Небольшая книжка литературоведа Алексея Колобродова «Об Солженицына» — это сборник его авторских колонок, выходивших в последние годы.

Отсылающее к Хармсу название может несколько сбить с толку неискушённого читателя, поскольку издание не столько и, более того, далеко не только об авторе «Архипелага…». Хотя создатель нынешней официозной российской мифологии и идеологии проходит красной нитью через всю книгу, встречаясь в россыпи аллюзий и неожиданных историко-политических рифм. Колобродов преследует цель распутать этот клубок ассоциаций, гуляя по расходящимся тропкам советской цивилизации. Последняя, как небезуспешно доказывает автор книги, не является монохромным явлением — ни слепым пятном, ни царствием небесным, а конкретно историческим явлением, на арене которого плясали и переплетались Михаил Шолохов и Булат Окуджава, Виктор Астафьев и Василий Аксёнов, Иосиф Бродский и Филипп Бобков, Владимир Высоцкий и Эдуард Лимонов, Алла Пугачёва и Михаил Суслов, Владимир Набоков и Лаврентий Берия, Владимир Богомолов и Марсель Пруст… Да и на выходе из этого борхесовского сада (точнее — ленинской Валгаллы), уже по итогам реставрации капитализма в СССР, всё оказалось куда более замысловато, чем лобовое столкновение авторов «письма 42-х» и «письма 74-х».

Это только в редкую годину «штурма неба» политическая поляризация общества приводит к жёсткому разделению общества (и, как следствие, культуры) на своих и чужих, белых и красных, цветных и коричневых. В эпоху же реакции и застоя (как советских, так и антисоветских), анализом которых занимается автор сборника, искусство и политика вынуждены жить по законам компромиссов, пусть даже неявных и порой парадоксальных, между «артхаусом» и «архаикой», на морфологическое (и не только) сходство между которыми обращает внимание Колобродов.

Одна из самых важных точек книги встречается в главе про фильм «Довлатов» Алексея Германа, запараллеленного с Кирой Муратовой:

«…на уровне картинки режиссёр показывает феномен закатной империи, где на определённую единицу территории приходилось совершенно беспрецедентное количество талантов, красавиц и чудаков — и нигде в мире тогда ничего подобного не было. Понятно, что жить в таком пространстве было не слишком комфортно; но здесь каждый сам для себя решает — стоило ли оно того или нет».

«Таланты, красавицы и чудаки» (а не большевистский принцип самоопределения народов) подложили бомбу под фундамент советского проекта, а магнитофоны с их технологическими особенностями позволили условной «партии колбасы» победить «партию цензуры» (за отсутствием в СССР мощной партии подлинных коммунистов, не кузницу же реставраторов бюрократического капитализма — КПСС — считать таковой?). И вот Ростропович в 91-м предстаёт в образе неуклюжего автоматчика, а «синий троллейбус» превращается в деталь баррикады у Белого дома…

«Надо признать, что ельцинская сторона тогда, пожалуй, была, в первый и в последний раз, эстетически куда более убедительной. Понятно, что только в отсутствие внятной альтернативы — «путчисты», каждый по отдельности личность, заслуженная и трогательная, собравшись вместе, являли собой самую жалкую телевизионную картинку…» — пишет Колобродов в колонке про Высоцкого.

Автор книги, как и многие его коллеги по литературному цеху, не первый раз задаётся вопросом: на чьей бы стороне был Высоцкий, доживи он до 1991-го, 1993-го, 2011-го или 2014-го… История, конечно, сослагательного наклонения не терпит, но как художественный приём такой «стимпанк» можно легко выстроить, изучив «исходные точки». Анализируя творчество Высоцкого, Колобродов встраивает его в постсоветскую действительность колеблющимся лоялистом, принявшим сначала Ельцина, а затем и крымско-донбасскую историю в контексте «русского мiра». Собственно, несмотря на формальные запреты в брежневском СССР, песни Высоцкого были отнюдь не оппозиционными генеральной линии (достаточно вспомнить его антимаоистскую иронию, соприродную политике застойного политбюро, а эстетически — соц-арту перестройки). Советский официоз разве что не устраивала экспрессивность Высоцкого-ультрареалиста, певца упадка империи, болезненно и откровенно выворачивающего процессы изнашивания режима наружу. Противоположностью был Александр Галич, который, как пишет Колобродов, «любил Россию и не любил начальства, был задирист и высокомерен, бил горшки и гулял по буфетам».

В колонке, посвящённой 100-летию Солженицына, Колобродов находит в нём много общего с Филиппком — героем романа Захара Прилепина «Обитель»:

«Филиппок (само имя — говорящая толстовская деталь, представляется русский мальчик в огромных валенках и с бородой) томится в Соловецком лагере, повторю, за убийство собственной матери. Солженицын, как многие аргументированно полагают — стал едва ли не главным убийцей советской власти, шире — СССР и Революции. (Кажущиеся декларативными» заявления о Солженицыне-убийце обретают известное заземление, если вспомнить: Александр Исаевич планировал начать литературную карьеру с эпопеи «Люби революцию»; замысел позднее трансформировался в циклопическое «Красное колесо».)».

Развивая эту параллель с Филиппком, Колобродов находит у этого персонажа массу общего с биографическими вехами Солженицына, обращая внимание на авангардный приём автора «Обители». Не забывает он напомнить и про Владимира Бушина — «весёлого солдата» коммунизма, сражающегося с «Солжем» за диктатуру фактов даже тогда, когда это перестало быть мейнстримом, и про Валерия Есипова — историка, биографа Варлама Шаламова, редактировавшего научно-публицистическое издание «Книга, обманувшая мир. Об „Архипелаге ГУЛАГ“ — начистоту». И Бушин, и Есипов скрупулёзно дезавуировали солженицынскую максиму «жить не по лжи», поступательно, со ссылками на исторические исследования и статистические таблицы сбивали с пьедестала корифея лагерной прозы. Говоря о столетии Солженицына, Колобродов констатировал, что юбилейная кульминация во многом прошла «по модели «Архипелага» — мифологической и методологической: явное завышение границ явления, истерический самоподзавод».

«Приоритет пиара в ущерб содержанию и его здравым оценкам, вытеснение критики в маргинальные сферы. Было, однако, и ещё кое-что новое и любопытное: очевидное отсутствие согласия по фигуре юбиляра. С одной стороны — власть и небольшая группа интеллигентов — адептов Александра Исаевича, с другой — собственно, народные массы, для которых радения во многом и затевались: в формате между историческим тренингом и просветительским шоу. Массы, получившие право голоса посредством социальных сетей, или глухо роптали, или угрюмо отмалчивались. Солженицын, представляемый как консолидирующая фигура, едва не сделался предметом очередного противостояния; для полноценного раскола ему не хватило масштаба — подлинного, а не искусственно раздуваемого», — пишет автор книги «Об Солженицына».

Сегодня Солженицын стал одним из идеологических мемов «консервативного консенсуса», и в этой связи важно, что Колобродов, позиционируя себя как представителя «патриотического лагеря», бросает вызов значительной части этого спектра, особенно той, которая не перестаёт страдать о «России, которую мы потеряли». Как и праволиберальным апологетам секты свободного рынка, эксплуатирующим несостоятельный историческо-ревизионистские мифы. Тут стоит констатировать, что автор книги «Об Солженицына» выступает больше как исследователь левого толка, вытаскивая на гора то, что скрыто под шелухой мистификаций и ковром политического забвения.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>