Мне кажется, я абсолютно не представляю себе жуткое пространство отечественной поэзии, в которое я желаю войти, распахнув свою душу. Надо честно признать, что наша, россиянская поэзия, это уже не искусство уединения со всеми, а сплошная интеллектуальная и духовная проституция на заплесневелой панели толстых журналов.

Пока ехала с работы на краснорылом трамвае, набросала это  стихотворение:

дождит
нет целую вечность солнца над крышами
и запотелые окна
целуют расцелованных тоской

какая осень странная в округе
прежде навсегда нестало лета
после навечно забудется зима
а вдруг
эта осень и есть врата райские
для тех которые исчезнут навсегда
а небо не!брито
а небо в похмелье
небо — дождит

дин-кап-дин-кап
наверное
и в подобном звучании дождя есть
огромное важное ускользающее
от меня сегодня
а впрочем то же было и вчера
и то же самое случится и завтра
дин-кап-дин-кап

в моём УЖАСНО одиноком обиталище
чуть западнее руин
Петербурга Достоевского
жизнеутверждающе наброшена петля на люстру
и тень моя гамлетизирует её дрожь

разверзлось трамвайное чрево
открылось трамвайное нутро

и входят лица
и выходят затылки
и тьма желаний укутана в плащи
и тонны раздумий обтянуты куртками
а некоторая печальность облачена в пальто
с каракулевым воротником
и в этом постоянном непостоянстве
моё освобождение
от
осеннего недомогания
одиночествующей лесбиянки

Захотелось прогуляться, и я вышла на перекрёстке Стачек и Ленинского. Направилась в сторону метро. По дороге разглядывала рекламные вывески салонов красоты и прикидывала через сколько дней после изнуряющей, но обожаемой, экзекуции над собой придётся звонить дальнему родственнику и взять взаймы у него пару тысяч на пропитание и книги. Насчитала семь дней.

Вчера видела соблазнительный полупрозрачный комплект белья, красного цвета, от Marc&Andre. Майка на тонких регулируемых бретельках, украшенная оборками на плечах и снизу. Трусики-шорты. В нём, я думаю, замечательно читать стихи, философские трактаты или просто есть мороженное, когда за окном октябрь и дождит. Стоит эта замечательная вещица около полутора тысяч рублей. Для меня – дороговато…

А для вас?

Вчера же, мне давилось встретиться с Валерой. У многих блондинок, обычное дело, самые умные подруги, почему-то, это сероглазые брюнетки. Она, после всевозможных ухмылок на моё повествование о похождениях по семи кругам торгового комплекса, шикарно обозванным «Французским Бульваром», достала из своей сумочки какую-то книжечку и заявила, что этот новый бестселлер талантливейшего интеллектуала и литератора Андрея Максимова, отчасти оправдывает моё существование. О, как!

Она ещё не устала от собственной интеллигентности. Ей уже двадцать восемь, в её гражданском браке нет ничего кроме унылой перспективы свою жуткую привычку надоедать умными цитатами из толстых книг личному пучеглазому сожителю по выходным, перевести в разряд официально оформленной обязанности.

Она вообще не носит чулки. Говорит, что это пошло. Иногда она забегает в гости, и я принуждаю её к просмотру порнографии. Ей это нравиться: и моё принуждение, и порнография на экране плазмы. Но она ещё ни разу не призналась мне в этом.

Наверное, она ещё и не подозревает о существовании оргазма…

Вследствие своей чрезмерной начитанности, она связывает мою любовь к собственной внешности с гламуром. Я знаю, она своему пучеглазику так и говорит обо мне: «дурёха набитая гламурьём».

Помнится, я ей, зачем-то, звонила на городской телефон, и трубку взял её пучеглазик. Он сходу отчебучил: «Валера, тебя гламурная дура хочет!» Я не удержалась и очень громко заржала, а он, услышав мой смех, наверное, испугался и от того повесил трубку.

А мне действительно стало смешно, до умопомрачения — низкооплачиваемую рабу рыбоперерабатывающего производства  обозвать «гламурной дурой»! Это всё равно, что Сергею Звереву или Тине Канделаки присвоить звание героинь Социалистического Труда.

В тот сентябрьский вечер я и поняла, что многие несчастные  сограждане для себя так и определяют волшебство, шарм и обаяние простой работницы предприятия по превращению отмороженной рыбы в сельдь пряного посола.

Вчера мы сидели в кафешке, курили, пытались не соблазниться на пару восхитительных кусочков шоколадного торта, и не понимали, почему мы так тянемся друг к другу. Зачем? А главное ради чего?

— Милая, — сказала я, уже расставаясь с Валерией. — Там, где заканчивается твоя спина, начинает воплощаться ощущение сегодняшней Вселенной.

Она смутилась. В её глазах заплясал чёртик непонимания. В её улыбке читалась невозможность услышанного. Но всякое происходящее происходит, только потому, что так и должно произойти.

Когда Мишель Уельбек пишет: «Единственное отверстие, через которое возможно общение между тобой и другими, это влагалище», ему веришь. Он не пытается кого-либо шокировать, как раз наоборот — он утверждает реальность происходящего.
«Влагалище» от Уельбека есть высокопоэтизированная бытность гламура. Гламура — и как образа мысли, отдельно взятого человека, и как раскрытия сути происходящего вокруг. И действительно: сегодня и лужи на асфальте стремятся обрести гламурный отблеск.

Так что же такое гламур?

Гламур – это больше чем бесшабашная красивость, это не просто стимулирование всевозможного быдла на потребление ярких и, большей частью, ненужных вещей во имя обогащения пары десятков дельцов от фэшн-индустрии. Гламур – это геноцид богатых и красивых тел по отношению к нищим жертвам фаст–фуда.

Гламур — это не столько стиль в моде, сколько выраженный посредством её восторг от неповторимости собственного существования. Это самопровозглашение человека, осознающего что жизнь, в конце концов, — это он сам. Во многом гламур представляет собой форму «потребительского» атеизма, явившегося ответом на оскудение религиозного чувства в странах «золотого миллиарда».

Вырвавшись на волю из западноевропейского зверинца, он проникает всюду. И причины этого понятны: гламур утверждает «изящное вращение мира, сопровождаемое лёгким гулом». Он гипнотизирует не той пышностью и помпезностью, которые заимствованы им из галантного века, а отрицанием природы человеческого страдания и несовершенства.

Природа гламура — природа удовольствия. Философия гламура — философия наслаждения.

Гламур учит уделять себе внимание, преподносить себя как некую загадку…

Таков и Мишель Уэльбек — «извергающий потоки слов, чтобы скрыть запах смерти». Читая книги этого француза, невозможно не испытать некоторую оторопь от того цинизма, которым он щеголяет перед девственным читателем. Он до безобразия откровенен и так же чудовищно загадочен. Он предстающий новым Диогеном, между тем, и роскошен, и всеяден, и его «цинизм» довольно дорог в денежном эквиваленте.

Эгоист до кончика ногтей. И когда он говорит: «мы», то всё равно он подразумевает — «Я». И он позволяет себе страдать, потому как его страдание — гламурно, то есть — лишено страдания.

Итак, гламур — загадочен.

И немногим высокообразованным глупцам дозволено бурчать себе перед сном сказочку о предназначении гламура для недалеких и бездушных дамочек, которые, под воздействием глянцевых журналов и телерекламы, депиляцию в области бикини ставят выше страданий ливанского народа в позабытой 34-х дневной бойне, устроенной Израилем в 2006 году…

Для начала следует взять на заметку то, что гламур вошёл в наше столетие в то самое мгновение, когда женщина окончательно стала похожей на мужчину: короткая стрижка, табакокурение, алкоголизм, бульдожья деловая хватка и приталенные или расклешённые брюки, выбранные под цвет автомобиля. Гламур не только вернул женщине очарование женственности, но и позволил мужчине отречься от мужественности, обозвав оное качество — «мужиковатостью».
Гламур из модной тенденции, чудесным образом, превратился в нечто способное на генетическом уровне закреплять в мужчине стремление к феминизации: идеальный внешний вид, раскрепощенная чувственность, неограниченная эмоциональность, салоны красоты и проникающие в мужской гардероб юбки, колготки, блузоны… В отдалённой мере подобное можно назвать возвратом к «эллинистическому мироощущению», женоподобные воины, неотразимые Ганимеды и соблазнительные Геоцинты.

Если внешние проявления гламура ещё только начинают проявляться в облике «сильной» половины человечества, то «подкожная» его природа уже глубоко укоренилась во многих публичных личностях. Недурственным примером тому служат и Эдвард Радзинский, и Андрей Максимов, и Никита Михалков, и Никас Сафронов, и даже сам Владимир Владимрович.

Гламур существует, относя к разряду условностей такие изобретения человечества как нравственность, мораль, самопожертвование. Причина этого таится не в ограничении ими «области чувственного наслаждения», культивируемого гламуром, а в том, что они покушаются на святая святых этой высокотехнологичной, прибыльной отрасли экономики — ПЕРВООЧЕРЁДНОСТЬ ПОТРЕБЛЕНИЯ.

Гламур — это потребление не по естественным нуждам человека, а по возрастающим, сознательно культивируемым извне желаниям. В некоторой степени, это строго научная дисциплина, задача которой — обосновать чрезмерность хотения. Олицетворяя собой культ тела, не вообще, а строго конкретного, частного, индивидуального — гламур пропагандирует чувственные наслаждения. Он даёт зелёный свет не просто сексуальной раскрепощенности, но возводит в ранг нормы — любое сексуальное отклонение, если из него можно извлечь экономическую выгоду.

Любое самоограничение в гламуре — дурной тон. Любое проявление целомудрия — есть, с позиции гламура, уродство…

А может быть, весь этот гламур — детский каприз, минутная слабость в Истории человечества? Как это у Уельбека: «Минутная слабость — я ничком валюсь на банкетку. Между тем шестерёнки привычки продолжают вращаться. Еще один вечер насмарку — а может, неделя, а может, вся жизнь; тем не менее, я снова должен выйти из дома, чтобы купить бутылку».

Кстати, будет, весьма, гламурно, если мне, случайно, подарят этот удивительный комплект белья, красного цвета, от Marc&Andre. Майка на тонких регулируемых бретельках, украшенная оборками на плечах и снизу. Трусики-шорты!

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>