В издательстве «Пальмира» запустили новую серию — поэтическую. Она так и называется «Пальмира-поэзия».

Стихи в этом издательстве уже выходили, но либо в иных сериях, либо признанных классиков конца прошлого века. А тут — наши современники, живые, здравствующие, активно пишущие.

Что ж, это дело благородное. Безумству храбрых поём мы песни.

И пишем статьи.

Уже вышло несколько сборников — Губайловского (журнал «Новый мир»), Александрова (журнал «Волга»), Переверзина (издательство «Воймега»), Пуханова (премия «Поэзия»), Дельфинова и Колесник. Четыре литературных деятеля и два крайне оригинальных поэта. Любопытная выборка для пилотных выпусков. За это редакторам-составителям отдельное спасибо.

В этой статье мы разберём книгу «Жизнь Ивана Ильича» Алексея Александрова.

Название обыгрывает толстовскую повесть «Смерть Ивана Ильича». Там главный герой живёт без особого смысла, строит карьеру, а после, заполучив квартиру с “комильфотной” начинкой, наворачивается с лестницы и долго умирает. Немощь и болезнь позволяют ему переродится и начать новую, уже духовную жизнь.

Нечто похожее происходит и у Александрова.

Яблочная комета

Его поэтика с чисто технической точки зрения устроена очень просто: минимум средств, точёные рифмы, примитивизм, но самое главное — искомое величие замысла — это попытка преодоления информационного шума времени (или даже времён!), за которым должно обнаружится чудо (попытка “смертию смерть попрать”).

Как это получается, разберём на примере одного из стихотворений.

На яндексе чёрная пятница,
На новости снижены цены.
Куда это яблочко катится,
Круша непрозрачные стены,

Уже в первой строфе заворачивается “актуальный” вихрь: Яндекс, чёрная пятница со скидками — дальше идёт, как лыко в строку, песенная строчка «Эх, яблочко, куды ж ты котишься…». И вместе с этим начинается поэзия: она зарождается за счёт “непрозрачных стен”, которые рушит некое “яблоко”. На него надо обратить особое внимание: дальше этот образ будет преображаться. Для начала в комету:

В пути обрастая деталями,
И тянется вроде хвоста?
Туда, где за светлыми далями
Страница чиста и пуста.

Тут уместно вспомнить Мандельштама: «Чище правды свежего холста / Вряд ли где отыщется основа». То есть “яблоко”, преодолевая сопротивление, выходит за свои рамки и движется на предельных скоростях к правде, чистоте, искренности, свежести, то есть — к несказанному, ненаписанному, непроизнесенному слову («Мысль изречённая есть ложь», как вы помните). Вот она попытка Александрова вырваться из цифрового шума.

Суббота придет с робинзонами,
Но есть ещё беглые зайчики,
Луна над офшорными зонами —
Как будто оставили пальчики.

Только это не луна, а всё то же “яблоко”, какой-то непонятный (пока) образ. Ранее он был чист, а теперь благодаря “актуальному” шуму времени, неисчерпаемому бэкграунду автора и засоренному мозгу читателя — заляпан: на нём “как будто оставили пальчики”.

Кому это яблоко спелое
Лавиной несётся навстречу?
И падает белое, белое —
Как царская шуба на плечи.

И не смотря ни на что, “яблоко” остаётся чистым, белым-белым, нетронутым и падает “царской шубой”, то есть дорогим подарком — к автору и читателю. Что же это за образ такой?

Можно прочесть отдельную лекцию по яблокам в мифологии, фольклоре и литературе, приводя примеры из Ветхого завета и древнегреческих мифов или из классической и современной поэзии.

Но проще и лучше вспомнить строчку из программного есенинского стихотворения «Кобыльи корабли»:

«Все мы яблоко радости носим…»

Там, если вы помните, поэт пришёл в этот мир, чтобы “всё познать, ничего не взять”, попутно воспевая райские кущи, целуя коров, не обидев при этом ни козу, ни зайца, и наслаждаясь жизнью.

Есенинское “яблоко радости” сродни александровскому: этот образ, в который укладываются и вера, и поэзия, и ожидание чуда. Что, в принципе, одно и то же. И именно этим “яблоком” Александров прорывается сквозь цифровой шум — к прекрасному.

Симпатичный Франкенштейн

Однако надо понимать, что такие прорывы, конечно, обречены на провал, ибо в цифровую эпоху любое (лирическое) высказывание тонет в “нулях” и “единицах”. Глобально ничего не меняется. Однако это не значит, что неудавшееся дело стоит отложить и более к нему не возвращаться. Наоборот, такое бессмысленное занятие, как поэзия, только и стоит человеческих усилий.

Зарождавшиеся, как нечто сакральное, стихи в какой-то момент стали преимущественно прикладными: для рекламы, для плаката, для лёгкой глупой песенки, для разбавления ленты новостей в соцсетях. Но сейчас, когда массовый читатель ничего от них не ждёт, они вновь набирают силу слова. Потихоньку, понемногу, по чуть-чуть. И сейчас особенно чувствуется вкус “виноградного мяса стиха”.

Беда только в том, что разбираемая книга однообразна и предсказуема. Не плоха, не заражена социополитической повесткой дня, не больна оригинальничанием, а именно однообразна и предсказуема. Прочитав стихотворение, ты понимаешь, как будет устроено второе, пятое, десятое и т.д.

Ещё тот цифровой шум, с которым работает Александров, сам по себе однороден. Как однородно и то творческое безумие, что порождает причудливые фантастически-футуристические образы. Тут поэтическая стратегия даёт сбой — и при желании читатель может слепить из нескольких текстов — один.

На карантин закрыли дом,
А школы двери распахнули,
Напитки подают со льдом,
И падают на землю пули.

Гадай по линии судьбы,
Как в культовом кино «Девчата» —
А был ли автор, кто он был
И где стихи свои печатал.

Это, между прочим, шесть катренов из шести разных стихотворений сборника. Но смотрятся они ладно, стоят на своём месте, не теснят друг друга. Выходит такой симпатичный Франкенштейн.

Иван «Алёша» Ильич

Что же касается фантастически-футуристических образов и примитивизма, то они легко объясняются через стихотворение, открывающее сборник:

Иван Ильич из дома вышел,
В открытый провалился люк,
Где все его зовут Алёша
И всем он самый лучший друг.

Здесь, с одной стороны, сразу даётся иная жизнь толстовского героя, ради чего всё и затевалось; с другой стороны, мы видим расщеплённое сознание, которое порождает стихи и дивные образы на примитивистском языке; а с третьей стороны, толстовский герой “сбрасывается до базовых настроек” и становится симулякром, в который можно вложить иные смыслы.

Например, у Александрова этот персонаж несёт в себе исконно-посконный менталитет (Иван), будоражащее революционное сознание (Ильич) и очень русский, лапотный, дурацкий образ (Алёша). Всё это приводит к концентрации порой резко противоположных концептов:

Бессмертный полк деревьев и травы
На подступах к забытому жилищу
По щиколотку, выше головы.
Мы друг для друга пуща, а не пища.

Этот персонаж действует на протяжении всего сборника, обращаясь то в Джекилла (Ивана Ильича), то в Хайда (Алёшу), то пытаясь осознать, кем он является на данный момент.

Эх, сказали мы с Иваном Ильичом,
Во всём виноваты электрик и газовики,
Кыштымские карлики, скандинавские великаны,
Грузовики на границе Пензенской области,
Рэперы, зачем-то ходившие в Кремль,
Мюллер, так и не забивший на мундиале…

В этом есть особый шарм. С подобными лингвистическими техниками работают Александр Кабанов и Алексей Остудин, но у них всё-таки складываются иные поэтики. При всей схожесть тут трудно совпасть. Но и тем интереснее находить что-то общее.

Мы с Иваном Ильичом работали на дизеле…

Жизнь Ивана Ильича удалась. И как концепт, и как книга.

И тем не менее остаются нюансы, с которыми надо разбираться.

Во-первых, Александров как писал, так и пишет. Возьмите предыдущую книгу «Торпеды добра» — увидите ту же поэтику. Только там не было столь сильного толстовского концепта. А тут есть, и сразу сборник выглядит весомей.

Во-вторых, Александров, не стремясь выходить из выработанных лингвистических технологий, остаётся поэтом для поэтов. Как Хлебников или Ерёмин, Зданевич или Стратановский. Получается выдать если не новую поэтику, то хоть немного, но прирастить смыслы.

Можно, конечно, сказать, что сейчас все находятся в таком положении, но это будет далеко от истины. Простой читатель есть, он редок, но найти его реально. Другое дело — зачем? Для Александрова этот вопрос решён: можно и нужно писать так, чтобы были отличные тексты; а кто прочитает их, тот прочитает.

Сунешься к проруби подышать,
А тебя уже и поймали,
Ни разу не закинув невод,
Голыми руками за жабры
И требуют чудес.

Что ж, мы прочитали, остались довольны. Автор же никому ничего не должен. Требовать от него чудес не надо. Тем более, что он их не преподнесёт, а только даст почувствовать, что они где-то рядом.

Но всё равно хочется обратиться к автору. У него могут случаться и иные тексты, без такой накрученной поэтики — верлибры или силлабо-тоника, как раньше говорили, с минусом приёмом. Вот в них-то, как нам видится, может оказаться новая глава в творческой биографии Александрова.

Хотите пример такого стихотворения? Пожалуйста. Им и закончим.

Проплывает мимо труп врага,
Озирая берега,
Горько мёртвому врагу —
Никого на берегу.

Ты в прекрасном далеке
Помни о своём враге.
Как один средь хладных вод
Мимо труп его плывёт!

Истина где-то рядом, если вы поняли, о чём речь. А если нет, и Бог с вами.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>