У Татьяны Горичевой, философа, богослова, защитника животных, диссидента, общавшейся с Хайдеггером еще в советские времена и высланной из СССР, вышло две книги — «Новый Град Китеж» (в соавторстве с Юрием Мамлеевым) и «Говорящие “Да”». Последняя книга — первый опыт православной экологии. Уникальная беседа касается тем экологии, отношения РПЦ к животным, зеленого капитализма, Даниила Андреева, Хайдеггера, феминизма и того, что разрешить проблему экологии нельзя лишь новейшими технологиями, человеку нужно изменить себя.

Александр Чанцев: Татьяна Михайловна, каково изначальное отношение христианства к экологической тематике? Ведь, кроме любви и милости ко всему живому, в Ветхом Завете можно встретить весьма жестокие отрывки, и вы приводите их в своей книге. («Но Господь сказал Иисусу: не бойся их, ибо завтра, около сего времени, Я предам всех [их] на избиение [сынам] Израиля; коням же их перережь жилы и колесницы их сожги огнем».)

Татьяна Горичева: Жесткость и даже жестокость ветхозаветного Бога сменяется в христианстве любовью и кротостью Иисуса Христа. Уже то, что Господь стал Агнцем закланным, самым кротким и жертвенным животным, уже эта грандиозная метафора (впервые сформулированная Иоанном Крестителем: «Вот Агнец Божий, который берет на себя грех мира») говорит нам, что Бог — это только Любовь. И более того, после того, как Христос стал Жертвой, Он отменил необходимость в любых других жертвоприношениях и насильственных актах. Поэтому и не действуют в христианстве никакие идеологические, редукционистские теории, призывающее уничтожить другую расу, другой пол, другой вид и т.д. Смерть идеологий (это мысль Рене Жирара) произошла на Кресте.

О кротком Христе говорил уже Исайя: «Трости надломленной не переломит и льна курящегося не угасит».

Кротость связана с доверием и послушанием. И здесь Христос обращается к примеру птиц, что «ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы, и Отец Ваш Небесный питает их». К примеру полевых лилий: «Посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни трудятся, ни прядут, но и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них».

Христос принес в мир неслыханно революционные Заповеди Блаженства. До сих пор ни одна человеческая цивилизация (как ни старались ее отдельные светлые личности) не жила, следуя им.

На жизнь по Заповедям были способны только животные: блаженные кроткие, яко тии наследуют землю. Животные, ныне исчезающие с лица планеты (в первую очередь благодаря «антропоценному» фактору, вследствие «господства техники» и неукротимой человеческой жадности) искупают грехи человека. Иначе — пишет Леон Блуа — как можно вообще объяснить 60 тысячелетий непрерывного истязания человеком животного мира. Но звери остались верны Богу и «несут на себе отблеск райской красоты». Сегодня открывается эта иконность животного. И если мы еще колеблемся назвать их «святыми», то «блаженными», нищими духом их можно считать вполне.

В своей книге вы отмечаете, что эту изначальную библейскую посылку даже в рамках христианства восприняли по-разному, — например, в протестантизме и православии. Сильны ли различия в их подходах?

Православие — это религия «космической литургии». По св. Максиму Исповеднику Бог создал мир с любовью. И вся вселенная, и всякая тварь Божья славят Господа. В русском православии любовь к «природе» усилена тоской по РАЮ. По райскому саду, где животные, деревья, люди и Бог «разговаривали» друг с другом без посредников. Там не было лжи, насилия, смерти. Райское состояние всеобщей любви и ликования — цель жизни любого православного христианина.

Протестантизм — в своих истоках — совершенно иная «религия». В его теологии вообще нет места ни животным, ни природе. Мартин Лютер, например, потребовал изъять из рождественских «яслей» фигурки осла и вола. «Как могут такие неразумные существа находиться рядом с Христом?» Когда Лютера спросили, попадут ли собаки и другие звери в рай, он расхохотался и саркастически сказал: «Конечно, Бог сотворит Новое Небо и Новую Землю и населит их собачками с золотой шерсткой».

Все протестантская теология была нацелена на человека и его ненасытные потребности. У Кальвина (более сухого и безжизненного, чем Лютер) животные лишены любой «спиритуальности». Весь универсум превращен в гигантскую машину. Все в мире — только для человека. Вместе с теорией «двойного предопределения» этот дух (вернее, анти-дух) вдохновил и стал основой хищнического капитализма (смотри Макса Вебера).

Но уже в 17—18 веках в протестантских странах возник протест против такого живодерного отношения к Творению. И именно протестанты стали главными защитниками животных. В Англии — в 1822г. — был издан первый закон, наказывающий за жестокое отношение к животным. Через три года образовалось общество защиты животных (основатель — англиканский священник Артур Брум) — SPCA. В него вступили крупные политики. В 1835 году принцесса Виктория становится его почетным президентом. В 1847 году в Англии, под влиянием пиетизма и философии Сведенборга, возникает Общество Вегетарианцев. В нем уже говорят о «братстве всего живого».

Сегодня англо-саксонское, евангелическое (в истоках) движение зоозащитников опережает другие страны. Особое внимание стоит уделить американским «трансценденталистам» — Р. Эмерсону и Г. Торо.

Эмерсон повлиял и на Льва Толстого и на П. Кропоткина. Г. Торо — любимейший писатель и мыслитель для миллионов (даже в России, где, увы, нет хороших переводов) мыслящих и сострадающих людей.

Американские трансценденталисты видели в природе высшее начало, животных считали «старшими братьями» (а не младшими, как обычно), У природы нужно учиться, это путь восхищения, интуиции, мистики.

Вспоминается у Сервантеса: «Люди получили от животных много полезных уроков: так, например, собаки научили людей благодарности, муравьи — предусмотрительности, слоны — благопристойности, лошади — верности и т. д. <…> Да и какое это удовольствие — убивать животных, не совершивших никакого преступлени?» Сейчас, когда экологические проблемы стоят очень остро и актуальна экологическая повестка, меняется ли отношение церкви к этой проблематике? Есть ли какие-то важные инициативы Русской православной церкви? При обычном отслеживании новостей я бы не сказал, что об этом что-то широко известно…

Вы правы, православного (русского) дискурса о животных сегодня как бы и не существует. Иной раз жуть берет, когда слышишь «ответы батюшек». В большинстве случаев батюшки, не знающие, что сказать, рассказывают, что — человек — «венец творения» и нельзя предпочитать киску или собачку близким людям, что у собаки нет души (как ее нет вообще у зверей). Или еще хуже: собаку нельзя держать в квартире…

Церковь (я имею в виду патриарха, между-соборное присутствие) ни разу не откликнулась на многочисленные петиции и прошения своих прихожан, умоляющих заступиться за «младших братьев» и прекратить истребление самых беззащитных. Я сама — являясь вице-президентом Русско-Французского Общества Защиты Животных — не раз обращалась к церковному начальству. Просила (от имени тысяч русских и французов) прекратить садистское истребление бродячих собак перед Олимпийскими Играми в Сочи, перед празднованием 700-летия святого Сергия в Сергиевской Лавре и о многом другом. Церковь не только не возвысила свой голос, не призвала к милосердию, но и ни разу не откликнулась на наши письма — ни из России, ни из Франции.

И все же Дух Святой не останавливает свою работу. С каждым днем растет количество не только мирян, но и священников и монахов, идущих путем обоживания всей твари, открывающих лицо Бога в замученных и невинных ликах животных. Почти каждый день узнаю о новых инициативах этих дерзновенных пастырей! Вчера прочла об отце Василиске, монахе Свято-Духовского монастыря из Волгограда, который создал реабилитационный центр для больных диких зверей. Прихожане стали привозить раненных птиц и животных. И воскрес РАЙ — орланы, журавли, аисты, фламинго, раненные куницы, заяц, косули — живут в большом вольере и им принадлежит огромная территория — власти выделили участок дубового леса в 63 гектара.

В православной семинарии во Франции ее ректор иеромонах Александр Синяков сначала «принял» в семинарию двух ослиц, а потом стал увеличивать количество спасаемых и спасающих, принимая обреченных на смерть лошадей, брошенных собак…

Отец Александр (который родился в казачьей деревне Ставрополья) говорит: «Я всегда был против утилитарного отношения к животным. Звери связывают человека не только с природой, но и с раем, и с адом, и со спасением. Идея Царствия Небесного несовместима с нашим индивидуализмом и деспотическим антропоцентризмом. Мое обожение напрямую зависит от обожения всех. Не только людей, но и зверей, и растений, и камней».

Александр Синяков написал на французском две великолепные книги, которые получили престижнейшие премии, как литературные, так и зоозащитные. Он говорит: «Меня спрашивают: Почему Вы, монах, посвящаете все время животным? А я думаю, нужно было бы спросить: Как это монах, и не дружит с животными?»

Отец Александр, отец Константин, отец Петр, отец Сергий… Растет армия великих Пастырей. Но им очень трудно: в России из-за невротических страхов, на Западе (и в России, ибо мы тоже Запад) из-за сатанинской технократической цивилизации, истребляющей всякую жизнь.

Чем занимается Русско-Французское Общество Защиты Животных, чего удалось добиться? И что могут сделать те, кто хотели бы помочь его деятельности?

Наше общество возникло лет 20 тому назад. Это была инициатива православных и католических христиан, живущих в Париже и любящих Россию, встревоженных ростом жестокости по отношению к животным в России и отсутствием каких-либо законов, наказывающих живодеров. Все эти парижане потрясены равнодушием русских к экологии, ибо они, любящие русскую душу и знающие нашу литературу, русскую «космическую» литургику, уверены, что русские быстрее всех народов находят язык с Божьей тварью. Передо мною несколько ящиков переписки нашего общества с разнообразным «начальством», как церковным (оно нам не отвечало), так и светским. Для примера процитирую первое попавшееся под руку письмо: «Мы узнали об очередном вопиющем случае разворовывания бюджетных средств, выделенных в вашем городе (Сыктывкаре, — Т.Г.) на защиту животных. Речь идет об ООО “Интекс”, выигравшего 2 миллиона на бездомных животных, их устройство, приют, лечение, стерилизацию. Вместо этого вышеупомянутый “Интекс” убивает собак и сжигает их трупы в топке. Таким образом нагло разворовываются средства налогоплательщиков и нарушаются их гражданские права. Россия предстает в глазах Европы исключительно варварской и воровской, жестокой страной, тогда как еще совсем недавно Россия была символом милосердия и заботы о самых беспомощных и обездоленных… Просим администрацию города разобраться с незаконной деятельностью этого общества и организовать достойный приют для животных под контролем зоозащитников Сыктывкара». 5 апреля. 2011.

Обычно месяца через 3-4 на подобное письмо приходил «ответ», написанный как под копирку: «Администрация рассмотрела, противозаконных действий не было выявлено, оснований для привлечения к уголовной ответственности не найдено». Но все же эти письма понадобились (и еще понадобятся) местным зоозащитникам(-цам) в России, они не раз оказывали неоценимую услугу в юридической борьбе, будучи прочитанными во время суда или опубликованными в прессе.

Иногда (увы, редко) нам что-то зримо удавалось. Помню, как удалось «посадить» убийцу бездомного пса в Вологде (и там, конечно, мы работали вместе с местными зоозащитниками). В Белгороде удалось отложить принятии закона об «ограниченном количестве содержания домашних животных в квартире», в Красноярске (кажется) «отменить» приказ о ликвидации бездомных собак.

Очень важно знать друг о друге, поддерживать друг друга. Миссия «защиты животных» невероятно трудна. Ее несут на своих плечах прежде всего одинокие, больные, нищие женщины, готовые умереть от голода, но накормить умирающую кошку или собаку. Это мученицы и часто смертницы. Нередко их житие кончается пожаром (поджигают соседи), в котором сгорают все — и звери и люди.

Для меня самой со-страдание — величайший крест и мука. Хоть знаю — в сострадании — все христианство! (Достоевский) Со-чувствие чужому страданию — благодатный крест. И так хотелось бы, — вторя Бердяеву, — чтобы сострадание было не пассивной мукой, а творческим актом… Но это уже как Бог даст.

В настоящее время деятельность нашего Общества приостановлена. Его председатель — Е. Каврайская покинула Францию, навсегда уехала в Россию. Секретарь Общества Павле Рак из-за Ковида-19 не может приехать в Париж, другие тоже рассеялись… Основная работа по защите животных ведется в России. В социальных сетях обсуждаются важнейшие проблемы и способы их решения. Я лично связана с сайтом «Собачья жизнь». Ведет его героическая и несгибаемая Ольга Корзинина. Кто хочет помочь, обратите внимание на ее опытный совет.

Совершенно ужасно слышать про сжигающих квартиры соседей… Знакомы ли вы с деятельностью экологических организаций на Западе? Они уже стали весомой даже политической силой (вспомним пресловутую Грету Трауберг). При этом об экоактивистах иногда говорят разное. И что организации эти обслуживают определенные бизнес-интересы. И что служат политическим целям: так, существует версия, что та же Грета Тунберг, как чертик из ящика Пандоры, возникла, когда ЕС стало экономически и геополитически выгодно перейти к «зеленой стратегии», таким образом устранив конкурентов, которые структурно не смогут быстро перестроить свое производство под новые экологические нормативы; впрочем, данные этой летней статьи уже устарели — Китай сам уже поставил цель отказаться от углеводородного топлива. И даже что выполнение их требований в итоге может нанести больше вреда окружающему миру (самый банальный пример, что закрытие АЭС приведет к росту использования гораздо более токсичных видов энергетики). Что в этом правда, что ложь?

Без сомнения, и я, и мои друзья радуемся, что в Европе сегодня, наконец-то, произошел поворот умов: еще полтора года тому назад меня потрясли школьники, которые каждую пятницу бросали учебу и с романтическим, красивым энтузиазмом восклицали: «Нет природы — нет будущего!», «Это люди нуждаются в природе, а не она в людях!», «Мы — за белых медведей, а не акционеров!»

А сейчас все СМИ, все крупные и некрупные политики, все те, кто хочет быть «модным» и в тренде говорят о строительстве «зеленого капитализма» (иначе «устойчивого развития»). Вот недавний пример: 26 сентября лучшие головы Политехнической Школы одобрили некий Финансово-климатический Пакт, разработанный экономистом и агрономом Пьером Ларрутюру и климатологом Жаном Жузелем. В этом пакте говорится о «скандально простом» решении проблемы. «Мы убеждены, что еще не поздно…» Нужно лишь построить «умные» («пассивные») дома, с природным утеплением, сократить потребление энергии — это требует еще большей зависимости от электричества (но внимание — электричества без-угольного!), создать больше реакторов с биомассой, эольены, интенсифицировать общественный транспорт, питаться локальной продукцией… Одним словом: заменить старую технологию на новую, зеленую. Которая, конечно, стоит дороже.

Уже и сейчас многие мои знакомые пострадали от «умных домов» — они взяли неподъемные кредиты и теперь не знают, как быть. Те, кто поставили ветряки, тоже жалуются: погибает огромное количество птиц и летучих мышей, возникает зависимость от бюрократов, нужно получить множество разрешений от чиновников и т.д.

Самое важное — все эти меры не устраняют главного: разрешить проблему экологии нельзя новейшими технологиями, усложнениями сложившейся хищнической экономической парадигмы. Земля и Жизнь на ней требуют от человека метанойи (покаяния), требуют отречься от царящей ныне цивилизации смерти. Сказать «нет» инвестициям, акселерационизму, отказаться от ускорения научно-технических процессов, от агрессивной жадности и патологической страсти к адельфофагии (убийства братьев). Земля конечна, ее ресурсы не принадлежат павшему человеку.
Многие современные мыслители, даже далекие от мистики и религии, призывают в последнему выбору: Сегодня каждый должен вспомнить о Другом, о святости и любви. Или гедонизм, или монашество! (Дж. Агамбен). Избрать и полюбить нищету, отвергнуть любой консюмеризм. В Европе есть свое решение, есть и герои любви и ненасилия — Святой Франциск Ассизский, луддиты, Лев Толстой, Генри ДэйвидТоро…

Вы спрашиваете о деятельности экологических организаций на Западе. Конечно, знакома. Они растут, как грибы после дождя. Откройте любую газету, журнал, послушайте радио — вы обязательно найдет обсуждение экологической проблематики на университетском, политическом, экономическом, метафизическом и экзистенциальном уровне. Последний — экзистенциально экологический уровень меня более всего привлекает. Во Франции растет конкретное сопротивление технократическо-глобализационной цивилизации. Повсюду стихийно возникают маленькие экологические поселения, довольствующиеся самым необходимым, живущие в согласии с собой и природой. Есть и движение «новых номадов» — люди семьями и маленькими группами (часто с лошадью, собакой, кошкой…) странствует (без денег) по всей Франции, они обычно предупреждают местные муниципальные власти, что приближаются к такой-то деревне, чтобы их не боялись. Там они могут задержаться 6 дней и 7 ночей. Живут подаяниями, плодами природы, мелкими работами. Счастливы и никогда в жизни «не возвратятся в индустриальное общество».

Я не могу отправиться в подобное странствие, но налаживаю контакты с другими «анархистами», с очень популярным движением «Колибри». Во Франции существует 94 локальные группы, носящие имя этой маленькой птички, по легенде потушившей пожар малюсенькой каплей воды. Это пространство встреч и обмена, обмен опытом, завязывание настоящих дружеских отношений. Как достать недорогие и локальные биопродукты, как построить скромное жилище, как создать школу для детей — все это можно узнать по карте, по названию «рядом с вами». Есть и университет, объединяющий знания и экологический подход. Курсы онлайн.

«Колибри» во Франции известны с 2007 года. Во главе движения — харизматичный, влюбленный в жизнь и природу Пьер Раби. Вот несколько принципов движения: 1. Необходимость изменить парадигму общества. Понять, что наша планета конечна. 2. Личностная реализация. 3. Отношения взаимопомощи, а не подчинения. 4. Будущее — за гениальной простотой, за ее творческой мощью. Будущее — в красоте воздержания. 5. Наша цель — радость. Долой общество потребления с его культом постоянной неудовлетворенности. Нам не нужны эфемерные удовольствия. Мы хотим подняться до непреходящей радости!

Хотелось бы сказать два слова об интеллектуальном движении «коллапсология». Мне оно тоже по душе. Оно тоже — через катастрофу — обретает пост-катастрофический «золотой век».

Мне кажется, что необходимость если не смены, то хотя бы придания нынешней цивилизационной парадигме, нацеленной исключительно на экономический, технократический и геополитический рост, гуманитарной составляющей, более чем витает в воздухе (даже мне приходилось об этом писать). Однако же, слишком мало людей это действительно осознает — большинство хочет после завершения пандемии не строить новый мир, а как можно быстрее «вернуть все как было». В своей книге вы не раз пишите про обреченность этой модели развития цивилизации: «Современная цивилизация убивает не только время (у людей постоянно нет времени), но и пространство. Улицы, автострады, леса и поля, — все превращается в сплошные проходы и переходы. Функционализм жизни привел к тому, что современный человек существует точечно: работа, супермаркет, почта, банк, дом. Все измеряется не километрами, а минутами, необходимыми для того, чтобы достичь (на машине) цель». Понимая, что ответ тут — на еще одну книгу, все же спрошу. Каков ваш рецепт апокатастиса, возвращения к тому гармоничному состоянию примордиального синкретизма, когда если не «лев возляжет рядом с агнцем», то ко льву и агнцу, природе (и человеку в ней!) вернется гуманное отношение?

В наши дни само слово «человек» не только «не звучит гордо», но и произносится как-то стыдливо — «моргающий», «последний» человек у Ницше, зомби, биоробот, человек-без-свойств, человек-без-тяжести, человек исчезнувший — во всем уступает животным. Хотя глобализированный, тоталитарный мир всеобщего страха и отчуждения создан именно этим последним, жалким человеком.

Уже Ницше призывал к духовному аристократизму (отвлечемся здесь от его «сверхчеловека», психологичного и невротичного). Скрытый христианин Фридрих Ницше писал: «Самые глубокие люди во все времена сострадали животным». И он сам «доказал» правоту этой мысли последней драмой своей жизни — 3 января 1889 года в Турине он упал на шею избиваемой лошади. Со словами — «Мама, я глуп». Это были его последние «разумные» слова. А также слова покаяния, он отрекался от воспевания господ, «творящих насилие».

Быть гением, быть Личностью — это значит, служить самым слабым и притесняемым. Боль есть продукт свободы. «Согласие на рабство уменьшает боль, но аристократ, всегда свободный, без колебания принимает боль. Личность чувствует потребность не только в восхождении, но и в нисхождении. Личность связана с памятью и верностью, с единством биографии». (Это все из Бердяева.)

У современного человека нет пути, нет «узких врат» избранности. Он не слышит Бога. Духовный аристократ не изменяет своему благородству не потому, что старается быть «моральным», а потому что не может иначе.

Для Личности характерно существование Другого, равного и высшего. Личность живет в нравственной асимметрии «первичности» Другого.

В наше время (антропоцена, когда доказано, что все живое стремительно гибнет, и виноват в этом человек) Другим для огромного большинства людей является Животное. Животные привлекают человека своей красотой, верностью, незлобивостью, деликатностью, умением служить и любить. В них (даже раньше считавшихся «безобразными» — гиенах, осьминогах и других) открывается Лик Божий, они несут тайну Целого, они, как пишет католик Леон Блуа, сохранили следы райской красоты. Сегодня для всё большего количества людей открывается нуминозность дикой природы, tremendum fasciorum (Рудольф Отто). Даже Хайдеггер, не очень-то любивший животных, говорил об их до-онтологической Тайне: Животное — это самое далекое и самое близкое нам существо.

Не только «меньшими братьями» называем мы зверей, но все чаще говорим о них с восхищением и уважением, называя их «братьями старшими» и вспоминая, что «они с Христом раньше нашего» (Достоевский). Природа все чаще — не объект для эксплуатации, а объект изумления. («Нужно политизировать восхищение природой» — Баптист Моризо, французский антрополог.) Заново прочитываются Торо, Мьюр и Эмерсон. «Природа является обстоятельством, которое умаляет все прочие обстоятельства — подобно Богу она судит всех пришедших к ней людей» (Эмерсон).

Горделивый антропологизм уступил место новому анимизму. Или тотемизму, звериное более не измеряется человеческим. Обнаруживается, что животные живут в мире более мудром и полном, они живут мистическим сознанием целостности, которое мы потеряли, которое не дано почувствовать павшему человеку. Нам, ограниченным и жалким людям, нужно расширить мир своих чувств, предчувствий, интуиций, обрести «чистоту сердца». В православии — это путь святости.

Животные и рядом с ними святые — это образ нашей русской святости. У нас монахи не едят мяса (и рыбу едят редко), не пьют молока — не эксплуатируют, не унижают зверей. Наши монастыри и скиты (в отличие от католических) затеряны в непроходимых лесах. И медведи, волки, даже горностаи приходят к святым, «обоняя запах рая» (св. Исаак Сирин).

В западной Европе за последние 50 лет отношение к животным и дикой природе кардинально изменилось. Отброшена западноевропейская дуалистическая оппозиция «природа-культура». Антропологи (особенно ученики Филиппа Дескола) изучают индейцев-анимистов (и тотемистов). Вместо дихотомии природа-культура на первый план выходят отношения Я-Ты. Животные воспринимаются людьми так, как будто они воспринимают себя, как люди. В анимизме все — живое, все существа обладают сходным внутренним миром.

Философ Настасья Мартен (эко-феминистка) разрабатывает экологию отношений. Ее книги «Верить в дикость» или «Сопротивление народов Аляски. Вызов Западу» многократно переиздаются. Есть нейрофизиологи, которые по несколько лет учатся у наших бурятских шаманов, превращаются в медведей, оленей, птиц. Потом — с трудом — возвращаются в наш мир и читают лекции о единстве всего живого в Париже, Цюрихе, Берлине. Все это первые шаги возвращения к утерянному раю. И может быть, затянувшийся коронавирус превратится в урок аскетики, и человечество не захочет более возвращения к капиталистическому комфорту… с отвращением будет вспоминать о тысячелетиях паразитического, инфернального «благополучия».

Продолжая цитату из моего предыдущего вопроса. Вы пишете: «Пространство в европейской философской традиции уже давно стало чем-то мертвым и нетворческим. Оно было отдано на откуп примитивному рационализму и вульгарной научности». Констатируя, что «экологическая тематика стала модной», вы приводите, кроме упомянутых сейчас, имена Гваттари и Деррида. У кого еще из философов модерности можно найти созвучные идеи, какую-то мыслительную помощь делу охраны мира, который не только нас окружает, по избитому выражению, но и частью которого мы являемся — возможно, и не на привилегированных условиях? И отчего у вас в книге не прозвучало имя Даниила Андреева, как я знаю из наших бесед, очень важного для вас? Ведь его постулат из «Розы миры» о том, что человек не только должен гуманно относиться к животным, но животные в грядущем мире будут воспитаны, подняты до уровня человека — это, мне кажется, является даже раздвижением, развитием привычной идеи гуманизма.

Даниил Андреев — великий Воин и борец. Человек тонкой душевно-духовной организации, он сумел, преодолевая парализующую пассивность сострадания, стать соработником Бога в райском саду, заявить на весь мир об инфернальном позоре «космического провинциализма человечества». «Все на свете расценивается сообразно тому, в какой мере оно полезно для человека» — этот самодовольный и глупый антропоцентризм расцвел как в западном, так и в восточном христианстве. На Западе он усилился рационализмом и картезианством, в Советском Союзе жестоким приказом «силою» вырвать из природы ее тайны, переделать ее согласно «человеческим» потребностям. Утилитаризм, или все для «венца творения», все для человека — сегодня неприличен и смешон. Но в 50-е годы (когда создавалась «Роза мира») он был «общим местом». Сегодня ясно, что человек — это существо в цепи других существ. А с точки зрения Целого, именно человек бездарнее всех животных. Это он наделен антиэкологическим «хюбрисом», он стремится разрушить экологическое равновесие других (а также своей) жизней. Так что гордится нечем.

Вместо этики «господина-раба» Андреев предлагает «Этику благородства» — так сегодня ее называет Эндрю Линцей. Чем выше, сильнее, умнее, божественнее человек, тем больше он смиряется перед слабыми и гонимыми. Христианство — это служение аристократов духа самым обделенным и несчастным. Сильный приходит к слабому и помогает ему: волк приходит к ягненку и лев к теленку. А не наоборот. Андреев дает формулу: «…начиная со ступени человека, долг существа по отношению к ниже стоящим возрастает по мере восхождения его по дальнейшим ступеням».

О вине животных. Андреев говорит, что хищный лев, убивающий антилопу, не несет личной вины. Ее несет его вид. Вид любого хищника. Ясно, что Даниил Андреев следует за теориями 18—19 века, таксономиями и грубыми рационализациями, за теориями «прогресса». Сегодня он вряд ли бы делал подобные обобщения. Для Андреева сегодняшнего не только каждый отдельный лев, но и «ничтожный» комарик был бы личностью (что признано даже и бесстрастной наукой — этологией).

У меня как у христианки есть и еще одно замечание.

Андреев пишет, что волк (коллективная душа) однажды выбрал насилие и демонизировался. То же и про тигров, про насекомых. Но в Евангелии сказано: «Тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего ее» (Рим. 8,20). Они стали греховными и злыми по воле покорившего их человека. Первородный грех совершили лишь люди.

Для Андреева весь мир был живым, даже городской асфальт хранил тепло тысяч ходивших по нему людей. Он признавал не только души животных, но и шел дальше — он признавал души и игрушек. Он сохранил детское восприятие любимых игрушек, испытывал боль, когда кто-то «жестоко» обращался с ними. Это был до-онтологический, до-нравственный уровень отношений. Можно сказать, что и до-религиозный, когда религия была не нужна, ибо не произошел разрыв между искусственным и органическим, природным и культурным. В мировой истории существовал подобный склад личности — он был у «ребенка Европы» — Каспара Хаузера, который не мог без рыданий смотреть, если кидают игрушку, бьют чашку. Придя в храм и увидев там распятие, Каспар стал кричать и требовать, чтобы освободили, отпустили «этого человека». Только очень чистые и незлобивые души способны воскресить, превратить «мертвое» и вымышленное в живое и настоящее. Так, в стихотворении Рильке о Единороге (который неуловим и открыт только целомудренной натуре) «зверь, которого не было» вдруг стал. «Потому что они его так сильно любили». Любовь первичнее бытия, любовь и есть причина Бытия.

Гармонизация земли, связанная с воцарением «Розы мира», отмечена изменением отношения человека к животным, запретом их умерщвления, запретом охоты, воспитания с раннего детства любви к животным. В духе русского космизма — Н. Федорова, Заболоцкого — Андреев предвещает: «Членораздельнейшую речь развив для них (животных, — Т.Г.) усильем вдумчивым, цивилизацию беречь поручим зайцам, зебрам, сумчатым». Его мысль все еще верила в науку и в ее возможность «превратить передние лапы (животных, — Т.Г.) в руки». В наше время — когда от науки и техники ждут только катастроф — Даниил Андреев — я уверена — как и большинство мыслящих и чувствующих людей — находился бы в лагере Жизни, сражался бы с технократами и цифровым, виртуальным миром. Он призывал бы несчастного человека учиться у природы, восхищаться умом и душой зверя, искать святость и обожение в непрестанном любовном диалоге с лесами, зверьем, стихиалиями. Все животные красивы, ибо совершенно послушны Богу.

Совершенно потрясающий и конгениальный образ Даниила Андреева предстает в вашем рассказе! В связи с его фигурой хотелось бы спросить. Вам довелось слушать лекции Фуко и Левинаса в Париже. Не произвел ли Левинас на вас особого впечатления? Могу ошибаться, но, мне кажется, он одна из тех редких фигур — наравне с Симоной Вейль — что, как и Андреев, идут дальше традиционных морально-нравственных концепций, предлагают свои, создают почти сверхмораль, по сравнению с которой требования — к себе и другим — нашего общества оказываются половинчатыми….

Левинас мне представляется очень близким, приоткрывающим глубинные тайны соборности мыслителем. Этот философ оправдал Нравственность. Осмеянная и раскритикованная философами, циниками, психоаналитиками, а — главное — жестокостями самого аморального в истории 20-го века, только одна нравственность сегодня и может вывести нас к Реальному, к Истине, к Любви. Левинас, ученик Хайдеггера, резко выступил против учителя и его «онтологии». Вместо безличного «имеется» (у Хайдеггера) Левинас заговорил о Другом, о межличностных связях, о важности моральной асимметрии: Другой всегда первичнее меня. Фундаментальное, бытийственное отношение у Хайдеггера — это отношение к смерти, которая всегда «моя», только моя. Левинас резко настроен против прославления подобного одиночества. Он пережил страшное время Холокоста и научился уважать опыт страдания, особенно когда страдает и умирает другой. Оскорбительно говорить об «абстрактном» бытии и его отчужденно-философском понимании, если невинное страдание другого вопиет к тебе, и этот крик, просьба о помощи требуют немедленной реакции, реакции самопожертвования. Преступна в наше время и теодицея. Она оскорбительна для тех, кто страдает. Я обязан помочь страдающему. Сознание этой обязанности приближает нас к Богу больше, чем вера в любую теодицею.

Самый частый пример у Левинаса — это страдающие, невинные дети Холокоста. Они и есть абсолютная Реальность. (В наш век побеждающей виртуальности вопрос о Реальном важнее всех других вопросов.) Страдание другого остается в модусе другого. Оно не переводимо в символический ряд. Я могу согласиться со своим страданием. Я знаю (по слову ап. Павла), что я виноват (все согрешили), я могу найти массу причин, чтобы объяснить почему я, грешная, страдаю. Но страдание другого (нужно любить даже врага своего) я не могу простить.

И здесь самое время спросить у Левинаса:

Другой, смотрящий на меня, это человек. Но есть еще более другой, еще более далекий и таинственный. Это — зверь. Левинас почему-то не догадался до этого. Левинас написал не одну сотню страниц, посвященных беззащитности человеческого лица. Но он не разу не упомянул о «морде», лице, Лике животного. Не поднялся до высоты Маяковского: «Как много муки в глазах у оного, в глазах у конского лица».

Животные уничтожаются не миллионами, а миллиардами, они искусственно выводятся человеком, чтобы жить в неописуемых муках и страшно, анонимно умереть. Разве не с индустриального убийства животных началось убийство еврейских младенцев в лагерях смерти? Разве не с вопроса «Но это ведь только животное?», который для успокоения совести ставит перед собой увидевший взгляд коровы, — ее везут на бойню, — начинается оправдание любого другого убийства?

Животное у Левинаса не умирает. Здесь он остается хайдеггерианцем. Левинас пишет, что свойство смерти — ответственность. Без-ответственность животного означает то, что оно лишено и ответа и неответа. Оно даже не труп, поскольку не знает о смерти.

В отношении к животному Левинас остается презрительным картезианцем. Узким и бесчувственным.

Несколько раз я слышала его лекции, взяла у него интервью для «Беседы» (он говорил по-русски), при всем уважении к его этике, не могу сказать, чтобы он поразил меня своей «отзывчивостью» (как поражала Симона Вейль) или похожестью на не-от-мира-сего полубезумного вестника и романтика, каким мне иногда видится Даниил Андреев. В нем не было ни харизмы Мишеля Фуко, ни экстравагантности Делеза. Спокойный, уравновешенный, «обыкновенный», он, наверное, привык скрывать свои чувства. Но Левинас один из первых, кто заговорил о первичности Другого. И эта мысль до сих пор движет европейскими первооткрывателями, в том числе и теми, которые свергают сегодня идолов антропоцентризма.

Хайдеггера у нас в последнее время много издают, много обсуждают (спецномер журнала «Логос», 1000-страничная антология «М. Хайдеггер: pro et contra: Рецепция и трансформация идей Мартина Хайдеггера в русской философской мысли» с вашими развернутыми и крайне ценными воспоминаниями о нем), он становится предметом зачастую идеологизированных споров (вокруг якобы антисемитизма в «Черных тетрадях» и сотрудничества с фашистским режимом). Еще в советское время вы переписывались, общались с Хайдеггером. Чем сейчас его наследие может помочь нам в вопросах мыслительных и жизненных?

Хайдеггер до сих пор — центральная фигура европейской (и даже мировой) философии. Для меня сегодня особенно важны его мысли о природе, вернее, о «фюсисе». Греческий фюсис — и природа, и алетейя. Она «любит прятаться», но и оживает, распускается, увядает. Она и алетейя (истина) — несокрытое в сокрытом. Хайдеггер говорил, что философствовать можно только на греческом и на немецком. Латинский язык он обвинял в грубом внесении в сознание человека механически-мертвых оппозиций: пассивное-активное, природа-культура, субъект-объект. У досократиков, к которым обратился поздний Хайдеггер, еще не было бинарных противопоставлений, анти-экологического взгляда на целое, у них все соединялось и сбывалось в Событии.

Хайдеггер, как и Ницше, ценил только «выхоженные» (по лесным тропинкам) мысли и творил в скромной лесной «хижине», которая ныне стала местом паломничества. Его духу были противны демонические скорости, спешка, агрессивная экспансия.

Страшную угрозу «господства техники» он почувствовал рано. Уже в 1946 году, в докладе о Рильке «Зачем поэт?» Хайдеггер заговорил об опасности атомной бомбы… Современная техника — это проявление «воли-к-власти», т.е. ярчайший фактор европейского эпохального нигилизма. Чем больше человек «овладевает» природой: тем ниже он падает и превращается в раба технических устройств.

Когда-то у Аристотеля «техне» было одним из пяти способов раскрытия истины. Современная техника — это не раскрытие, а скорее провокация, это превращение всякой вещи в «подстав» (Ge-Stell).

Современная техника делает каждую вещь измеримым объектом. Человек становится рабом цифр. Источник современной науки называется Хайдеггером «математическим проектом». Все объекты подчиняются единому алгоритму. Наука, со времен Галилея, Декарта, Канта — любит ускорение. Хайдеггер обращал особое внимание на рождение кибернетики. Обычно считается, что наука первична, а техника вторична. Хайдеггер считает наоборот — наука находится в услужении у техники.

Хайдеггер резко критикует использование природы для накопления энергии. Гидроэлектростанция не встроена в реку так, как встроен старый деревянный мост, веками связывающий один берег с другим. Сейчас наоборот — скорее река встроена в электростанцию. Рейн — полубог-полугерой (подобно Гераклу и Дионису) — священная германская река, «чистейший Исток» (Гельдерлин) выведен из своей потаенности, перед ним теперь «не преклоняют голову горы», за ним не бегут леса (Гельдерлин) — Рейн унижен и сведен к «добывающему производству».

Он стал по-ставом (Gestell) для накопления благ, Рейн по-ставлен удовлетворять все растущие потребности человека общества потребления. Сам человек превращен в только «стоящее-в-наличии». Придаток того, что он производит.

Для получения угля насилуют Землю.

Современная агрикультура несет смерть природе. Господство техники глобально, охватывает культуру, искусство, политику, дискурс и любые отношения. Еще до компьютерной революции Хайдеггер резко критиковал математическую лингвистику, которая «является предшественницей универсальной технизации всех языков и превращение их а единое орудие функциональной информации».

Поздний Хайдеггер не расставался с текстами любимых поэтов: Гельдерлина, Рильке, Тракля… А также снова и снова переживал кризис «убогого времени», обращаясь к Ницше, Кьеркегору… Философ и поэт говорят «Одно и то же». Гельдерлин, Ницше, Кьеркегор — великие мученики и свидетели. Они — аристократы духа — больше всех пострадали в крушении Запада. Хайдеггер — комментируя Гельдерлина и Лао-Цзы — напоминает старую истину: «Смертному мышлению приходится спускаться во тьму глубокого колодца, чтобы днем видеть звезду».

Мне необыкновенно близок Хайдеггер, когда он цитирует Гельдерлина, сказавшего, как надо стоять «под Божьей грозою. С головой непокрытой». И как встретить Святое. Услышать Судьбу. Сегодня ночь европейской истории приблизилась к полночи. Реалисты считают, что и полночь позади. Времени нет. И нужно жить «почвой и судьбой».

В своём интервью вы говорили, что традиционный маскулинный мир склонен использовать ресурсы женщин и животных, с чем борется феминизм. И упомянули эко-феминистку Настасью Мартен Есть ли в нынешнем феминистском движении (или в одном из них, так как, как я понимаю, они не выступают единым фронтом) экологическая повестка, как они с ней работают? Чем сейчас является феминизм — когда, с одной стороны, он все еще актуален, а, с другой, слишком уж актуален, преследует подчас, как и эко-активизм, не всегда означенные изначально цели?

Экофеминизм возник во Франции, само слово появилось в трудах феминистки Франсуазы Добон в 1974 году. Добон одна из первых заговорила о разрушении окружающей среды из-за сверхприбыльного, эко-цидного капиталистического производства. Патриархальная система накопления и ненасытного потребления — причина разделения природы и культуры. В эпоху пост-модернизма и пост-катастрофизма прямо на глазах умирает природа и резко падает уровень образования — исчезает культура. С позиций экофеминисток раскол может быть исцелен только женским инстинктом. Женщина видит мир более целостно, чем мужчина, она руководствуется сердцем, а не разделяющим рассудком.

В США экофеминизм начал процветать раньше, чем в Европе, после культурной революции 1970 года. Вокруг антиядерной борьбы. Знаковым событием было оцепление тысячами женщин Пентагона 17 ноября 1980 года. В то время и возникло понятие reclaim, как концепт восстановления природы и женственности. Это был Третий путь между либеральным феминизмом и феминизмом дифференциалистским, выступающим за различение полов, превозносящим мягкость и нежность, материнскую заботу и ответственность. Reclaim- это и нежное, заботливое, врачующее отношение к замученной человеком природе.

И сегодня (особенно в англо-саксонском пространстве) происходит возвращение к древним богиням — Изиде, Кибеле, Астарте, Деметре, Диане… Образуются женские общины, воспроизводятся или выдумываются ритуалы поклонения, экстатического слияния, чудесного преображения мира и твари.

Расцветает ведовство. Стархаук — имя феминистки и «старейшей из религий» (как называют ведовство ведьмы, по-русски «ведающие женщины»). Члены(-ки) этих меленьких общин-ковенов ближе всего по духу к американским индейцам и шаманам Крайнего Севера. Учение берется непосредственно из природы, обучаются у шаманов инициации и прочим таинственным практикам. Черпают вдохновение в полете птиц, в движении солнца и луны, в росте деревьев. Понимают язык животных и земли, открывают и используют силу, проходящую через землю. Шаманки чувствуют пульсирующий ритм и круговращаются спирально, как и сущее в целом.

Богиня не правит миром. Она сама и есть мир. Она постоянно меняет себя. Если мужчины в патриархальной цивилизации расщепили себя на дух и тело, то в богине все формы жизни сакральны. Осевной постулат этих ковенов: любовь ко всему, что летает и бегает, плавает, ползает, Любовь друг к другу, созидающая миры. Ведовство — это и медитация на равновесие природы.
Подобный экофеминизм выглядит со стороны очень симпатично. Но, если повнимательней познакомиться с «общинами», то замечаешь в них один крупный недостаток, присущий почти всему нью-эйджу (Новой эпохе) — отсутствие аскетики, распущенность, болтовню о радости и ликовании. Бегство от боли и страдания. Бросается в глаза несерьезность, которая неизбежно приводит к лицемерию, восстанию и победе самых низких страстей. Сексуальность, любовь к деньгам и низким удовольствиям берут верх над «сказкой» и утопией. Сколько таких эзотерических сект существует в Европе, и как не хотелось бы вновь попадать хоть на день в их «приветливую» компанию.

На своем длинном пути мне «повезло» насколько месяцев иметь дело с «ведьмами», назвавшими свою секту «Швейцарский секретариат Татьяны Горичевой». Мое имя использовалось без спросу. Жадным до денег старушкам нужно было какое-то «незапачканное» и достаточно известное имя из церковного мира. Так они собирали «гуманитарный груз для России». Лечить русских людей они решили самым привычным способом, заряжая энергиями «земли» и «солнца» какой-то примитивный ковшик для воды. Этот ковшик (над ним «поколдовали», подобно водичке Кашпировского), должен был прилететь в Россию. И мне поручалось продавать его народу за 50 (кажется) немецких марок. И похожие «проекты» они предлагали русским монастырям… Слава Богу, с авантюристками я рассталась быстро. Но «предложения» от различных эко-эзотерических групп поступают и по сегодняшний день.

У экофеминисток много противников и критиков. Прежде всего это либеральные феминистки, которые выступают против «эссенциализма», т.е. различия полов. Для них борьба с капитализмом — это борьба за социальное равенство, экономические права. За унификацию. Как сказано у Симоны де Бовуар: Женщиной не рождаются, женщиной становятся. Кошмар рождения «женщиной» — это рабство, обреченность на вторые, теневые роли, вечная зависимость от «мужчины», который использует женщину (как и природу) в качестве ресурсов для безудержного роста производства, рынка, потребления. Как бесплатную обслугу, служанку, повариху, «машину» для родов. Для неолибералов(-лок) любые субстанциональные состояния и определения, любая традиция и религия приравнены к «фашизму». Нужно быть «квир», все остальное — гомофобия и подлежит немедленному уничтожению. Чтобы окончательно расстаться с «полом», нынче модно быть и «кибер-феминистской», ведь компьютер не обладает ничем человеческим, «вечным».

Можно долго перечислять имена выдающихся экофеминисток, которые нашли свои секреты соединения женского и природного. Нам в России хорошо бы поучиться у индийской феминистки Ванданы Шивы. Она, например, основала в 1991 году движение «Спасем Нармаду» и успешно сражалась против плотин и пр. строительства на реке Нармада. Она один из главных лидеров анти-мондиализма. Вандана Шива борется за поддержку традиционного, крестьянского сельского хозяйства против господства продовольственных транснациональных монополий, «пищевого терроризма».

По всем странам прослеживается одна и та же тенденция: в экологическом движении, в борьбе за климат, в зоозащитном и волонтерском движениях участвуют прежде всего женщины. Они мгновенно и всем своим существом откликаются на зов Жизни и, не колеблясь, жертвуют всем, чтобы поддержать Живое.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>