Глава из книги Михаила Германа «Неуловимый Париж» (издательство «Слово/Slovo», 2011). Начало главы — здесь. Предыдущее — здесь.

Консьержери. Дождь

Но бывали и дни особые, как философские отступления в плутовском романе. Один такой день случился в начале августа, день, душный от близящейся, но так и не разразившейся грозы, с тяжелыми сине-черными, как шиферные крыши Парижа, громоздящимися над ратушей и башней Сан-Жак тучами, с горячим порывистым ветром, несшим по улице Риволи сухие, падающие задолго до осени листья, далекий гром, редкие и бледные зарницы. Прохожие то и дело порывались открыть зонтики, дождь не разразился.

В тот день я положил себе устроить встречу с обителью тамплиеров, рыцарей-храмовников, владетелей целого города-крепости в Париже, называвшейся Тампль. Я заведомо шел «смотреть» то, что давно не существовало, но для меня это было почти естественно: привык же я по старым картам восстанавливать в воображении Париж, которого еще не видел, да и не надеялся увидеть. Мое закаленное воображение готовилось вернуть то, что безвозвратно исчезло, но не из истории и не из памяти.

Владения тамплиеров — монастырь-крепость, настоящий город, простиравшийся в длину примерно на 250 туазов (около 500 метров) в северной части Маре.

Эти рыцари Христа и Храма Соломона, паладины из поэтичных и темных хроник Средневековья, герои легенд и подлинные персонажи истории XII–XIV веков¹⁶ всегда связывались в моей памяти и еще больше в воображении с историей старого Парижа, только начинавшего узнавать готику, Парижа, где собор Нотр-Дам все еще строился, а весь центр города умещался на острове Сите; где жили и короли — во дворце, находившемся на месте Консьержери, когда Лувр был просто крепостью и почти не было мостов.

От королевского дворца сохранилась только знаменитая Сент-Шапель, выстроенная (всего за тридцать три месяца!), чтобы поместить в ней бесценную реликвию, «терновый венец, обагренный кровью Христа», купленную Людовиком IX за баснословную цену — более 100 тысяч ливров¹⁷; возведение капеллы обошлось втрое дешевле.

Не знаю, есть в истории готического зодчества нечто более совершенное: верхний зал капеллы действительно может чудиться (и чудился, конечно) молящимся как портал иного, небесного, мира. Высокие витражи, опоясывающие зал, разделены тончайшими, при ярком свете и вообще незаметными простенками, и кажется, потолок, украшенный золотистыми звездами на темно-синем фоне, парит в воздухе, отделенный от пола и пилястр, парит, соединенный с капеллой лишь радужным сиянием слившихся в одну лучезарную полосу разноцветных мерцающих стекол: между потолком и полом — лишь сотканные из света разноцветные зыбкие миражи.

Тамплиеры оказались искусными финансистами, об их сокровищах рассказывали чудеса, но и эти рассказы не были преувеличением. Что страшнее зависти королей! Начались преследования храмовников. Великий магистр ордена Жак де Моле и многие другие, не выдержав чудовищных пыток, признались во всем, чего от них добивались: в отречении от Иисуса Христа, в немыслимых богохульствах и иных страшных преступлениях. Владения и сокровища тамплиеров перешли в собственность короля.

Но после вынесения приговора («жить среди четырех стен, пока не призовет к себе Господь» — пожизненное заключение) Жак де Моле и Жеффруа де Шарне (приор, наместник ордена в Нормандии) публично на паперти Нотр-Дам, где объявили вердикт, отреклись от данных под пыткой признаний. И в тот же вечер, 12 марта 1314 года их сожгли на костре перед Королевским дворцом на маленьком островке, который историки именуют Еврейским (I’ilot des Juifs)¹⁸.

Если есть в Париже скучные места, то они расположены именно вокруг бывших владений тамплиеров. Оптовые лавки, редкие кафе, даже дома смотрят тоскливо. Но напитанное юношескими познаниями любопытство толкало меня вперед: вот улица Бретань, во времена тамплиеров именовавшаяся Канатной, поскольку тогда здесь располагались соответствующие мастерские, принадлежавшие, естественно, храмовникам. Здесь (куда выходит нынче улица Спюллер, решительно лишенная даже намека на индивидуальность) высились тот самый донжон, башня, где провел с семьей последние свои дни Людовик, и дворец приора, тоже давно снесенный, остался только пыльный душный сквер, куда не проникал даже предгрозовой ветер. И на улице Тампль (rue du Temple) ничто не напоминало о Средневековье, кроме названия, хотя сюда когда-то открывались единственные ворота крепости. Теперь же — рядом станция метро «Temple», откуда (кончался рабочий день) выходили какие-то служащие — хлыщеватые молодые люди с длинными волосами в приталенных разноцветных бархатных пиджаках (мода начала семидесятых), и это вполне естественное течение жизни показалось мне тогда почти святотатством.

Молчали дома, ничто не откликалось на мое воспаленное любопытство, но фантазия, натренированная детскими мечтами, помогла ощутить странную причастность былому. Я вел себя как прилежный экскурсант и гид в одном лице. Вышел на площадь Республики (Place Republique). После унылых улиц, по которым я бродил в поисках былого, площадь показалась веселой, прелестной, с ее каруселями, деревьями, ресторанами, веером разбегающимися в разные стороны улицами, машинами и автобусами, с этим пышным и все же величественным и даже по-своему изящным монументом Республики¹⁹, эффектно вырисовывающимся на фоне все еще темных облаков. Я отыскал остановку автобуса 75, уже как парижанин помахал водителю, поскольку иначе он просто бы проехал мимо, такой конфуз уже случился со мною, и, «погруженный в глубокую задумчивость», поехал вниз в сторону Сены.

Стремительно проносясь сквозь немыслимую тесноту улиц, автобус доехал до набережной и высадил последних пассажиров у самой реки, напротив колоннады Лувра.

Я подошел к парапету.

Налево, за узким рукавом Сены — стрелка Сите, Новый мост, соединяющий остров с обоими берегами, статуя Генриха IV, Vert Galant²⁰, за ней — дома на набережной Больших Августинцев (Grands Augustins), а дальше горделивый купол Пантеона и все те же черно-лиловые тучи, казалось, цепляющиеся за венчающий его тонкий крест.

За моей спиной остались знаменитая церковь Сен-Жермен-д’Оксеруа, фасад Лувра, украшенный колоннадой («дивом огромности и вкуса» назвал ее Карамзин), которой брат знаменитого сказочника Клод Перро замкнул с востока древнюю крепость-дворец французских королей (1673), — свидетели Варфоломеевской ночи, как и сам веселый бронзовый король. Но не о них думал я тогда — то был день тамплиеров. Я перешел через Новый мост и мимо Генриха Наваррского спустился на стрелку Сите. Она корабликом входила в воду, река даже не плескалась о низкий берег, а только слегка касалась его. На густом августовском газоне, тронутом ранней ржавчиной слишком сухого лета, играли дети, няни и мамы с тревогой прислушивались к далекому, нерешительному, но густому грому. Страшный островок когда-то был здесь, чуть правее и ниже по течению. На него с балкона дворца смотрел Железный король мартовской ночью 1314 года, радуясь смерти заклятого врага, смотрел, как обнаженные тела измученных стариков исчезают в дыму. Пламя плескалась в Сене, страшно пах дым, в котором горели и умирали люди.

Консьержери. Набережная Орлож

В старых хрониках засвидетельствовано, что «смерть они приняли с легкой душой» и что «их отречение от ложных показаний и презрение к смерти вызвало восхищенное удивление».

Но, уже стоя на костре, де Моле призвал на скорый Божий суд и короля, и папу Климента V, проклял будущий королей и своих судей. Проклятие сбылось: смерть папы римского от мучительной болезни, внезапная кончина короля, а потом и его наследников (так прервалась династия Капетингов), и главного врага де Моле королевского советника Ногаре породили страх, предания, легенды, живущие до наших дней.

Дождь все же начался, душный и теплый, грома не было слышно. И я почему-то подумал: жаль, что не было его тогда, в ту ночь. Хотя — что бы изменилось?..

Эти события давно кажутся легендой, стали, вероятно, общим местом. Крипта, построенная на другом конце Сите в память жертв нацистской депортации, — памятник несравненно более жестокому и масштабному злодейству. Но история отворачивается от сравнений, оставляя в памяти кровавые мифы охотнее, чем справедливые суждения.

Площадь Республики

С первой туристической поездки я исходил Сите вдоль и поперек, помню трогательное объявление 1965 года у входа в Нотр-Дам: «Это не музей, а дом Бога. Просим не входить сюда в открытых платьях и шортах». Каким он показался маленьким (когда-то он стоял на высоком основании, паперть его служила торжественной трибуной, откуда провозглашались королевские ордонансы и где разыгрывались мистерии, а потом «врос в землю»): паперть не видна больше, и он порой выглядит словно бы униженным, потерянным, или, скорее, незаметным своим величием. И потом это ощущение соприкосновения с небом, когда оказываешься в центральном нефе, своды которого смыкаются в прозрачной полутьме, на кружащей голову высоте десятиэтажного дома (33 метра).

Продолжение — здесь.

___________________

16. Тамплиеры, как рассказывали старые летописи, были храбры, благородны, несли службу по охране паломников, давали обет нищеты; все, что принадлежало им, переходило в собственность ордена. Папа Иннокентий II в 1139 году издал буллу, согласно которой тамплиеры подчинялись только Святому престолу, имели право пересекать любую границу и не платить налогов.

20. Едва ли переводимое прозвище Генриха IV — повеса, волокита, старый сердцеед.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>