О реперных точках книги Андрея Бабикова «Прочтение Набокова. Изыскания и материалы». СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2019.

Отечественная набоковиана в последнее время пополняется не с прежней скоростью, но всё-таки пополняется. И одно из приметных явлений в ней — книга Андрея Бабикова «Прочтение Набокова. Изыскания и материалы», составленная из публикаций в журналах. В справках к публикациям А. Бабиков обычно рекомендуется как исследователь литературы русского зарубежья, а также поэт и переводчик. Как исследователь он много чего успел сделать, что и подтверждает этот том, увесистый (810 стр.) и недешевый (куплен за 1.400 р.); тираж 1500 экз., есть электронная версия.

Здесь так или иначе освещаются сюжеты, связанные с Владимиром Набоковым: от его «Университетской поэмы» (1927) до набросанного вчерне романа «Лаура и её оригинал» (1977; опубл. 2009).

Есть хронология жизни и творчества писателя, правда, только с годами, без указания чисел и месяцев, что значительно снижает её ценность; к тому же небрежно исполненная: «1940—1960 — Набоковы живут в США. Первое время не имеет постоянного места, выступая с лекциями как приглашенный лектор <…>». «Библиографическая справка» сообщает обо всех публикациях Бабикова с пояснениями вроде: «Печатается с некоторыми дополнениями и уточнениями», «Печатается с дополнениями и уточнениями». Замыкают книгу: справка «Архивы, музейные и частные собрания», которыми пользовался автор, обязательные «Литература» и «Именной указатель». Всё как положено серьёзному труду.

В книге семь частей, внутри которых статьи и/ или архивные публикации; у частей красивые, иногда почти поэтические названия. Перечислим некоторые. «Метаморфоза как метафора» (об «Университетской поэме» и о стихах «Василия Шишкова»), «Театр Набокова и Rex Cinema» (о пьесе «Событие» и сценарии «Лолиты»). А вот и «В мастерской ван Бока», название, не раз использованное набоковедами и восходящее к словам писателя из интервью А. Аппелю (25-29.09.1966): «Мне было бы приятно, если бы мою книгу читатель закрывал с ощущением, что мир ее отступает куда-то вдаль и там замирает наподобие картины, как в «Мастерской художника» Ван Бока». (“The Artist’s Studio by Van Bock”)… Только у Бабикова «ван» со строчной (как титул правителя в Китае?) В этой части — о рассказе «Наташа», о роли рукописи «Райской птицы» и ранней редакции Solus Rex в замысле «Лолиты». И почему-то статьи Набокова о советской литературе.

Есть еще «Замысел и его воплощение», о мемуарах и добавочной главе к ним, опубликованной post mortem, и о реставрации «Лолиты». Есть «Последняя книга повествователя», где на самом деле речь о двух книгах — о романах «Смотри на арлекинов!» (Бабиков переводит: «Взгляни на арлекинов!») и «Лаура и её оригинал».

Но вначале о Предисловии. Главная теза, которую манифестирует Бабиков, такая: те, кто считал, что весь Набоков изучен, ошибались, работы еще непочатый край. Всё пробелы может учесть «большое комментированное собрание сочинений», но его появления «в скором времени ожидать не стоит». Притом есть и хорошая новость: для этого собрания сочинений «трудами ученых разных стран собрано много нового материала», и «Часть такого материала включена в настоящую книгу», то есть в «Прочтение Набокова».

Бабиков выступает против деления Набокова на русского и англоязычного писателя: «Взаимодействие двух традициий было много более глубоким и по-пушкински естественным, чем принято считать». В действительности — далеко не всеми «принято считать», но пусть. Сопровождается это верное утверждение неожиданным уподоблением: «“Мистер Гайд” на протяжении всех “русских” и “американских” лет присутствовал в “д-ре Джекиле”, и наоборот». Отсылка к «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда» Стивенсона, где мистер Хайд (Бабиков транслитерирует: «Гайд») — отвратительный(!) двойник доктора Джекила, непонятна. То ли автор имел в виду скрытую отвратительность Набокова, то ли просто некорректно использовал сравнение, не подумав, как оно отзовётся.

Остальное здесь сказанное можно применить к любому (настоящему) писателю. Например: «В рабочей набоковской реторте начальной реакцией, приводящей после сложных трансмутациий к появлению романа, могло послужить мимоходное впечатление, изложенное в частном письме <…> или случайный как будто образ из трехстраничного французского эссе 1931 года <…>». На банальности типа «Природа гениальности сродни загадке самой жизни <…>» внимания обращать не стоит.

Слог тяжелый, даром что автор поэт и переводчик: «Особенность набоковского искусства состоит в тематической и стилистической органичности всех видов его разнообразной литературной деятельности на трех языках, проистекающей из редкой цельности его натуры, и “случай Набокова” может быть объяснён только в результате рассмотрения с равным вниманием всех составляющих этой деятельности».

Превращения «Лолиты»

Отличительная черта Андрея Бабикова — это готовность к масштабным свершениями. И надо сказать, что замыслы его часто выглядят весьма привлекательно, о чем свидетельствует, в частности, статья «Большая реставрация. Русская версия ”Лолиты”: от рукописи к книге» — пожалуй, лучшая в «Прочтении…». Это обстоятельный рассказ о том, как Набоков подходил к переводу романа на русский, о всех этапах этой работы. А главное — детальное сравнение рукописи и первого издания русской «Лолиты» (New York, N.Y.: Phaedra, 1967) .

Отмечено отличие языка русской «Лолиты» от языка сочинений Набокова-Сирина 1920—1930-х годов. Очень интересно — о его нацеленности на советского читателя. Много наблюдений над использованием при переводе слов и выражений, бытующих в СССР: «стиляги с саксофонами», «дворники» (щетки стеклоочистителя для машины), «электрический холодильник», «унитаз», «косметика», «лифчик», «стильный кафетерий» и т.д. В рукописи им сопутствуют пометки soviet word и «пометки рукой Веры Набоковой: “свериться с советским словарем”».

Всё это, повторим, интересно, и многое Бабиков замечает и отмечает верно. Но иногда, увлекшись, промахивается. Вот Гумберт Гумберт вспоминает: «Мне случалось в приглядку обладать испещренными светотенью нимфетками протискиваться с осмотрительностью гнусного сластолюбца». Бабиков возражает: «Шутливое наречие “вприглядку” пишется слитно и употребляется (узуально) только в выражении “пить чай (кофе) вприглядку” (то есть без сахара, а лишь глядя на него, ср. “вприкуску”, “внакладку”)». Однако прежде «в приглядку» писалось как раз раздельно (см. Словарь Даля). Но главное то, что это метафора, которую Бабиков не увидел: подобно тому, как пьют чай/ кофе, только глядя на сахар, Г.Г. обладал нимфетками, только глядя на них.

Или такая, с точки зрения Бабикова, погрешность в описании старой девы, присматривающей за Лолитой. У Набокова: «Никем не любимая неказистая дочка находится под строгим присмотром мисс Фален, которая однажды, в 1944 году, уже имела Ло под своим канючим крылом». В русском языке, говорит Бабиков, слово «канюк», помимо «хищной птицы из семейства ястребиных», означает «безотвязного просителя, попрошайку, клянчу» (Словарь Даля) и, следовательно, совсем не вяжется с образом строгой старой девы». Однако стоит вспомнить и слово «канючить», среди значений которого «докучать просьбами, надоедать, морить добиваясь чего» (Словарь Даля); «навязчиво и надоедливо приставать, просить о чем-нибудь, жаловаться на что-нибудь» (Словарь Ушакова), что с образом старой девы вяжется вполне.

«Порча набоковского текста <…> происходила градуально, на этапе перепечатки рукописи перевода на машинке, затем на этапе правки машинописи и, наконец, на этапе внесения поправок в гранки». В советских, а потом и российских изданиях «наслоение ошибок и искажений продолжилось», констатирует Бабиков, не упуская случая поддеть авторов предисловий, комментаторов, редакторов, корректоров…

Притом «главной проблемой русской версии “Лолиты” является не последующее наслоение ошибок и опечаток, а изначальные пропуски в самой рукописи перевода». Действительно, известна история с пропущенным фрагментом русской «Лолиты» (ч. I гл. 3), что в 2003 году (Бабиков ошибочно называет 2007 год) обнаружил Александр Свирилин. В последующих изданиях роман печатается с этим фрагментом, переведённым А. Свирилиным (изд-во «Симпозиум») и сыном писателя Дмитрием Набоковым (изд-во «Азбука»).

«Дело, однако, как могло бы показаться, не безнадежно», — оптимистично замечает Бабиков. Проделанная им работа — действительно огромная! — позволяет «приступить к подготовке первого критического русского издания романа». Идея прекрасная, вызывающая восхищение и уважение. Если только не думать о склонности автора к переводческому волюнтаризму (о чем ниже). Иначе сразу возникнут опасения относительно аутентичности этого «критического издания романа».

Другой сюжет «Прочтения…», имеющий отношение к «Лолите», — в статье «Неподошедшие конечности и недоделанные торсы. Рукопись “Райской птицы” и ранняя редакция “Solus Rex” в замысле “Лолиты”». Насколько можно понять, к замыслу «Лолиты», по мысли Бабикова, имеют отношение образы развратного принца Адульфа ( из “Solus Rex”), Фальтера (из “Ultima Thule”) и их предшественников из ранних редакций, а также Горна ( из «Камеры Обскура»), — их черты воплотятся «в колоритной фигуре столь же порочного, сколько и талантливого драматурга Клэра Куильти».

Третий сюжет «Прочтения…», связанный с «Лолитой», посвящен сценарию Набокова и кинофильму «Лолита» (1962) Стэнли Кубрика («Подробности картины»). Здесь изложена предыстория романа, сказано о его претекстах, всё как обычно. И вдруг неожиданный извив: «“Лолита” не имела ничего общего, кроме американской топонимики, ни со знаменитым «Атлантом» (1957) Айн Рэнд, ни с «Особняком» (1959) Фолкнера, ни с «Пересмешником» (1960) Харпер Ли». Странный выбор и странная манера сокращать названия произведений! Далее будет «Ловец» (1951) Сэлинджера и загадочный первый том «тетралогии» Апдайка — почему-то в кавычках, как название; видимо, имеется в виду «Кролик, беги!». Хорошо хоть исправил свой прежний перевод названия книги У. Берроуза “The Naked Lunch” — «Поесть как есть» на более приемлемое «Обед нагишом».

И почему «Лолита» должна иметь что-то общее с этими книгами? Они ведь и друг с другом не имеют ничего общего, «кроме американской топономики»! Не говоря уже о том, что «Атлант расправил плечи» Рэнд вообще выпадает из ряда настоящей литературы.

Свою мысли автор свивает порой в такое предложение, что его трудно дочитать конца. Попробуйте: «Так, событие гибели Шарлотты и тема фатума, получающая затем развитие в эпизодах преследования досужим драматургом Куильти странствующего с Лолитой псевдоотчима Гумберта, вводится как будто случайным упоминанием местного рамздэльского банкира Мак-Фатума перед сценой купания Г. Г. и Шарлотты в озере, когда Г. Г. приходит на ум утопить ее».

Притом надо отметить, что А. Бабиков вроде бы нормально перевёл на русский написанный Набоковым сценарий «Лолиты» (с оригиналом мы не сверяли). Правда, не без волюнтаризма: так, в своём Предисловии к сценарию Набоков вспоминает, как они с Верой, страдая в поезде от навязчивой музыки, «принуждены были звать на помощь (в советских поездах положение дел, конечно же, несравнимо хуже, ведь там строго-настрого запрещено выключать “товарища Песню”)». Бабиков честно признаётся: «<…> у Набокова написано “выключать музаковича” (со строчной буквы), но я посчитал возможным заменить его неологизм названием пропагандистской дешевки из фильма “Как закалялась сталь”, повсюду звучавшей в Триэсэр в 70-е гг.». Хорошо, конечно, что признаётся, но зачем надо было вторгаться в авторский текст, непонятно. Не говоря уже о том, что Набоков пишет о поездке на поезде, состоявшейся в 1960 году, а «Товарищ Песня» начала повсюду звучать только в середине 1970-х. После такого доверие к переводчику (и к текстологу) как-то утрачивается.

Дело Василия Шишкова

Один из сюжетов «Прочтения… » — история публикации стихотворения «Поэты» под именем Василия Шишкова в журнале «Современные записки» (1939. Кн. LXIX). («Продолжение следует. Неизвестные стихи Набокова под маркой “Василій Шишковъ”».) Набоков не раз объяснял, что это мистификация, затеянная — процитируем его последнее объяснение — «с целью поймать в ловушку почтенного критика (Г. Адамович. “Последние новости”), который автоматически выражал недовольство по поводу всего, что я писал».

Какое-то время эта версия принималась на веру, но потом её стали подвергать сомнению и опровергать. Усомнившиеся решили, что «Поэты» — не что иное, как hommage лично Владиславу Ходасевичу (см., например: М. Э. Маликова. Забытый поэт // В.В. Набоков. Стихотворения. СПб., 2002. С. 34). Бабиков тоже уверен, что «Поэты» — скрытое обращение Набокова к старшему другу. Доказательства тому он, вслед за другими исследователями, находит в будто бы тематическом и метрическом сходстве «Поэтов» с «Балладой» Ходасевича («Сижу, освещаемый сверху…», 1921), в слове «зерно» в последней строке («молчанье зарницы, молчанье зерна»), будто бы попавшем сюда из стихотворения Ходасевича «Путём зерна» (а могло попасть откуда угодно, да хоть из Нового Завета!). А также — в увиденной А. Долининым и приведённой М. Маликовой анаграмме имени Ходасевича в первой строке «Из комнаты в сени свеча переходит». (М. Э. Маликова. Забытый поэт. С. 35.) Последнее кажется слишком уж замысловатым и не имеющим смысла, зачем? Стоит ли абсолютизировать склонность Набокова к словесным играм, — в частности, к анаграммам — и искать следы этих игр даже там, где их нет?..

По мнению Бабикова, и «первая строка “Поэтов” отсылает к началу стихотворения Ходасевича “Путем зерна”». Что же, давайте сравним; у Набокова: «Из комнаты в сени свеча переходит», у Ходасевича: «Проходит сеятель по ровным бороздам». Сомнительно, что переходящая свеча отсылает к проходящему сеятелю, когда общее у них только корень «ход».

То, что псевдоним «Василий Шишков» напоминает о «Василии Травникове», поэте, выдуманном Ходасевичем в 1936 году, также не означает, что «Поэты» посвящены ему, а лишь намекает на то, что у Набокова тоже мистификация. Еще Бабиков, опять же вслед за другими исследователями, приплетает сюда дядю Набокова Василия Рукавишникова, стихов вроде бы не сочинявшего. Но так можно вспомнить всех Василиев, имевших отношение к писателю — его прадеда, тёзку дяди Василия Рукавишникова, сельского учителя Василия Мартыновича, да хоть соратника его отца по кадетской партии Василия Маклакова… Можно, но зачем?

И наконец, главное. Вначале Бабиков думал, что «Поэты» написаны на смерть Ходасевича. Потом узнал, что письмо Набокова с этим стихотворением, было послано редактору «Современных записок» В Рудневу 29 мая 1939 года, а Ходасевич, умер 14 июня. Но ход своих рассуждений менять не стал, полагая, что в целом мыслит правильно.

Он пишет: «Согласно “Камер-фурьерскому журналу” Ходасевича, 21 мая [1939 г.], в воскресенье, Набоков приходит к нему на квартиру, но Ходасевич так плох, что не может его принять». Получается, что Набоков, узнав, что его старший друг совсем плох, сочиняет ему, по слову Бабикова, послание со строкой: «Пора, мы уходим — ещё молодые…». То есть торопит умирающего поэта, притом причисляя его и себя к молодым, а Ходасевичу меж тем 53 года, самому Набокову — 40… Далее пародийное и с той же романтизацией суицида: «Но музы безродные нас доконали,/ и ныне пора нам из мира уйти». По отношению к умирающему звучит издевательски. И кстати, считать, что эти стихи написаны на смерть поэта, тоже довольно странно, хотя Бабиков не первый до этого додумался. («Живя в это время в Париже и скорбя по Ходасевичу, Набоков написал стихотворение “Поэты”<…>», — замечает М. Шраер. См.: Максим Д. Шраер. Набоков: темы и вариации. СПб., 2000. C.217.)

Набоков пояснял: «Уловка удалась: в своем недельном отчете он [Адамович] с таким красноречивым энтузиазмом приветствовал появление «таинственного нового поэта», что я не мог удержаться от того, чтобы продлить шутку, описав мои встречи с несуществующим Шишковым в рассказе, в котором, среди прочего изюма, был критический разбор самого стихотворения и похвал Адамовича». Рассказ «Василий Шишков», раскрывающий мистификацию, Набоков, не без иезуитства, отправил туда, где был напечатан восторженный отзыв Георгия Адамовича на стихи «таинственного нового поэта», в газету «Последние новости» (обзор Адамовича опубликован 17 августа 1939 г., рассказ Набокова-Сирина — 12 сентября 1939 г.).

Бабиков утверждает: «<…>под маской Шишкова он [Набоков] вдруг начинает говорить от имени всех русских поэтов в эмиграции». Но Набокову, повторим, 40 лет, и вряд ли он считает себя молодым. А вот автор «Поэтов» Василий Шишков, как явствует из рассказа, достаточно молодой человек, которому в том же 1939 году нет и 30. Это он говорит от имени своего поколения, но не «от имени всех русских поэтов в эмиграции» («<…> начальные слова ”Поэтов” — “мы уходим, еще молодые” — никак не могут быть отнесены к литературному статусу Сирина, знаменитого сорокалетнего прозаика», — замечает М. Маликова, несколько изменившая свою трактовку стихотворения, но всё-таки не отказавшаяся, пусть и с оговорками, от идеи, что оно посвящено Ходасевичу. См.: М.Э. Маликова Фантомный парижский поэт Василий Шишков// Русская литература. 2013. № 1).

Кстати, Адамович, скорее всего, как раз из-за слов «еще молодые» и т.п., даже не подумал о том, что автором стихотворения может быть сам Набоков. Зато дух «Поэтов», напоминающий о характерном для поэтов «Парижской ноты» «коллективном унынии», равно как и поэтика стихотворения были ему близки («<…> оно сознательно было написано под “парижскую ноту”: многоточие, подчеркивающее паузу, лексические повторы, разговорная интонация, простые рифмы», — отмечает Г.Б. Глушанок. См.: «Единственно мне подходящий и очень мною любимый журнал…»: В.В. Набоков// «Современные записки» (Париж. 1920—1940). Из архива редакции. М., 2013. С. 271.)

Главная мысль Бабикова тоже не первой свежести: «Посвященные Ходасевичу стихи были написаны <…> в первую очередь с целью самому освободиться от “добровольно принятых на себя оков”, начав писать стихи под другим именем — как бы с чистого листа». Версия эффектная, только стоит ли так рационализировать творческий порыв? Представляется, что всё проще: Набоков, следуя своей склонности к словесной мимикрии, к пародированию, сочинил стихотворение в духе «Парижской ноты», приписал его Василию Шишкову и, предположив, что оно может понравиться Адамовичу, опубликовал. К тому же, странно было бы, если бы, собираясь начать писать по-новому, Набоков выбрал в качестве образца эстетику «Парижской ноты», над которой всегда смеялся.

Псевдоним часто раскрепощает творящего, особенно если за псевдонимом возникает некий образ с конкретными чертами. Поэтому Василий Шишков у Набокова не единственный выдуманный поэт со стихами в кармане. До него уже были Vivian Calmbrood, Ф. Годунов-Чердынцев и Кончеев в «Даре», после будут: Константин Перов в англоязычном рассказе “А Forgotten Poet” («Забытый поэт»), Джон Шейд в «Бледном огне», Вадим Вадимыч в «Смотри на арлекинов!», да хоть Гумберт Гумберт в «Лолите». Да и пародирование само по себе развязывает руки, о чем после публикации рассказа «Василий Шишков» точно сказал Адамович: «<…> В пародиях и подделках вдохновение иногда разгуливается во всю и даже забывает об игре, как актер, вошедший в роль». (Последние новости. 22 сентября 1939 г.)

Стоит еще отметить, что особый шик псевдониму «Василий Шишков», равно как и другим набоковским псевдонимам 1920—1930-х годов придаёт то обстоятельство, что придумал их такой же или почти такой же фантомный Сирин. Как сказано в 16-й главе воспоминаний писателя «Убедительное доказательство» — “Conclusive Evidence” (1951), Набоков шагнул «на третий уровень, и под маской Сирина изобразил личность по имени Василий Шишков» (глава эта, кстати, тоже написана от имени некоего фантома).

В шишковский цикл, помимо «Поэтов», входит «Обращение» («К России»/ «Отвяжись, я тебя умоляю…»), опубликованное под именем «Василий Шишков» после того, как Набоков раскрыл свою мистификацию в последнем номере «Современных записок» (1940. Кн. VXX). Это был уже откровенно сардонический, громкий смех над оплошавшим Адамовичем.

А также — стихотворение, посвященное И. Гессену «Мы с тобою так верили в связь бытия…», написанное в январе 1939 года, но увидевшее свет только в 1952 году. К ним Бабиков добавляет еще два стихотворения, обнаруженные в нью-йоркском архиве. «Не знаю, чье журчанье это…» (подпись Вас. Шишков) и «Нет, я не тень, я существую…» (подпись — Василий Шишков). Возможно, Набоков примерялся к Василию Шишкову как к герою какой-то своей новой прозы (он ведь и стихи Фёдора Годунова-Чердынцева начал сочинять одновременно с «Даром»). Но потом забросил, эту идею, и в его памяти осталась только «ловушка для Адамовича».

Однако Бабиков настаивает: «Десять лет спустя, уже обосновавшись в Америке, он [Набоков] вдохнул в свою парижскую мистификацию новую жизнь, пустив читателей и исследователей по ложному следу». То есть мало того, что Набоков в 1939 году зашифровал послание Ходасевичу таким образом, что никто об этом не догадался, так он еще спустя годы продолжал прятать истинного адресата «Поэтов»? Довольно абсурдное предположение! Впрочем, и сам Бабиков проявляет здесь осторожное здравомыслие: «Хотя иной может и возразить: а не переоценил ли он прозрачность и прочность такой необычной гробницы?» (вторая часть предложения — раскавыченная цитата из финала рассказа «Василий Шишков»).

О 16-й главе и искусстве умолчания

Свою первую версию воспоминаний «Убедительное доказательство» (“Conclusive Evidence”, 1951) Набоков хотел завершить 16-й главой. Глава эта, написанная от лица некоего рецензента («От третьего лица»), представляет собой пародийную рецензию на «Убедительное доказательство» с редкими упоминаниями несуществующей книги «Когда сирень цвела» («When Lilacs Last») несуществующей Барбары Браун. И заставляет вспомнить о рецензиях на сочинения Федора Годунова-Чердынцева в «Даре», а еще больше — о рецензии на роман «Ада, или Эротиада» (1969) на его последних страницах.

Но публиковать 16-ю главу Набоков не стал, и только спустя 11 лет после его смерти она появилась в журнале The New Yorker (1998. Dec. 28 -1999. Jan.4) с сокращениями. Полный текст был опубликован в: Nabokov V. Speak, Memory. An Autobiography Revisited (1999).

На русский язык 16-ю главу переводили: Мария Маликова (отрывки, «Звезда», 1999, №4); Сергей Ильин («Иностранная литература», 1999, № 12); воспроизведена также в: М. Маликова. В. Набоков: Авто-био-графия. СПб., 2002) и Владимир Минушин (Набоков о Набокове и прочем. Сост., предисл., коммент. Н. Мельникова М., 2002).

Таком образом 16-я глава прочно вошла в русский обиход. Однако Бабиков (в статье «Находчивая Мнемозина. Архивные материалы к мемуарам Набокова») объявляет в интонациях первооткрывателя о своей публикации и своём переводе этой главы (сначала в журнале «Литературный факт» (2017, № 4), ,потом в «Прочтении…».) О переводах Маликовой и Ильина он скромно и незаметно упоминает в сносках. А о переводе Минушина и вовсе забывает. Меж тем именно его перевод производит впечатление наиболее близкого переводу Бабикова.

Сравним. Оригинал и три перевода:

Nabokov:The two books of memoirs before me, one by a Russian-born author, now a citizen of this country, the other by the granddaughter of a great American educationalist, are extremely elaborate affairs. It is seldom that two such accomplishments reach a reviewer’s desk practically on the same day.

Сергей Ильин: Две лежащие передо мной книги воспоминаний, из которых одна написана русским по рождению автором, ныне гражданином нашей страны, а другая внучкой великого американского педагога, представляют собой сочинения весьма хитросплетенные. Редко случается, чтобы два достижения подобного уровня попали на стол рецензента в один, практически, день.

Владимир Минушин: Передо мной две чрезвычайно серьезные книги воспоминаний, одна из которых принадлежит перу писателя русского происхождения, ныне гражданина этой страны, автор же второй — внучка великого американского педагога. Редко бывает, чтобы практически в один день на стол рецензента легли два столь совершенных творения.

Андрей Бабиков: Передо мною две книги воспоминаний. Одна принадлежит перу русского писателя, ставшему (так! — В.Ш.) гражданином нашей страны, другая — внучке великого американского педагога-теоретика, и обе эти книги на редкость искусно написаны. Не часто случается, чтобы два столь выдающих сочинения оказались на столе рецензента практически в один день.

Другой интересный случай связан с переводом рецензии Набокова на две англоязычные антологии русской литературы под названием “Cabbage Soup and Caviar” Бабиков (в статье «Сочетание стали и патоки Владимир Набоков о советской литературе») сообщает: «Обзоры и лекции дополняются, кроме того, рецензией Набокова “Зеленые щи и черная икра” (1944) на антологию современных русских авторов в переводах на английский, выпущенную в Нью-Йорке в 1943 году…». Но, во-первых, Набоков рецензирует не одну, а две антологии; во-вторых, обе они содержат не только современных авторов. («И там и там: “Шинель” Гоголя и его же “Ревизор”, “Пиковая дама” Пушкина, баллада Лермонтова о купце Калашникове, кулачном бойце-любителе <…>», — пишет Набоков.) А в-третьих, эта рецензия под названием «Постные щи и паюсная икра», в переводе опять же В. Минушина была опубликована в книге «Набоков о Набокове и прочем», так что ссылку можно было бы дать.

Стоит вспомнить и о появившемся в журнале «Литературный факт» (2020, № 2) материале А. Бабикова «Почерк “Ады”. К публикации глав из русского перевода романа Набокова». Это перевод отрывка из первой части романа Набокова “Ada, or Ardor: A Family Chronicle” (1969) и комментарии к нему.

В предисловии к публикации Бабиков ни словом не упоминает о трёх русских переводах романа: «Ада, или Страсть» О. Кириченко, А. Гиривенко, А. Дранова (1995), «Ада, или Радости страсти» С. Ильина (1996), комментарии С. Ильина, А. Люксембурга; «Ада, или Эротиада» О. Кириченко (1999) с предисловием «Роман-протей Владимира Набокова» и комментариями Н. Мельникова. В переводе Бабикова название романа звучит так: «Ада, или Отрада».

Переводы его предшественников можно и нужно критиковать (первый — особенно жестко), но не упоминать о них нельзя. И тем более нельзя не упоминать о предисловии и комментариях Н. Мельникова. (Кстати, было бы интересно сравнить переводы О. Кириченко, С. Ильина и А. Бабикова между собой и с оригиналом но это в другой раз.) Раздражает также небрежность исполнения: во вступлении Бабиков отмечает, что «Ада» попала в список бестселлеров «наряду с ”Крестным отцом”, “Недугом Портного” и “Любовной машиной”», не называя авторов этих книг. Попадание «Ады» в этот список, по его мнению, «не более чем курьез и выдающееся достижение рекламного отдела издательства».

И еще момент, подрывающий доверие к переводчику «Ады», романа, где время — лейтмотив, ведущая тема. В Предисловии к «Прочтению…» Бабиков говорит, что в «очень частной философии» Набокова нашло отражение, среди прочего, «время как пустая фикция и отрасль пространства без осознания нелинейной природы момента и самого момента как части данности». Но время для Набокова — вовсе не «пустая фикция и отрасль пространства» (что означает «без осознания нелинейной природы момента…» и т.д. понять невозможно). Время для него — внутреннее, творческое бытие и инобытие, «сквозняк из другого измерения». Пространство же — бытие внешнее, механистичное. Притом в «Других берегах» Набоков пишет о «дьявольском времени» и о «божественном пространстве». А в «Аде» наоборот: Ван Вин называет время божественным (divine time), пространство же — бессмысленным, демоническим двойником времени (meaningless space, the demon counterpart of divine time). Так что всё сложнее, чем представляется Бабикову.

Еще странность — настойчивый перевод названия романа “Transparent Things” (1972) не как, скажем, «Прозрачные вещи» или «Просвечивающие предметы», а как «Сквозняк из прошлого». Так роман «называл по-русски сам Набоков», утверждает Бабиков, ссылаясь на Г. Барабтарло. Заглянув в книгу Барабтарло «Сочинение Набокова» (2020), находим: «<…> В. Е. Набокова — и лучше ее никто таких вещей не знал — считала, что этой строчкой из раннего стихотворения Набокова следует называть по-русски его “Transparent Things”, а не теми неловкими способами, которыми его простодушно передают даже старательные переводчики». То есть всё-таки не сам Набоков, а Вера, которая притом только считала, как следовало бы назвать роман. Симптоматично, что ни Барабтарло, ни Бабикову даже не приходило в голову, что если бы Набоков хотел, то бы и назвал роман соответствующим образом, допустим: “A Wind from the Past”.

Бабиков также уверен, что Набоков специально насыщал названия книг особым значением. Так, аббревиатура “Look at the Harlequins!” — LATH (он сокращает с артиклями и предлогами) — на самом деле акроним (самостоятельное слово), в переводе означающий «планка, рейка… изначально короткий золоченый деревянный меч — атрибут арлекина»; а аббревиатура «The Original of Laura» — ТOOL — акроним, означающий «инструмент, орудие, резец», из чего легко сделать энное количество квазимногозначительных выводов. Следовать этой логике, наверное, увлекательно, но и опасно — можно забрести в совсем уж непролазные чащи, где “Transparent Things” — ТТ — обернётся пистолетом (шутка!).

Poor Laura

Предприятие, участием в котором особенно гордится А. Бабиков, — это публикация черновиков последнего романа Набокова “The Оriginal of Laura”, в русском переводе — «Лаура и её оригинал». Рукопись состояла из карточек (обычная форма работы писателя).

Карточки взялся переводить Геннадий Барабтарло; если верить характеристике А. Бабикова, «блестящий переводчик и истолкователь Набокова». Сам Бабиков был редактором издания. В «Прочтении…» он рассказывает, какие трудности сопровождали работу переводчика и его как редактора. В результате же на свет явились две красиво изданные книги: одна с факсимильным воспроизведением этих карточек, что ценно; другая без карточек. (Владимир Набоков. Лаура и её оригинал. Фрагменты романа. СПб., 2010,; 2-е изд., испр. СПб., 2014.)

Переводчик и редактор работали со 138 карточками. В каком виде и все ли они вошли бы в роман, успей писатель его завершить, можно было только предполагать. Что не помешало «бригаде» «объяснить читателю возможное развитие сюжета и его вероятный финал». Не особо смутило «бригаду» и то, что после смерти Дмитрия Набокова в 2012 году, то есть спустя 13 лет после выхода книги, обнаружилась «еще дюжина карточек “Лауры”». Так и висят они немым укором воздухе, напоминая о злокачественности непомерной гордыни переводчика и редактора.

В случае черновой рукописи при переводе (кажется нам) следует сохранять по возможности нейтральный тон, однако Г. Барабтарло интересничает вовсю. Он бодро переводит «a sniggering tart with gilt fingernails» как «беспрестанно хихикающая плёха с раззолоченными ногтями». Украшая фразу наречием «беспрестанно» и выбирая для слова tart (здесь: шлюха, проститутка и т.п.) редкую «плёху» («потаскуха», казанск. — Словарь Даля). Выражение “dashes off” (быстро набросать к.-л. текст) лихо изображает как «тяп-ляп и готово». И т.д.

Из рукописи следует, что любовник молодой женщины по имени Flora/ Флора сочиняет о ней роман под названием “My Laura”, то есть «Моя Лора». Более того, имена четырех женских персонажей романа вряд ли случайно рифмуются меж собой: Laura — Flora — Cora — Aurora, по-русски Лора — Флора — Кора — Аврора. Однако Барабтарло называет героиню Лаурой, презрев транскрипцию, созвучие, смысл и даже то, что сын писателя вспомнил, как Набоковы произносили «Лора». Объяснение переводчика удивительно. Оказывается, его выбор, после долгих раздумий, пал на Лауру, поскольку — внимание! — во II веке в Византии жили мученики, братья Флор и Лавр, а «это сочетание растительных имён Набокову, конечно, отлично известное <…>». И при этом Бабиков не стесняется говорить о «повышенной чуткости и подлинном мастерстве» этого переводчика!

Приведём еще примеры чуткости Барабтарло к слову. У Набокова: «Nirvana blowing out [extinguishing], extinction, disappearance. In Buddhist theology extinction <…> and absorption into the supreme spirit <…>». В переводе: «Нирвана задувает (гасит) вымирание, исчезновение. В теологии буддизма — вымирание… и растворение в верховном духе» (здесь и далее выделение, — В.Ш.). Слово extinction в данном контексте — это «угасание», «умирание», но никак не «вымирание».

Или вот прелестный момент. «Винни Карр, дожидаясь поезда на платформе станции Секс <…>» (Winny Carr, waiting tor her train on the station platform of Sex <…>). С переводом всё нормально, зато комментарий переводчика поражает как наивностью, так и полной невменяемостью: «Топонимы с этим корнем образованы от латинского saxum — “скала” (напр. Саксония)». Это надо суметь — так интерпретировать простое слово «секс»!

И конечно, по-настоящему пугает признание Бабикова: «В русском издании была сделана, кроме того, небольшая редакторская правка, на том основании, что, помимо документальной ценности, рукопись “Лауры” представляет собой фрагменты все же художественного произведения, незавершенные главы разной степени отделки».

Изюм из этой булки можно выковыривать еще долго, но пора остановиться. И ответить на вопрос: что же, все эти 810 стр. «Прочтения…» — сплошное недоразумение, на которым можно только посмеяться?.. Нет, конечно. Есть в книге и интересные тексты (например, о пьесе «Событие» или, как уже было сказано, про реставрацию «Лолиты»). Много архивных материалов, особенно в ч. «Окружение Набокова» («К истории берлинского “Братства Круглого Стола” (1922—1923) и “Клуба Поэтов” (1928—1933)». Опубликованы лекции и статьи Набокова о советской литературе («Сочетание стали и патоки»). Есть, наконец, спорная, но любопытная статья « “Дар” за чертой страницы» и публикация второй части «Дара», которую Бабиков ловко перехватил у А. Долинина, но не вполне справился с текстологией (см. об этом: А. Долинин. О пагубах дилетантизма// Звезда. 2015, №9. Бабиков ему отвечает в статье «Публикация рукописи второй части ”Дара” Набокова и ее критика», опубликованной в «Новом журнале» (2015. № 281) и в «Прочтении…»).

Судя по всему, Андрей Бабиков принадлежит к тому типу исследователей и переводчиков Набокова, в которых писатель будит неуёмную страсть к самовыражению, что оборачивается искажениями, извращениями и прочими недоразумениями. Возможна также особая оптика, затрудняющая адекватное восприятие текста. Но хочется верить, что Бабикову удастся с этим справиться и обрести трезвость взгляда и точность мысли. Остальное — трудолюбие, энтузиазм — у него есть.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>