Sue Prideaux. I Am Dynamite! A Life of Friedrich Nietzsche. London: Faber & Faber, 2018. 452 c.

Добротная биография великого и ужасного Ницше, к которой, конечно, есть некоторые вопросы.

Сью Придо – из тех бравых биографов, что пишут целую линейку биографий, сегодня Вольтера, завтра Роулинг. Но лишь отчасти. Ибо до Ницше она жизнеописала только Мунка и Стриндберга – творцов, все же, одного и того же времени, даже, условно говоря, направления, и косвенно знакомых.

И Ницше она, очевидно, любит. Тому свидетельством фотография автора в обнимку с той скалой, где на Ницше впервые снизошел образ Заратустры, и набор цитат в конце, распределенных по немного смешным блокам – Ницше о женщинах, Ницше о постправде, усах, сексе и даже о Reality TV. Да, это вполне имеющий право быть жанр, вот только цитаты – из самых избитых, про то, что не убивает и делает сильнее, Бог мертв, идя к женщине, возьми с собой плеть и так далее.

Впрочем, первую пару сотен страниц вообще не ясно – а это скорее плюс, чем минус – как Придо относится к своему герою. Она просто излагает историю его жизни, без знаков плюс или минус.

О чем-то она говорит довольно мало – например, об истории рода Ницше. Зато некоторые сюжеты прослеживает досконально. Оба главных любовных (творческих и так далее) треугольника в жизни Ницше: Ницше – Рихард Вагнер – Козима Вагнер и Ницше — Лу Андреас-Саломе – Пауль Рэ. Здесь Придо разбирает биографии и интенции всех участников, дает экскурс в музыку и взгляды Вагнера (заодно и Канта, Шопенгауэра, критиков и прочих инфлюенсеров той крайне идейно заряженной эпохи). Или Ницше и его сестра Элизабет Фёрстер-Ницше. А тот сюжет, который интересует биографа едва ли не больше всего, вполне достоин изложения – странно, например, что до него не добрался, например, Кристиан Крахт, лишь обыграв схожий в своей «Империи» про создание немцем Солнечного ордена в Новой Гвинее. История же о том, как Элизабет со своим мужем, клиническим антисемитом Бернардом Фёрстером, и группой последователей отправилась в Парагвай, чтобы основать там поселение Nueva Germania, и что из этого вышло. Ничего, конечно, как и у локального пророка и переселенцев в «Империи» — и тут можно факультативно задуматься о страсти немцев даже не к захвату территории, а о ее культивировании, утопическом улучшении себя и аборигенов, оборачивающихся неизменно самой жестокой антиутопией (может быть, подумаем еще более факультативно, потому что у Германии не было «колониального» бэкграунда, с заморскими колониями изначально не везло…)… Бытовые и природные условия были ужасны, Бернард запил, а потом и вовсе покончил с собой, но ничего не могло удержать Элизабет от описания райского уголка и призыва новых сторонников в тонне ее корреспонденций и статей. Лишь только болезнь Ницше дала ей новую блестящую возможность для самоутверждения – она вернулась в Германию прибрать к рукам его архив, самого сошедшего с ума брата, издавать его книги и утверждать славу.

На этом этапе Придо уже показывает свой характер даже не биографа, а довольно эмоциональной женщины – шпильки в Элизабет будут выпускаться просто автоматной очередью. Оно и заслужено, да и мало кто любит Элизабет, опять же клиническую антисемитку, пламенную сторонницу Гитлера (в книге есть фотография, как тот возлагает цветы к ее гробу). Хотя, глубоко в скобках, можно и задуматься, что стало бы с Ницше, когда умерла его мать, если бы не сестра – хорошо, если бы его подхватили поклонники, но так он имел все печальные шансы затеряться рядовым пациентом в какой-нибудь итальянской, швейцарской или немецкой психушке, что отнюдь не сахар…

Сладостями, кстати, мать отвлекала уже сильно больного Ницше, когда он становился буен на прогулке или с приглашенным на дом брадобреем и массажистом. Элизабет же, став царицей салона и чуть ли не центром интеллектуальной жизни Европы на волне все усиливающейся к концу жизни Ницше его популярности, порхала с гостями, которые иногда слышали из комнаты наверху звериный вой Ницше. Особо преданным поклонникам она могла и продемонстрировать не осознающего ничего брата – в его комнате, через тюль занавески, одетого в белую хламиду, что соответствовало ее представлениям об образе сакрального пророка новой этики. Сам Ницше не узнал о ницшеанстве и своей славе, Элизабет же четыре (!) раза номинировали на Нобелевскую премию за ее биографию брата и издание его (сильно отцензурированных) трудов…

Вообще, конечно, история Ницше – при всей внешней как бы бессобытийности его жизни (все ушло внутрь, взрыв подорвал не только старого Бога, но и молодого философа) – окружавших его людей и той эпохи такова, что биограф вообще мог бы особо ничего не делать, все равно выйдет захватывающе. Вот, например, проект Вагнера «Кольцо нибелунга» — прочитав еще раз о нем, понимаешь сейчас, откуда копипейстил свой проект «Дау» И. Хржановский. Само представление должно было длиться три с лишним дня – так и «Дау» состоит из множества фильмов и сайд-проектов явно не на 2 часа просмотра. Действо, по идее Вагнера, должно было быть мультимедийным, сочетать в себе различные виды искусств, стать настоящим Gesamtkunstwerk – он очень страдал, что костюмы, декорации или какие-то из сотни с лишним музыкантов были не тем, что запланированы: тут вспомним не только Dau-digital, но и демонстрации фильмов в Париже с концертами, представлениями и прочими шоу. После представления Вагнер собирался сжечь театр – Хржановский торжественно разрушил съемочную площадку под названием Институт после завершения съемок в Харькове, хотел в Берлине возвести и разрушить Берлинскую стену. На премьеру «Кольца» интеллектуалы и тусовщики съезжались со всей Европы и вели репортажи – и когда Чайковский в письмах сокрушался, что в переполненном городке нельзя нормально поесть, такие очереди и даже нехватка еды, так и видишь, как сейчас бы он слал репортаж с премьеры «Дау» в Париже или Берлине в какое-нибудь актуальное издание или хотя бы чекинился в Фейсбуке. Все это стало возможно для Вагнера благодаря его покровителю Людвигу II Баварскому – у «Дау», в духе наших времен, спонсором олигарх. Реакция на произведение Вагнера была столь же яркой и полярной, как и сейчас на «Дау» — и это прослеживается на примере того же Ницше, обожавшего Вагнера и Козиму, порывавшего с ними, писавшего о том, что вагнерианская музыка есть болезнь, а потом в Ecco Homo, что она нужна ему, как другим гашиш (если подумать сейчас, то оба афоризма не столь уж и противоречат друг другу…).

Конечно, Ницше более чем заслуживает того, чтобы каждый сюжет был разобран так же, как его «любовные треугольники» и «случай Вагнера». И в идеале его жизнеописание видится таким же талмудом, как выходившая недавно биография Стефана Георге. Но печалиться по этому поводу оснований все же нет. Во-первых, Ницше никак не обделен биографиями (например, Курта Янца или Рюдигера Сафрански), изучением и изданиями-переизданиями, а уж с рецепцией так даже переусердствовали, не только в Германии, но и у нас в начале века. Во-вторых, Сью Придо пишет в другом жанре. Вполне объемной, репрезентативной, но не слишком заумной и огромной биографии.

Посему и сравнит Ницше не с тем же влиятельным и мистическим Георге или одним из любимых авторов Гельдерлином, но – с Бобом Диланом. Что ж, видимо, ее любимый певец, да и нобелиат опять же.

Такой вот Ницше – не для школьниц, но для отчаявшихся домохозяек, их продвинутых мужей и их детей-готов.

А вот авторские пояснения по ходу дела, кто такой Пилат, за сколько дней Бог сотворил мир и так далее, — это уже, конечно, немного ту мач. Или, словами ее героя, человеческое, слишком человеческое.

И, чтобы уж закончить со шпильками, заподозрю, что у Сью Придо довольно непростое отношение к России. Так, как только она встречается с очередным русским персонажем, то, как советский милиционер, требует паспорт, а там подозрительно рассматривает «пятый пункт», национальность. И при любой возможности снабжает всех двойным гражданством! Лу-Саломе у нее наполовину русская. Хорошо. Наталья Герцена – хм, ладно (хотя, есть подозрение, что автор немного контаминирует жену Герцена и его (не)законорожденных дочерей). Но вот «русско-украинский философ Африкан Шпир» — это, простите, уже даже смешно. Его можно назвать русско-немецким – большую часть жизни он прожил в Германии, происходил из лютеранской семьи; если уж очень хочется, то русско-греческим, памятую греческие корни матери; или еврейским из-за корней уже фамилии, но Придо выбирает сделать его украинским только на том основании, что русских родителей угораздило произвести его на свет именно в Херсонской губернии…

Таков и, все же вырисовавшийся к концу книги и оказывающийся неравнодушным, подход автора к Ницше. Она немного дежурно осудит его за мизигонию, потом оправдает. Несколько раз подчеркнет – опять же общеизвестный момент – что Ницше сам нисколько не виноват в том, что его философию апроприировали нацисты, а Гитлер хоть и всячески благоволил к его эстетике и сестре, но сам книг Ницше толком или вообще никак не читал.

Это все, повторю, довольно ожидаемые факты, фактоиды и их трактовка. Занятнее образ Ницше, который всего милее биографу. Ницше очень любил плавать… загорал на солнце в скалах, «как ящерица»… приударял за девицами и мечтал вступить в брак… любил поесть…. благодаря многочасовым прогулкам превратил свое пухлое тело в довольно накаченнное… На каком-то этапе Ницше предстает этаким «хорошим парнем»!.. Трогательным, наивным и в целом весьма положительным.

Но Придо понимает не только то, что пишет не голливудскую сценарную заявку, но и своего героя. И дает его совершенно разным. Вот он, постепенно теряя зрение и сходя с ума, развивает в своем творчестве философию болезни – очень задолго до Сьюзен Зонтаг («его болезнь была его походом Александра Македонского в Индию»). Вот смертельно обижается на Вагнера – тот, искренне заботясь о своем молодом и талантливом поклоннике, подозревает, что его прогрессирующая слепота вызвана мастурбацией (официальной версией их разрыва становится религиозная трактовка образа Парсифаля). Вот не может усидеть на месте и мотается по всем городам Европы, творя в гостиницах и в съемном жилье, как Гоголь. Вот продумывает свои афоризмы только на ходу, в бесконечных прогулках – вообще иногда кажется, что после все гениальные немцы, во главе с Хайдеггером и Юнгером, сочиняли, в основном прогуливаясь на природе. Вот Ницше выглядит так, что позже можно было бы спутать с Джойсом – живущий не в своей стране, бедный, непризнанный, в синих очках на слепнущих глазах. Вот Ницше шутит, подсовывая Мете фон Салис жабу. Вот «озвучивает непроизносимое – смерть Бога». А потом в клинике мочится в вазы, ест, как Мопассан, свои экскременты. Но на этом моменте автор не зацикливается, а приводит более трогательные эпизоды безумия главного богоборца Европы – как он обещал врачу и всему медперсоналу позаботиться завтра «о лучшей погоде для вас, лучших людей». А уж на последующих эпизодах болезни, неэффективного лечения и угасания Ницше действительно слезы наворачиваются на глаза. Врач показывал его своим студентам в качестве живого пособия, велел пройтись для демонстрации двигательных функций, Ницше пошел заведомо медленно, на что эскулап обратился к нему «Вы же старый солдат, герр профессор, умеете маршировать!» — и Ницше начал печатать шаг. Или же сестра даже в самые последние годы жизни брата любила «продавать факт», что взгляд Ницше божественен, проникает в суть людей и явлений, но близкий друг сравнил его со взглядом «большой благородной собаки, пытающийся понять смысл человеческой речи».

То есть да, все же образ трогательного Ницше автору «Я динамит!» оказывается ближе всего.

Пока я дочитывал эту биографию на английском, буквально на днях вышел ее русский перевод. Очень надеюсь, что переводчик и научный редактор поработали с этой немаленькой книгой лучше, чем с недавними биографиями Сьюзен Зонтаг и Марины Абрамович.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>