Инга Кузнецова. Летяжесть. Серия: Поэтическое время. — М.: АСТ, 2019. — 560 с.

…Отзыв мэтра кино на обложке этой книги как нельзя лучше разъясняет ее суть. Это безо всяких метафор чудо овеществления «кинематографической» магии, синкопированной поэтическим словом, которое можно увидеть здесь и теперь. Как прибытие поезда из космоса фантазий времен братьев Люмьер в наше трехмерное пространство вечных «не плачь, не бойся, не проси».

Парадоксальность и книги, и ее автора проявляется во всем. Во-первых, название. «Летяжесть» — это симбиоз привычного земного тяготения (социальный статус поэта) и легкость, с которой автор разбивает наши с вами стереотипы. И даже не наши, а вообще любые, классические. Образ Икара при этом бесполезен, полет осуществлен без крыльев, поэзия Инги Кузнецовой — не отношения между объектом и субъектом, поскольку сказать что-либо подобное о звездной пыли или танце фламинго мы вряд ли сможем.

По сути, это жизнь в двух измерениях, на которую обречен современный поэт. Да, автор книги — лауреат премий «Триумф» и «Московский счет», на ее счету пять поэтических книг и роман «Пэчворк», стихи переведены на восемь языков, звучали со сцены МХАТ им. Чехова в проектах «Круг чтения» и «Book Wings», но это ли не подтверждения вышеупомянутых «отрицаний». Да, социальный статус важен для поддержания более эфемерного и зыбкого звания Поэта, но все это, опять-таки, игра на совершенно разных полях реальности. Где, заметим, слово «работа» (поэтическая, театральная, кинематографическая) не имеет никакого отношения к конечному «продукту», приходящему к поэту из совсем другого космоса бесчисленных, не «материальных» измерений.

Ведь для поэта все премии и звания — вещи приземленные, земные, мирские и скучные, как правила поведения в метро или «жизнь за колбасу». Даже нашумевший в свое время роман, изданный нашим автором, не пришелся ей по душе, он «придавил» ее летучий образ к социальной «горизонтальности», когда поэт обязательно должен быть трибуном, а писатель — вскрывать и клеймить, порицать и будить.

Поэзия Инги Кузнецовой не будит, она взрывается калейдоскопом образов и метафор, порой настолько необычных, что вспоминаешь не Хлебникова и Бродского, а их предтеч из «параллельных» миров искусства. Древние заклинания, например, или современный джаз. Ведь у Кузнецовой во всех ее книгах, составивших сборник, есть и сквозные метафоры-синкопы, и узнаваемый голос ведуньи. Это, безусловно, магия, которую очень интересно наблюдать уже в самой структуре книги. С одной стороны, названия ее разделов идут как бы с конца эволюции — в начале «Сны-синицы», «Внутренне зрение» — высшее, согласимся, достижение «человека мыслящего», а ближе к финалу — антропологическая «Откровенность деревьев» и «Неандертальская книга».

С другой стороны, поэзию Инги Кузнецовой принято называть «русским сюрреализмом», и даже это в основе своей амбивалентно — легкость называния и жесть самого термина. На самом деле, реальность в данного рода поэтике не размывается и не исчезает, а наоборот, складывается в иной рисунок на сетчатке мировоззрения. Да, законы логики и физики летят в тартарары, но и там есть свои «космические» правила. Энтропию еще никто не отменял, апокалипсис дышит нам в затылок, и поэтому выстроить свою вселенную образов, куда можно было бы перенестись из рассыпающегося конструктора терминов и концепций — в этом ли не смысл любого творчества?

Напоследок стоит уточнить, отчего же такая «русская» книга могла понравиться датскому кинорежиссеру. Не оттого ли, что вновь что-то не так в их королевстве? На самом деле, кроме явной и соблазнительной (кинематографической) легкости, на которую можно списать любые чудачества вроде «сюрреализма», в поэтике Инги Кузнецовой отслеживается еще и множество других стилистических следов, приятных сердцу любого образованного европейца. Это, в первую очередь, связь с традицией русского авангарда, явления как раз «космического» масштаба, и уж после (не)понимание того, как все это устроено уже в современной поэзии.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>