Виталий Аширов, автор текста, о котором пойдет речь, некоторое время назад прислал нам письмо, в котором предложил опубликовать свой «роман» (так он обозначил жанр). Многие авторы и читатели «Перемен» знают, что мы уже пару лет как совершенно не публикуем прозу. Некоторые знают об этом разочарованно, другие, надеемся, с благодарностью. А кому-то и вовсе все равно (и это, конечно, самая здоровая позиция).

Присланный Виталием текст мы тоже поначалу отказались поставить. Однако он всё же зацепил внимание и не давал о себе забыть. Поэтому вернувшись к нему, мы решили сделать для него исключение и обнародовать в виде файла PDF. «Черный коралл» действительно стоит того, чтобы представить его читателю.

В ответ на просьбу прислать нам что-то вроде синопсиса или аннотации к тексту, автор прислал следующее:

«В тексте сделана попытка выстроить модель нечеловеческого мышления посредством использования хайдеггерианских сдвигов между этическим и физическим. Ключевые константы получившейся формы — два преступления. Последние кровавые эпизоды маньяка Спесивцева (убийство трех девочек). И деяния больной шизофренией Галины Рябковой, которая выбросила из балкона высотки двух своих сыновей. Преступления рассматриваются не как события, протекающие в пространстве и времени, а как физические (геометрические, зеркальные) объекты, лишенные привычных пространственно-временных координат, и, условно говоря, существующие в коралле на дне моря. В процессе письма автор разбивает эти объекты друг о друга. Получившийся текст — архитектоника взаимных переотражений осколков.

Возможно, это покажется слишком замороченным — но ведь у автора была еще и побочная цель. Автор искренне хотел посредством словесной конструкции оживить мертвых детей. В прямом смысле. Чтобы встали и пошли. А как тут без многослойности и заморочек? Проделанный опыт показал, что литература пока не умеет оживлять людей».

Текст романа «Черный коралл» (или повести, как хотите, хотя, вероятнее всего, это поэма) можно скачать, нажав на эту ссылку. А чуть ниже для примера – совсем небольшой из него отрывок (впрочем, здесь, по техническим причинам, не воспроизведено авторское форматирование, а оно играет роль; в pdf оно сохранено).

соседки по палате предупредили заранее о запланированном визите высокого гостя, я должна успеть привести себя в порядок, выгладить блузку, и прочее, не собираешься же ты выглядеть растрепкой,
коварно вопрошали они и подмигивали длинными ресницами, а я не спешила встать с постели, мне нравилось ощущать, как яркое весеннее солнце щекочет очи сквозь сомкнутые веки,
и так я пролежала сорок тысяч лет, а когда человечество смыла вода, разожмурилась в толще океана и, конечно, никого не было, подруги превратились сперва в горстки выбеленных костей,
потом в прах, развеянный ветром и унесенный волнами, детский дом обезлюдел, и привычные предметы обихода свободно плавают в нем, носимые течениями, и такой острый интерес к новому
миру вдруг поднялся во мне, что я забиралась во все комнаты, открывала ящики, всюду совала нос и, как выяснилось не зря, потому что директорский кабинет оказался заперт (ключ лежал в тумбе),
а он-то как раз представлял наиболее любопытный объект, и прежде чем использовать ключ по назначению, я примкнула глазом к замочной скважине, и картина мне явилась невообразимо дурная:
(читатель заглядывает через скважину двоеточия) директор в лохмотьях был пришпилен к стене за локоть, как бабочка за крыло, и, поднятый океаном наверх, напоминал стрелку, которая указывает на цифру двенадцать,
я сдержала плач, отшатнулась и угодила в узкую шахту лифта, где царила кромешная тьма, торчали железные конструкции и кружились юркие продолговатые рыбины, касаясь моих голых, голых, голых ног колючими плавниками,
отчего ноги начали сильно чесаться, хотелось потереть обо что-нибудь, но гладкие стенки не приносили облегчения, и лифт, бесцеремонный как взгляд кастелянши, шуршал и дышал, и катил наверх, во мглу иного рода и качества; я знала,
рано или поздно он остановится, и боялась увидеть того, о ком свои и чужие перешептывались с утра; личность сана небесного по явственным только ей приметам поймет, что я совершила оплошность, подняла пылинки и песчинки, расплескала и не завинтила,
и едва поймет, — обречена неминуемо; приникаю к черной резиновой щели и смотрю в ту сторону; все то же, директор пришпилен и вяло шевелится, неспособный совладать с элементарной проблемой, ему бы взять ножницы с края стола (растопыренные, смутно напоминают часовые стрелки), он тянется, трясется, но жалкого
миллиметра не хватает, — забавная пародия на танталовы муки; тогда меня разобрал нелепый смех, я отступила, створки сзади быстро сжались, и долгий подол предательски застрял в лифте, уходящем вверх, еще минута и меня частично вознесут;
в подобных почестях не нуждаюсь, пробормотала героиня, и попыталась вырваться, но я держал крепко и раздумывал: дать нагоняй сейчас или отложить; в конце концов нельзя постоянно откладывать на потом – забудешь, что собирался сделать, обабишься, обрюзгнешь, с барской ленцой выйдешь на балкон (канарейки в клетке тебе хлопают),
и гляди на полумертвый синий город, он удобно, удачно раскинулся в баснословной дали, и красное марево на горизонте, и гладкое движение облаков, и тихий двор внизу, наблюдай, впитывай зелень и розовость, и не дергай хвостом, дабы не спугнуть (уже притихли);
чья это собака, кто пустил собаку, возмущается начальник; пес наследит на полу, погрызет мебель, поднимет переполох среди воспитанниц; срочно удалить бродягу, — звучит приказ и ты, желая выслужиться перед хозяином, бросаешься исполнять, да не тут-то было, что-то не дает отлепиться от стены, локоть
плотно и прочно держится, а приказ звучит снова и снова, то прямо над ухом, то ухает с огромного расстояния, и слова нельзя разобрать, бесформенной кашицей они перемещаются в своем невидимом состоянии, интонации
ужесточаются, приказ требовательный и властный, ему невозможно сопротивляться, ты кричишь: “будет исполнено!” и бредешь в темноте, и стараешься
выполнить неизвестное, настойчиво звучащее в голове; напуганный, делаешь все подряд: открываешь ржавые краны, затыкаешь ванны резиновыми пробками, выбиваешь пух из подушек, и застилаешь
незастеленное, проникаешь в комнаты девочек и начинаешь отчитывать первую попавшуюся за придуманный проступок и постепенно меняешь тон с гневного на восторженный (заключить в объятия и в приливе или порыве нежности поцеловать в лобик),
врываешься на балкон, с телеантенны вспугиваешь случайных птиц и глядишь вниз: как величественно просыпается город! черна и влажна далекая земля после дождя, и меленькими
точками снуют первые прохожие; куда они спешат, задаешь логичный вопрос, и ответ приходит сам собой: на рынок – закупиться и закопаться в разного сорта вещах; допустим, в доме беда, кавардак,
заржавели краны и не проворачиваются, или кончились гвозди, а то пуще – мальчишки испортили кнопки в лифте, и тот завис посередине непонятного этажа; мне было назначено
надзирать, наказывать и следить за порядком; для того, чтобы исполнить предначертанное, нужно поймать наглецов, да застряли в кабине и на слезливые просьбы (суровые требования) выйти с поднятыми и принять то, что последует, реагируют неадекватно:
хохочут и невнятно бормочут; вот я сейчас расширю отверстие, поглубже всуну указательный и покачаю в знак неодобрения, впрочем, есть (и мучают) определенные сомнения – что если укусят, полоснут лезвием
или
посадят на палец ядовитую медузу, и все же – отставить колебания, перестань быть рохлей и мямлей, решительно постучи кулаком в запертую дверь; “сколько можно запираться? что подумают соседи?” – подобные вопросы в данном случае нерелевантны, запираться можно сколько угодно, а соседи не думают, они лениво плавают,
раскинув плавники; сочини себе легенду, чтобы ни у кого не возникало вопросов относительно настоящей цели твоего посещения, которую ты безусловно запамятовал в кавардаке и гаме, если когда-нибудь знал вообще;
непременно возникнут осложнения, люди в штатском спросят: кто ты? какого сана? что инспектируешь, неловко шагая во мраке и жестами слепца щупая пустой воздух?
Я –
санинспектор,
скажет прибывший, чем вызовет большой ажиотаж вокруг своей персоны; его речь будет короткой и запомнилась мне надолго, — спутывая прошлое и грядущее, пишет директор неряшливым
почерком на клетчатой бумаге, сминает листы, начинает заново и опять мнет, и когда получается достойное прошение или жалоба, он согнул вчетверо, сунул в карман треников и направил стопы к ванной комнате, где уже хозяйничал
неизвестно как там оказавшийся мужичок заурядной наружности, рассматривал устройство кранов, подкручивал, стучал ключом и ошеломленно
цокал языком, словно ничего не мог понять – ни что он делает, ни как здесь очутился, еще более таинственным было назначение сложенной вчетверо бумажки в кармане треников, развернул:
неразборчивые детские каракули, — стоит расправить уголки, изучить подробнее; за неимением рядом стола приложил к стене; это было опрометчиво,
листок моментально набух влагой (мокрые стены – проблема многих современных ванных, ваша не стала исключением) и слова окончательно прекратили читаться

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>