнутри! («Мавр сделал своё дело — мавр должен уйти.») Ведь революция — приоритет целиком и полностью народоизъявления Афганистана, не так ли?..

И — во-вторых: отчего же афганская армия так и не пришла на помощь Амину?.. Ведь интересно: как это горстка наших в чужой стране — да вдруг взяла президентскую резиденцию?!

Да без жертв почти управились?.. И ведь ни слова о том, что к 27 декабря два дня уже как вводилась да вставала по афганским городам Советская армия… В Кабул, к примеру, прилетела целая мотострелковая дивизия(!), танковая же расположилась на подступах… И какое противодействие тут могло быть явлено?! Все же перепугались советской стремительности! В Кабуле некоторые верные офицеры всё же сопротивление оказали, но были быстро нейтрализованы своими же товарищами: да, ненавидели Амина военные, да, поначалу искренне радовались советским… И вот об этом потаённом и мутном вторжении в литературе у нас — молчок…

Что же, стыдно признать, что успех дела определён был не столько мощью советского оружия, сколько тем, что афганская армия в те первые роковые дни просто не сопротивлялась — причём, да простит меня тов. Стрелков, от слова «вообще»?!

Так что в ночь на 25-е весь Запад умиротворённо, сыто и сладко ложился спать — после рождественского ужина в семье… А утром того же 25-го ка-ак понеслись из посольств западных из Кабула срочные шифровки бах-трах, в стране — советские войска!! С неба свалились!.. Обалдело от такой загогулины мировое сообщество.

Герои Евгения Сорокина не одиноки — сходные чувства испытывает и комбат Калмыков, от лица которого ведётся роман Проханова «Война с востока»:

«Он, комбат, собирал батальон, учил, снаряжал для того, чтобы погубить в бессмысленном скоротечном бою в чужом азиатском городе».

«Он чувствовал своё бессилие, обреченность. Свою неумолимую включенность в жесткий план, где ему уготована беспощадная роль».

Ведь замысел советского руководства был именно в том, что весь мир должен был поверить в то, что Амина свергли сами афганцы!

Прекрасно показано в романе Евгения Сорокина и запоздалое понимание ничего не подозревавшими афганцами реального положения дел, и неизбежное начало перерождения отношений дружеских во враждебные.

С болью сердечной читаешь:

«…Казалось, что сам шайтан с сатанинским войском напал на дворец, что дьявол взял лица вчерашних друзей, с которыми афганцы успели побрататься за несколько недель совместного патрулирования… Но было поздно. Слишком много среди защитников оказалось тех, для кого воевать с шурави всё равно, что воевать против матери. Нападавшим открыли ворота, и больше половины охраны внутреннего контура сдалось без боя в первые минуты».

Афганцы звали шурави на плов, который должен был вот-вот сготовиться, но им на бруствер зашвыряны десятки гранат, батарея взята в два счёта, и «потерянно победители бродили среди растерзанного взрывами расчёта, глотая голодные спазмы на раскиданный по стволам батареи да по нераспечатанным снарядным ящикам ароматный, с запахом восточных пряностей плов». (Плов по стволам батареи — безусловно сильный образ.)

««А если бы было кому перевести, узнали бы солдаты, что с беспокойством афганцы предупреждали друзей цепью надвигавшихся отчего то по пластунски: «Поднимайтесь. Простудитесь. Идите к нам. Вот-вот готов будет плов»».

ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>