Борис Хазанов. Оправдание литературы: Этюды о писателях. М.: Б.С.Г.-Пресс, 2018. 240 с.

Иногда кажется, что эссе — самое значимое, а статьи о литературе читать интереснее, чем саму литературу (те же классики же читаны и перечитаны). Эссе высочайшей интеллектуальной и, извините, моральной, сужденческой пробы — тут действительно на вес уж не знаю чего. И они, книги таких эссе, проходят почти незамеченными…

Живущий в Германии прозаик и эссеист Борис Хазанов пишет о любимом, о том, о чем, кажется, не мог не написать. В довольно традиционном стиле, без каких-либо сугубых изысков — краткий очерк биографии писателя, скорее даже тех вещей, которые понадобятся для дальнейшего разговора, и сам рассказ, о сквозной ли линии, монотеме или вообще об отдельном эпизоде.

Это разговор тихий и — крайне интеллигентный. Как, если представить себе, на кухне ораторствует Быков, его слушают в проходах, спорят, кто-то уже и морду бить лезет, а негромко в углу, на архаически правильном русском, с интонированием иных лет очень пожилой писатель рассказывает о Флобере и Достоевском, Музиле и Шульце, Хайдеггере и Целане.

Но темы действительно не глобальны, вернее — их глобальность вырастает из камерности, один эпизод как ключик: «Вдохновитель Леверкюна» (об Адорно), «Гете и девушка из цветочного магазина» (о — долго не — жене Гете), «Тютчев в Мюнхене» (не только о городе, конечно), «Русский сон о Германии» и далее.

Здесь есть, конечно, и исторический пафос. Хотя скорее — плач, как у того же Целана:

«Но мы последние, кто прожил жизнь в этом веке, видел то, чего никто больше не увидит. Мы — те, кто выжил, кого не убила война, кто не умер от истощения, не погиб под руинами городов, кого не сожгли в печах, не вывезла на лагерные поля захоронения бригада труповозов. Век истек, догорел, догнил — не время ли подвести черту, подбить итог? Каким он окажется, этот итог? Я никогда не понимал людей, которые восторгались величием нашего времени, гордились тем, что шагают с ним в ногу, заявляли, что живут “в истории”; я не понимаю, как можно жить в такой истории. Литература противостоит истории, самим своим существованием литература дискредитирует историю. Но этот злой демиург, le mauvais dеmiurge Чорана, дискредитировал сам себя. Хотел бы я, как Стивен Дедалус, очнуться от кошмара истории. Легко сказать…Учит ли она чему-нибудь? Что такое прошлое? Мы жили в царстве абсурда. Это была чудовищная эпоха. Явились концентрационные лагеря. Явилось человекоядное государство. Народились “массы”, для которых вездесущая пропаганда, оснащенная новейшей техникой дезинформации и технологией всеобщего оглупления, заменила религиозную веру. Почувствовалось повсеместное присутствие тайной полиции. Расцвел культ ублюдочных вождей».

И это даже не бегство в литературу, а скорее — изначальная жизнь в ней, именем ее, как «розы никому»/«розы ничьей» (многосмысленное, как всегда, название сборника стихотворений Целана). Хотя в доме слова сейчас и пусто, заброшенно, дуют злые сквозняки-бомжы: «читая статьи критиков, рецензии, обзоры современной литературы и т.п., замечаешь любопытную особенность: в них отсутствует ключевое слово — красота». Но все равно, даже тем более — жизнь в книгах и книгах о книгах. Как сказано самим Хазановым о Юрсенар, что ее книга лишь «одной ногой стоит на эрудиции: вторая нога — магия».

В «Оправдании литературы» (оправдание тут — не как апология сумасшествия у осужденного Чаадаева?) магия — оправдательная же. Не осудить Гете, что долго не вел в ЗАГС свою возлюбленную простушку, Тютчева, — что сначала поседел после гибели жены, а через пару недель уже активно был влюблен в другую. И конечно, не только по таким курьезным отчасти поводам, но и более глобальным — не вынести (о)суждения, разделить рассуждение с читателем, собеседником.

Об этическом, давать оценку неоценки сложно да и вряд ли нужно. Поэтому лучше и проще об эрудиции, благо ее более чем щедро тут. Лишь один пример. Известно, что Арто крайне вдохновился гастролями театра Бали, подложил его в фундамент своего Театра жестокости. Но вот что Музиль, оказывается, не только был впечатлен их первобытно экстатическими танцами под барабаны, я, например, совершенно пропустил: «сходство с половым актом выступает еще сильней, когда смотришь на выражение лиц… Транс принадлежит к области магии, магического воздействия на мир».

На единственный за его жизнь литературный вечер Музиля пришло 15 человек.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>