ОН ХОТЕЛ НАЗВАТЬ СВОЙ РОМАН БОДРЫМ ВЫКРИКОМ «ДА!»

Александр Долинин. Комментарий к роману Владимира Набокова «Дар» М.: Новое издательство, 2019

Роман «Дар» (1938) — самый литературный у Набокова. И не только потому, что весь насквозь пропитан цитатами, аллюзиями, аллитерациями и т. д., то же можно сказать и о других его сочинениях. А потому, что «Его героиня не Зина, а Русская Литература» – как, несколько ёрничая, заметил сам Набоков. И объяснил: «Сюжет первой главы сосредоточен вокруг стихов Федора. Глава вторая — это рывок к Пушкину в литературном развитии Федора и его попытка описать отцовские зоологические экспедиции. Третья глава сдвигается к Гоголю, но подлинная ее ось — это любовные стихи, посвященные Зине. Книга Федора о Чернышевском, спираль внутри сонета, берет на себя главу четвертую. Последняя глава сплетает все предшествующие темы и намечает контур книги, которую Федор мечтает когда-нибудь написать, — “Дара”».

Впрочем, даже при такой — предельной! — литературной насыщенности «Дар» можно читать без комментария и получать удовольствие. Но чтение с комментарием или даже отдельное чтение комментария – это более изощрённое и утонченное удовольствие, удовольствие высшего порядка! И теперь мы, благодаря Александру Долинину, имеем возможность насладиться им в полной мере. Примерно так же, как наслаждаемся чтением комментария к «Евгению Онегину» в исполнении Юрия Лотмана или самого Набокова (правда, А. Долинин считает, что в комментарии Набокова много лишнего).

Первый раз «Дар» публиковался в пяти номерах эмигрантского «толстого» журнала «Современные записки» (Париж) в 1937 и 1938 годах (№№ 63—67), в дореформенной орфографии, под псевдонимом «В. Сиринъ», с подзаголовком «Роман в пяти главах». Хотя реально было опубликовано только четыре главы.

За кулисами «Дара»

Труд Александра Долинина состоит из вступления («От автора») и своего рода предисловия, которое делится на главки: «Источники текста», «Творческая история», «Критическая рецепция», «Литературный фон», «Заглавие и имена героев». Далее следует собственно комментарий, по главам. Замыкают книгу два Приложения — составленная Набоковым хронология, расписывающая основное действие романа, – «Календарь “Дара”» с пояснениями комментатора. И его же статья «О романе “Дар”: поэтика, проблематика, контекст». А также обязательные «Литература» и «Указатель имён».

Это не первый комментарий к «Дару», первым был комментарий Олега Дарка в 3-м томе четырехтомного собрания сочинений Набокова (М., 1990), были потом и другие. Но А. Долинин аккумулировал, кажется, все посвященные «Дару» исследования и создал грандиозное, на 648 страниц, сооружение – насыщенное интереснейшей информацией, да еще с иллюстрациями! Тираж, правда, скромный – 1500 экз., но зато есть электронная версия.

Мы в подробностях, по этапам узнаем, как работал Набоков над романом — бесценный опыт для писателей, особенно начинающих! Оказывается, «Дар» он начал писать с «Жизнеописания Чернышевского», которое стало главой 4.

Он хотел «озаглавить роман восклицанием “Да!”», но потом «решил прибавить “к его первоначальному заглавию < ... > одну букву”, тем самым превратив “утверждение < ... > в нечто цветущее, языческое, даже приапическое!”».¹

Происхождение окончательного названия А. Долинин связывает с ранними стихами Набокова, отмечая также перекличку с Державиным («Жизнь есть небес мгновенный дар»), полемику с Пушкиным («Дар напрасный, дар случайный,// Жизнь, зачем ты мне дана?»), соотнесённость с Блоком («Приявший мир, как звонкий дар,// Как злата горсть, я стал богат?…). И тут же обращает наше внимание на «денежные метафоры в третьей главе романа»: «постоянное чувство, что наши здешние дни — только карманные деньги, гроши, звякающие в темноте, а что где-то есть капитал, с коего надо уметь при жизни получать проценты в виде снов, слез счастья, далеких гор».

Мы воочию увидим, как Набоков подбирал слова. В рукописи: «…мебельный фургон, очень длинный и очень желтый, запряженный буксирным грузовичком…». В печатной редакции желтое сгущается: «…мебельный фургон, очень длинный и очень желтый, запряженный желтым же трактором…»

И может быть, удивимся тому, насколько привередливо он относился к именам своих героев — просил, например, знакомого найти «старинную русскую фамилию, желательно угасшего боярского рода, которая состояла бы из трех слогов, имела амфибрахическое ударение и содержала шипящую согласную». Так нашлась фамилия Чердынцев (от города Чердынь), «которую он и дал своему главному герою, соединив ее с боярско-царской Годунов».

Мы невольно задержимся на эпиграфе к роману, который при обычном чтении проскакиваем. А эпиграф этот пробивает до дрожи, до слез: «Дуб – дерево. Роза – цветок. Олень – животное. Воробей – птица. Россия – наше отечество. Смерть неизбежна». Воспринимается он сочинённым стихотворением в прозе, но оказывается действительно упражнением из «Учебника русской грамматики» П. В. Смирновского, как о том и сообщает подпись под ним. Между прочим, идеальный пример использования ready-made текста, когда нехудожественное превращается в художественное.

Насладимся разъяснением сонета («Комментарий», 4-580), авторство которого Набоков приписывает неизвестному поэту, а публикацию помещает в несуществующий журнал. Последние строфы его приводятся в эпиграфе к «Жизнеописанию», а первые – в конце. «Тем самым начало и конец текста меняются местами, придавая ему кольцевую форму; в конец переносится и самое первое фабульное событие любой биографии — рождение героя, что опять-таки побуждает читателя вернуться к началу главы», — объясняет Долинин.

Полюбуемся на рыжего футболиста с картины «Футбольный матч зимой» (1932) люксембургского спортивного художника Ж. Жакоби – это найденный А. Долининым прототип картины художника Романова «Футболист», о котором ведут разговор Зина и Фёдор в главе 3. Здесь же отсылка к футбольной сцене в «Зависти» Ю. Олеши, а также напоминание о том, что Набоков в Кембридже был вратарем студенческой футбольной команды «и с точки зрения голкипера описал игру в стихотворении “Football” (1920)». И неожиданный вывод: «Поэтому отсутствующий на картине Романова вратарь, которого тем не менее должен увидеть зритель, может быть соотнесен с отсутствующим в романе его автором, увидеть которого должен читатель» («Комментарий»,. 3-84).

Мы наверняка улыбнёмся, узнав, что Набоков воспринимал творческий процесс эротически: «Единственное, что меня по-настоящему беспокоит, — это то, что я, за исключением нескольких мимолетных свиданий украдкой, не имел регулярных совокуплений с моей русской Музой…» (из письма Эдмонду Уилсону от 29 апреля 1941 года).

А кроме того, сможем представить объем подводной части того или иного сюжета романа. Так, для рассказа Федора об экспедициях отца писатель тщательно изучил «многочисленные (более двадцати) источники — главным образом, путевые записки и отчеты известных русских и западноевропейских путешественников XIX — начала ХХ века».

Множество источников он проштудировал и перед тем, как приступить к «Жизнеописанию Чернышевского». «Почти все эти источники» А. Долинин установил, и теперь можно удостовериться, «прилежно ли автор держится исторической правды» (которая, заметим, в романе нимало не волновала Зину, возлюбленную и друга Фёдора, «она принимала это на веру, – ибо, если бы это было не так, то просто не стоило бы писать книгу»).

Роман и вокруг

Именно с главой 4 возникли серьёзные проблемы: редакция журнала «Современные записки» — в лице М. Вишняка, В. Руднева и Н. Авксентьева — наотрез от неё отказалась. Для эсеров, относившихся к Чернышевскому как к иконе, был невыносим сам тон «Жизнеописания» – они сочли его издевательским. И не только для эсеров: Набоков хотел опубликовать отрывок про Чернышевского в «Последних новостях», газете кадета П. Милюкова, благоволившего к нему, но тот «пришел в ярость, затопал и наотрез отказался печатать».

В конце концов Набоков согласился на изъятие главы, но просил, чтобы публикацию сопровождала такое примечание: «IV глава, целиком состоящая из „Жизни Чернышевского“, написанной героем романа, пропущена вследствие несогласия редакции с освещением и оценкой личности Н.Г. Чернышевского». Однако редакция журнала поставила своё: «Глава 4-ая, целиком состоящая из „Жизни Чернышевского“, написанной героем романа, пропущена с согласия автора».

Кроме того, М. Вишняк настоял на купировании, одного пассажа в конце главы 3. Вот это место с перечеркнутыми (для наглядности) купюрами: «Белинский, этот симпатичный неуч, любивший лилии и олеандры, украшавший свое окно кактусами (как Эмма Бовари), хранивший в коробке из-под Гегеля пятак, пробку да пуговицу и умерший с речью к русскому народу на окровавленных чахоткой устах, поражал воображение Федора Константиновича…». («Комментарий», 3-112)

Да, Набоков сопротивлялся, но вряд ли все эти претензии особенно его удивляли. В главе 3 «Дара» редактор газеты «Газета» Васильев стыдит Фёдора: «Есть традиции русской общественности, над которыми честный писатель не смеет глумиться». И таким образом предвосхищает будущие упрёки писателю «в утрированной форме», говорит А. Долинин («Комментарий», 3-143). Или, как заметит позже сам Набоков, это «прелестный пример того, как жизнь бывает вынуждена подражать тому самому искусству, которое она осуждает».

А для главы 5 романа он сочинил пародийные рецензии на «Жизнеописание Чернышевского», обвинявшие Фёдора Годунова-Чердынцева в разных грехах, в том числе и стилистических! Хотя кто-то из вымышленных рецензентов «Жизнеописание» хвалил. С этих рецензий, кстати, глава 5 и начиналась, что придавало публикации концептуальность: заголовок «Глава 4», затем два ряда точек, то есть цензурное изъятие, и сразу — рецензии, из которых можно было понять, что именно изъято.

Реальные же рецензенты откликнуться на «Жизнеописание Чернышевского» тогда, естественно, не могли. Отсутствие главы 4 их раздражало, равно как и растянутая на полтора года публикация: журнал выходил в 1937 году два раза, в 1938-м – три.

Так или иначе, но Владислав Ходасевич «Дар» похвалил. Похвалил и Георгий Адамович, однако когда дело дошло до главы 5, он узнал себя в критике Христофоре Мортусе и стал более сдержанным, заметив: «Пародия самый легкий литературный жанр, и будем беспристрастны: Сирину его ”рецензии” удались».

Без изъятий «Дар» вышел только в 1952 году в нью-йоркском «Издательстве имени Чехова». Откликов было тоже немного: «большое явление, значительность которого заключается в том, что он — своеобразное новое слово в русской литературе», «отсутствие “тепла человечности” и “совсем не русский холодок” по отношению ко всем персонажам за исключением главного героя и двух-трех близких ему лиц» (из рецензии в «Посеве» за подписью Г.А.).

Глава о Чернышевском предсказуемо вызвала протест. М. Слоним назвал «Дар» «злобно полемическим романом», где Чернышевский выставлен «каким-то полу-идиотом». Г. Адамович упрекнул Набокова за то, что он обрушился на Чернышевского с «таким капризным легкомыслием».

А вот В. Маркову «Жизнеописание» понравилась, но по причинам, далёким от замысла Набокова. «Глава о Чернышевском в „Даре“ Набокова — роскошь! Пусть это несправедливо, но все заждались хорошей оплеухи „общественной России“».

Искусно встраивая «Дар» в литературный контекст эпохи (или – выводя его из контекста), А.Долинин констатирует: «В нем синтезированы три ведущих прозаических жанра этого времени: романизированная биография (biographie romance), модернистский метароман и автобиографический Kunstlerroman²». Правда, из последующего текста становится ясно, что у Набокова вовсе не модная тогда романизированная биография, как у Моруа или у Тынянова, а нечто иное, близкое по методу «литературе факта» ЛЕФа – эффектное сравнение!

«Формально Набоков ничем не погрешил против заповедей Лефа. В его биографии Чернышевского (в отличие от книг Моруа, Людвига или Тынянова) вообще нет никакой “беллетристики” …», — отмечает А. Долинин. Но, выявляя «в жизни Чернышевского … скрытые сцепления фактов», Набоков «представляет и осмысляет их совсем не так, как этого хотели бы лефовские идеологи». (Далее, правда, следует цитата из Б. Эйхенбаума, и получается, что он и есть лефовский идеолог. Видимо, неудачное сцепление предложений.)

Долинин также связывает «Дар» с попытками создать «модернистский метароман, героем которого был бы писатель, а сюжетом (или, по крайней мере, темой) — сама история создания им литературного произведения». В качестве примеров приводятся «Фальшивомонетчики» (1925) Андре Жида и написанные в СССР романы «Вор» (1927) Леонида Леонова, «Козлиная песнь» (1928) и «Труды и дни Свистонова» (1929) Константина Вагинова, «в которых так или иначе были использованы некоторые приемы “Фальшивомонетчиков”…».

Как роман о художнике, или Kunstlerroman, «Дар» можно сравнивать с: «Записками Мальте Лауридса Бригге» Рильке, «Портретом художника в молодости» Джойса, «В поисках утраченного времени» Пруста, «Жизнью Арсеньева» Бунина… Результаты такого сравнения могут быть очень интересными!

Подводя итоги

Да, погружаться в «Комментарий» Долинина – огромное удовольствие! Но кое-что всё-таки вызывает недоумение. Так, во вступлении «От автора» он объявляет, что оставил без пояснений некоторые «загадки, для решения которых не требуются специальные сведения, чтобы не лишать читателя удовольствия» самому их решить…». Ну, скажем, о том, что выдуманный альманах «Башня» намекает на квартиру Вячеслава Иванова и Лидии Зиновьевой-Аннибал, можно было бы сказать. И уж точно надо было объяснить «объявленьице — о расплыве синеватой собаки», которое Фёдор видит на дереве. Имеется в виду, что объявление, написанное синими чернилами, размылось под дождём. Набоков здесь, скорее всего, ошибся в падеже: логично было бы не «о расплыве», а «с расплывом» или «расплыв синеватой собаки» (что косвенно подтверждается английским переводом 1962 года: «runny ink, blue runaway dog» – «расплывающиеся чернила, голубая исчезающая собака»)

Не стоило называть Чернышевского «тупицей» – Набоков так презрительно его не называл. Да и в устах комментатора подобный тон неуместен.

В «Творческой истории» упомянут рассказ, на который Набоков отвлёкся в феврале 1934 года и который получит потом название «Круг», он тематически связан с романом. Но почему-то А. Долинин не захотел здесь же сказать, что в том же 1934-м писатель отвлёкся и на нечто более серьёзное – на роман «Приглашение на казнь», работа над которым началась 24 июня и завершилась 15 сентября 1934 года (как сообщает Б. Бойд. См. его: Владимир Набоков: русские годы, 2010). О том, что Набоков написал тогда «Приглашение…», сказано только мельком, в «Комментарии» (3-134), в связи с упоминанием о предложении Жуковского «окружить смертную казнь мистической таинственностью». Не упоминается и о рассказах «Красавица», «Облако, озеро, башня» и пьесе «Событие», на которые Набоков тоже отвлекался во время работы над «Даром».

Ну и конечно, слишком публицистично для комментария звучит вот этот пассаж Долинина: «На страх и отчаяние “внутреннего эмигранта” Вагинова Набоков отвечает прославлением эмиграции внешней как “охранной грамоты”, позволяющей художнику сохранить свою свободу и свой дар».

И последнее. Известно, что Набоков намеревался продолжить «Дар» — написать второй том романа. Об этом свидетельствует сохранившаяся в архиве писателя «французская школьная тетрадь с черновыми набросками продолжения “Дара”» (т.н. «Розовая тетрадь»). В тетради несколько набросков, по которым можно (приблизительно) установить дальнейшую судьбу героев³.

«Все эти материалы были недавно опубликованы с некоторыми ошибками в транскрипциях и комментариях», — с огорчением констатирует А. Долинин. Речь идёт о публикации Андрея Бабикова в журнале «Звезда» (2015, №4) , это его статья «”Дар” за чертой страницы» и собственно рукопись Набокова под названием «Дар. II часть» – шесть набросков.

Долинин ответил на публикацию Бабикова статьей «О пагубах дилетантизма», опубликованной в «Звезде» ( 2015, №9) и в Nabokov Online Journal (2015, Vol. IХ). Бабиков ответил на ответ Долинина тоже дважды: в «Новом Журнале» (2015, №281) и в своей книге «Прочтение Набокова. Изыскания и материалы» (2019).

В своих выступлениях два набоковеда яростно спорят по разным поводам. Например, о датировке рукописи продолжения «Дара». Бабиков уверен, что Набоков начал работать над ним весной 1941 года в Нью-Йорке. Долинин (как и другие исследователи) считает – это была осень 1939 года в Париже, « вскоре после начала Второй мировой войны, а может быть, и чуть позже, зимой и весной 1940-го». Но так ли это важно, спросит кто-то… Важно! Потому что одно дело , если роман пишется в безопасном Нью-Йорке (Набоковым удалось добраться до США в конце мая 1940-го) и совсем другое – если в Париже, в который вот-вот войдут гитлеровцы.

По-разному Долинин и Бабиков трактуют и некоторые места рукописи. Так, пассаж: «Какая она изящная, жалкая, и что у нее один любовник за другим, и все бедняки.», — Бабиков относит к юной проститутке Ивонн, с которой развлекался Фёдор. Долинин же считает, что речь здесь о старшей сестре Фёдора, замужней Татьяне. Потому что у проституток, «в отличие от замужних женщин, не бывает ни бедных, ни богатых любовников, а есть лишь клиенты и сутенеры», что звучит убедительно! Можно, правда, предложить еще один вариант – речь о какой-то третьей женщине. Но наверняка ничего сказать нельзя – ведь это только фрагмент, который Набоков мог потом отнести к кому угодно, поставить в какое угодно место повествования или вообще выбросить. И такого в рукописи достаточно.

Но в любом случае следить за этой набоковедческой потасовкой – тоже удовольствие!
___________________

Примечания
^1. Здесь и далее курсивом выделены цитаты из Набокова.
^2. Kunstlerroman (нем.) — роман о художнике.
^3. Впервые эти наброски описал Б. Бойд (см.: Б.Бойд. От «Дара» — к «Solus Rex»// Владимир Набоков: русские годы. Гл. 22.VII. 2010). Потом более обстоятельно пересказала Дж. Грейсон; потом, с публикацией одного наброска, — и сам А.Долинин ( см.: А.Долинин. Загадка недописанного романа.//Истинная жизнь писателя Сирина. Работы о Набокове. СПб, 2004).

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>