Журнал Перевод № 1’2025 (3). 290 с.

Не закрытие старых проектов (журналов, сайтов, et cetera), а появление новых в наши особые времена – уже явление радостное. Тем более, если проект оказывается интересным и жизнеспособным. Я говорю сейчас о журнале «Перевод», у которого за довольно небольшой срок где-то с середины прошлого года выходит уже третий номер. Посвящен он, как говорилось во времена раннего Рунета, сабжу – переводу, и переводу прежде всего поэтическому (впрочем, здесь «есть нюансы», и о них тоже стоит поговорить, но чуть дальше). Создается же журнал совсем небольшой редколлегией в лице Наталии Азаровой, Михаила Бордуновского, Юлии Дрейзис и Кирилла Корчагина – и очень многих, как видим, приглашенных переводчиков и консультантов.

Задачу перевода в своем самом глобальном – и идеальном, я бы добавил, – варианте формулирует, как представляется, в этом номере Игорь Сид: «Переводчик, в более возвышенном греческом звучании Метафраст – подлинный герой возможных Новых темных веков, единственный, кто действительно способен склеить своей кровью их распадающиеся позвонки». Хотелось бы верить, конечно, в любом случае, попробовать стоит.

Журнал и пробует, точно стараясь охватить совершенно разные страны, регионы, языковые ареалы, литературу новую и не столь. Вот только – а так же разнообразно было и в прошлых двух номерах – несколько примеров из этого номера. Барочно усложненная и довольно темная, герметичная поэзия испанца Гонгоры (1561 — 1627) и довольна простая, безыскусная даже на наш приученный скорее к сложности как знаку модерной поэзии взгляд корейца Юн Дончжу (1917 – 1945) и турка Назыма Хикмета (1902 — 1963). Первый стал «символом национального сопротивления и духовной стойкости во времена японской оккупации Кореи» (из биографической справки, а она есть у всех публикуемых, как и – к вопросу дискутируемой в журнале значимости, а никак не прислужности фигуры переводчика – у переводчиков). А второй на слуху, благо, будучи видным активистом турецкой коммунистической партии, имел много контактов с СССР и даже похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище. Турция, к слову, страна номера – для каждой книжки журнала выбирается, как на тех же книжных ярмарках, страна-«почетный гость». И так, помимо всего прочего, можно узнать, что нынешние поэты в Турции предпочитают довольно залихватские имена – Дерман Искандер Эвер подписывается Маленьким Искандером, а Гёкченур Ч. оставил от фамилии в своем творческом имени лишь первую букву.

Если же тянет на совсем экзотику, то есть и она, и еще какая. Это, например, переводы современного тибетского поэта. Тут надо сказать, что журнал, конечно, больше интересуется и представляет именно современную поэзию. И даже для меня, регулярно по работе переводящего с японского, визуально это действительно «китайская грамота», как это можно перевести, не представляю. И еще, кстати, следует отметить, что к переводу создатели журнала и подходят ответственно (работают в паре как, в данном случае, дающие подстрочник и консультирующие востоковеды, так и признанные поэты-переводчики), и представляют все это (у каждого произведения дан оригинал).

Или вот едва ли не большая экзотика – переперевод Пушкина! Как? А вот переводили его в начале прошлого века на латынь, Максим Амелин же решил перевести обратно на русский, и не просто перевести, а так, как он пишет в своем предуведомлении, чтобы, коли вдруг ожил бы носитель этого языка, то воспринял текст перевода как органическую часть современного ему поэтического корпуса. Результат, право, выглядит как настоящее лингвистическое, культурное, я бы даже сказал, приключение.

Но все же не на экзотике ради экзотики сосредотачивает свое внимание это издание. Но на работе по привнесению в нашу опять же культуру (язык, речь, понимание, список можно продолжить) очень разных поэтик и мировоззрений. Вот, пожалуйста, довольно радикальная, чуть ли не в духе Берроуза, с эстетическим вызовом даже поэзия ныне здравствующего американского поэта Уилла Александера (перевод Марии Малиновской):

ты видишь сквозь них все их жизни
мерцание неясных звездных сред
вопрос наводящий идущий на запах утопии
где горит желанием желание
сознательно себя же растравляя
и это дает тебе силу
чудесно пускать вовне
корень внутреннего диалога

А вот то, что, пожалуй, захватило лично меня больше всего в этом номере – религиозная поэзия Милорада Павича (перевод Анны Ростокиной). Ждал очередных постмодернистских игр, за которые мы в свое время так любили «Хазарский словарь» и прочие романы Павича, но кто возвращается к своим юношеским любовям? А тут оказалось совсем другое, иначе ценное:

…И деву смертей переселенных.
Ее рассеянного храма имена мы носим в миске
И возводим им храмы вдоль пути
И я узнал, которая ночь во мне
Из ночей моих
И индикт который и час который.

Над этими стихами можно думать не меньше, чем над поэзией Целана, тем более что и языковые глубины в данном случае соответствующие – Павич использовал забытую лексику старой сербской поэзии, даже и не совсем поэзии, а той части церковной службы, которую читают, произносят. При этом он осовременивал ее, так, чтобы она могла органически войти – интенция и тенденция уже нам знакомая – в современный язык, не была отторгнута, как чужеродная ткань. Подобные же усилия, надо отдать должное, предпринимал и переводчик, которому в таких случаях сложнее дважды.

Уже понятно, что нам даны не просто переводы, но и продемонстрирована рефлексия переводящего. Даны и различные интерпретации. Так, поэма Октавио Паса «Blanco», одна из самых сложных в его творчестве, разбирается Кириллом Корчагиным и Елизаветой Кузиной с двух основных точек зрения – тантрического буддизма (Пас тогда занимал дипломатическую должность в Индии, активно погружался в ее ментальную среду, переосмыслял ее в своем творчестве) и структурализма (господствующее интеллектуальное течение уже на Западе в то время).

Рефлексия над переводом – и тем очень многим, чему он служит и на что выводит, – вообще, я бы сказал, отличительная черта этого номера по сравнению с предыдущими, то, к чему он склоняется, не изменяя, впрочем, своему, так сказать, призванию по манифестации различных поэтических традиций. Посвященные этой теме материалы образуют настоящий – пусть и не выделенный в оглавлении – блок. Начать тут разговор можно, кажется, с посыла из интервью переводчика с шумерского и аккадского языков, профессора Санкт-Петербургского университета и лауреата Премии Андрея Белого этого года Владимира Емельянова о том, по каким критериям вообще возможен заход в профессию:

1. Переводчик знает язык и переводит с оригинала. В комментарии он спорит с вариантами других специалистов.
2. Переводчик не знает языка, переводит с грамотного подстрочника и консультируется со специалистами.
3. Переводчик – лингвистический гений, который смотрит в правильный словарь и сам делает поэтический перевод. Таков случай Бальмонта.

Казалось бы, о таких очевидностях можно и не говорить, но напоминать о них определенно стоит, ведь в наше время всеобщего непрофессионализма, при этом кратно, кажется, помноженного на «главное – верить в себя», подобные элементарные установки очевидны далеко не для всех. Разговор продолжает Игорь Сид, поющий переводчику оду – то есть объективно отдающий ему должное: «Литературный переводчик – наиболее гармоничный, адекватнейший и конструктивнейший (позволим себе здесь превосходные степени) образчик Homo sapiens». А австралийский философ Питер Мёрфи рассуждает о проблематике языка, текста и перевода в актуальном для разных широт контексте империи. Говорит он, в частности, и о том, что «литература нового времени писала о душах без формы, по выражению Георга Лукача. Она подарила нам – и продолжает дарить – фрагментарные проблески многоликого мира: мира, лишенного объединяющей силы полиса или имперского портала».

Впрочем, тематику номера можно было бы сформулировать и совершенно иначе. Например, здесь есть герметическая «Вторая Ода» Поля Клоделя, переложения из сирийской мистической «Книги торговца» VII века и подборка Йейтса, автора, в числе прочего, мистико-философской книги «Видение» и перевода «Упанишад». Или, кроме мистики, вот еще одна тема – это, как у Паса, Йейтса интерес к Востоку, а у авторов ориентальных, наоборот, к вестернизированным нарративным техникам — взаимный интерес Запада и Востока. Или…

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>