Мое пребывание в Москве в октябре 2008 года, когда по приглашению Института мировой литературы Российской Академии наук и представительства Республики Северная Осетия-Алания я выступал на праздновании юбилея великого русского писателя осетинского происхождения Гайто Газданова, — было связано с тремя художниками.

Первый, безусловно, великий писатель и эмигрант в Париже Гайто Газданов (1903—1971), который завоевал популярность в Сербии благодаря публикации первого и единственного в мире (после русского) собрания сочинений в переводах Душко и Зорислава Паунковичей.

Текст, который я написал о нем, прекрасно восприняли русские и русисты, и он позволил мне посетить Москву. А среди студентов, которым я читал лекции в Ломоносовском университете, был один совершенный двойник Газданова — Костя, который, конечно, как и другие студенты, никогда не слышал об этом исключительном писателе.

Другим художником был основатель Общества друзей Гайто Газданова писатель Юрий Нечипоренко.

Знакомство с творчеством великого писателя навсегда изменило его жизнь, призвав биофизика, профессора университета, стать еще более успешным на писательской стезе, в литературе. Для этого человека, сильного духом, полного энергии, писательство стало не вопросом общественного престижа, а первостепенным экзистенциальным вопросом, поиском окончательной тайны собственного бытия.

И наконец, третий художник, с которым я виделся только один раз в жизни, встретившись формально и официально, так что у него, конечно, не было причин вспоминать меня, но, тем не менее, мой московский 2008-й год тоже был определен им, — это Эмир Кустурица.

Кустурица опередил Андрича и Павича, он единственный сербский художник, о котором в России слышали абсолютно все, и о котором я должен был говорить. Я много раз писал о восприятии великого режиссера в России и среди россиян, и о его месте в создании (транс)идеологии «глобального Востока», но вот новая история.

Это было время, когда война в Южной Осетии только что закончилась, еще дымились руины в Цхинвале. И это ощущалось по Представительству Республики Северная Осетия-Алания, которая является составной частью Российской Федерации.

Но этот факт не умаляет мощного чувства национального единства, связывающего представителей этого кавказского народа. Как серб я был очень рад — хозяева много говорили о нашей схожей исторической судьбе, а также о тонкостях нашего общего индоевропейского происхождения. Я убедился, что внешне представители этого народа напоминали сербов сильнее, чем большинство россиян (например, один пожилой чиновник в осетинской делегации выглядел точно как брат-близнец известного сербского актера Миодрага «Мргуда» Радовановича). А возможно, сходство было не только внешнее, физическое, но и духовное. Преимущественно они — православные христиане, но и осетины-мусульмане участвуют во всех социальных структурах и отличаются ярко выраженным чувством национальной принадлежности.

Мой хозяин, Представитель Республики Северная Осетия-Алания при президенте РФ, во время сердечного разговора выразил сочувствие Сербии по поводу бедствий последних десятилетий и ситуации с Косовом и Метохией. Он стал говорить о Кустурице и рассказал о том, что связывался с режиссером — и что тот согласился снять документальный фильм о страданиях осетинского народа.

Позже мой русский друг заметил, что надо с осторожностью относиться к таким заявлениям и не принимать их особо на веру. Однако спустя несколько месяцев в российских СМИ я увидел новость о том, что Кустурица согласился снимать такой фильм. Было там и фото с моими осетинскими собеседниками: один из них — христианин, второй — мусульманин, профессор университета, его я позже встречал на крупной и важной конференции в Ставрополе, на российском Северном Кавказе.

Позже СМИ передали заявление режиссера, что он не будет снимать такой фильм, что он художник, и не хочет таким образом занимать место в политике. И это подводит нас ко второй части московской истории.

На обратном пути, возвращаясь в свое временное московское жилище, — я остановил московское такси, за рулем которого оказывается грузин. Его зовут Зураб. Когда он узнает, что я из Сербии, то начинает с энтузиазмом говорить со мной о сходной судьбе сербского и грузинского народов, выражать сочувствие нашей проблеме Косова, проведя параллель со статусом Осетии и Абхазии в Грузии. При этом, как он выразился, им русские сделали то, что нам сделали американцы, и поэтому мы должны понимать грузин.

Когда он слышит, что я занимаюсь кино, сразу же интересуется, знаю ли я Кустурицу, и просит дать надежный контакт, чтобы выйти на режиссера и предложить ему ни больше ни меньше снять документальный фильм о страданиях грузинского народа.

После этого чёрт дернул меня за язык. Вместо дипломатического во мне проснулся чисто писательский, коварный, как говорится, инстинкт. Я заметил, что обладаю информацией из надежных источников (не упоминая, каких, а тем более, где я был до того), будто Кустурице предложено снять в фильм в поддержку Осетии.

Зураб начал кричать, ругаться на грузинском и стучать по рулю. Я боялся, что мы врежемся в кого-нибудь в московской толчее. Но опытный Зураб успокоился — и дал мне свой номер телефона, чтобы я как-нибудь передал его великому режиссеру и таким образом связал его с грузинской Ассоциацией кинорежиссеров, где Кустурице объяснят истинное положение вещей, чтобы он не поддавался российской пропаганде.

Позже, на новость о том, что Кустурица делает фильм об Осетии, действительно наиболее бурно реагировали в Грузии, и именно в грузинской Ассоциации кинорежиссеров выступали с тем же пожеланием Кустурице, которое озвучил Зураб: приехать и лично все увидеть.

Кустурица, как мы знаем, не снял такого фильма, и грузины получили Ренни Харлина, снявшего худший фильм своей жизни в команде с Энди Гарсиа в роли Саакашвили. Наш режиссер позже выпустил некоторые другие кинокартины, в которых если не идеологически, то трансидеологически, цивилизационно определился, подтверждая свой статус глобальной иконы Востока, и, как сказал бы кое-кто, вылитого пропагандиста. Без ясного, по правде говоря, ответа на вопрос: «пропагандиста чего именно».

Ответственность художника велика, и случай Кустурицы, конечно, уникальный, эпохальный. В глобальном плане, он является наиболее значимым кинематографистом эпохи, который, хочет он того или нет, находится в центре ключевых процессов. Любим мы его фильмы, эстетику, поэтику, политику или нет… Это все не имеет значения, тем более что гнев (или, по крайней мере, возмущение) многих, когда речь заходит о Кустурице, является на самом деле отношением к тому, кто что-то видел дальше и смел больше, когда это было нежелательно. Он не пошел по проторенному и безопасному пути, но достиг гораздо большего, чем другие. Он был достаточно уверен в себе, в своих силах, чтобы позволить себе рефлексию, иногда во многом болезненную и самокритичную, о чем те, кто шел путем проторенным, никогда и не помышляли.

Он, говоря словами посла США в Сербии Кайла Скотта, не боится быть «на неправильной стороне истории», как эта история интерпретируется одной (но давно уже не единственной) мировой силой.

И главное — если и сегодня в искусстве можно достичь того, чего достиг Кустурица, значит, искусство вовсе не такая незначительная вещь, какой мы часто, по немощи своей, его считаем.

Перевод Елены Буевич

Примечание:

Изданиe «Нови Стандрт», Сербия.

Владимир Коларич — прозаик и драматург, теоретик искусства и культуролог, автор книги «Христианство и кино».

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>