Как и было обещано, начинаю публиковать ответы писателей на вопросы новой (на этот раз писательской) анкеты Неудобной литературы. Примерно два раза в неделю я буду выставлять здесь ответы того или иного писателя. Скажу сразу: мнения я получил очень разные, ответы, в большинстве случаев, оказались довольно подробные и иногда очень неожиданные. Выскажутся Олег Зайончковский, Александр Иличевский, Олег Павлов, Михаил Гиголашвили, Игорь Яркевич, Илья Стогов, Роман Сенчин и другие известные писатели.

Попутно я проанонсирую две новые книги, которые мы начинаем публиковать на Переменах этим летом и которые, несомненно, можно отнести к Неудобной литературе (о причинах я расскажу отдельно). Эти две книги – роман Валерия Осинского «Предатель» и роман(с) Натальи Рубановой «Сперматозоиды».

А сегодня, прежде чем представить ответы первого из респондентов, я хочу сказать пару слов о Василии Доквадзе, писателе и поэте из Таллинна. Последние пару месяцев его мини-проза постепенно публиковалась в Блоге Перемен, и теперь уже сформировался ее небольшой сборник.

Его прозаические тексты будут продолжать появляться на Переменах этим летом, а сегодня в проекте PDF-поэзия Перемен опубликован поэтический сборник Василия Доквадзе. Я уверен, что литературные чиновники из литературных толстяков ни за что не обратили бы внимание на этого автора. А по моему – стоило бы: ведь перед нами талант уровня Хармса, Введенского и (в некотором смысле) Михаила Зощенко. В общем, запомните это имя: Василий Доквадзе.

* * *

Засим предлагаю ознакомиться с ответами Владимира Лорченкова, писателя, пишущего по-русски, но живущего в Молдавии. Кстати, тексты Лорченкова тоже вполне можно отнести к тому явлению, которое я называю «Неудобная литература». Хотя их публикуют, но вот на премию «Национальный бестселлер» в этом году автор «самовыдвинулся» (с романом «Табор уходит») и никто в итоге за него (по всей видимости, демонстративно) не проголосовал, так что ответственный секретарь премии Виктор Топоров, высоко ценящий прозу Лорченкова, во время торжественного оглашения длинного списка премии (об этом событии я писал здесь) не преминул немилосердно пристыдить членов жюри за подобное странное невнимание к действительно хорошей книге.

«Он не щурится, потому что смотрит на мир широко раскрытыми глазами» (авторская подпись Владимира Лорченкова)

Есть ли среди Ваших знакомых писатели, чьи тексты отказываются издавать, хотя эти тексты вполне достойны быть изданными и прочтенными публикой? Если возможно, назовите, пожалуйста, примеры. Каковы причины отказов?

Я не вожу знакомств с писателями потому что в Молдавии никаких писателей кроме меня, нет. Если бы я жил в России, где плотность писателей на квадратный километр еще меньше (страна очень большая), то все равно знакомств с ними бы не водил. Я художник, а художник — даже проповедующий коллективные ценности — индивидуалист. Любое собрание больше трех человек вызывает во мне раздражение. Если, конечно, речь идет не о вечеринке чешских свингеров или попойке.

Что касается отказов — отказывали мне, лет пять-шесть. Почему, не знаю, слал самотеком, а самотеку отвечают редко. Один раз объяснил отказ Князев, но он же дал мой адрес литагентам Юлии Гумен и Наталье Смирновой, они написали, я подписал контракт, и меня стали благодаря им издавать.

Меня молчание издательств не мучило. Ничего страшного в периоде отказов нет. В рыночных условиях со временем любая книга будет издана — так или иначе — и «БТ» Галковского яркое тому подтверждение. Да у рынка свои минусы. Но в целом он намного лучше чем то, что было раньше. В СССР какой-нибудь литературный сотрудник… ну пусть будет Анна Козлодораскина, потомок славной династии писателей Козлодораскиных, и внучка третьего секретаря пятого СП РФССР Капитона Козлодораскина, — могла тебе не просто отказать, а черкнуть на тебя отрицательную характеристику в ЦК или куда они там их писали. С выражениями, как они умеют — «бред с ядовитой пеной ненависти на клыках», «в то время, как вся советская молодежь…» «на БАМе» «отщепенец, в рот его и в ухо», «заклеймить» «проработать» «молодое деревцо, согнутое и потому уродливо выросшее», «поздно выпрямлять, надо корчевать»… И ты бы потом 50 лет кочегарил, спивался одеколоном и потихонечку УМИРАЛ — и это еще в лучшем случае, в самом мягком варианте, софт-версии позднего СССР (до 50-хх — пристрелили бы и точка). .

Иными словами, — лучше всего есть так, как есть сейчас. Да, уже нет писательских отпусков санаториев и изданий по разнарядке, но есть свобода выражения. Это здорово для писателей, но мучает литературных чиновников — даже 20 и 30- летних — которые пытаются возместить потери «писательскими поездами», «поддержкой государства», «встречами с деятелями искусства» и прочим дерьмом. Настоящим писателям этого не нужно. До тех пор, пока мы свободны в самовыражении, девушки носят мини, и в свободной продаже есть алкоголь, бумага А-4, ручки и карандаши — мы в раю. Да, не самом совершенном, но ведь и в Эдеме были змеи.

Есть ли в литературном произведении некая грань, за которую писателю, желающему добиться успеха (например, успеха, выраженного в признании читателями), заходить не следует? Может быть, это какие-то особые темы, которые широкой публике могут быть неприятны и неудобны? (Если да, то приведите, пожалуйста, примеры.)

У каждого свое понятие успеха. Для меня наивысший успех — написать книгу, которая
бы имела такое же значение для мировой литературы, как «Легенда об Уленшпигеле». Читатель тут, в общем, не при чем. «Легенду» при жизни автора толком не оценили, да и в 20 веке, когда начали ее прославлять, сделали это по политическим мотивам — нужно было в трусоватых бельгийцах зажечь пламя патриотизма во время Первой Мировой. Книгу даже и сейчас-то толком не оценили. Ну и что? Главное — понимать что ты написал нечто подобное. Этого вполне достаточно.

Если же мы говорим об успехе в несколько более общепринятом смысле — то никаких граней, перешагивание которых опасно для успеха у читательской публики, я не вижу. Миллер, Буковски — Буковски даже более яркий пример, — перешагнули максимум граней. Тем не менее, они вполне любимы публикой. Вопрос в том, что перешагивая грани, они шли не к успеху в обывательском смысле, а к самим себе. Вообще, вы ставите лошадь поперек телеги, или как это у вас в России говорится? Надо сначала писать книги, а потом уже придумывать им теоретическое обоснование, философию, стратегию, и т.п. Так обычно делается.

… Или, возможно, существует какая-либо особая интонация, которая может вызвать у читателя отторжение и из-за которой весь потенциально вполне успешный текст может быть «самоуничтожен»?

Никакое читательское отношение не может уничтожить или возвеличить текст. Текст это вещь в себе.

Если такие темы и интонации, по Вашему мнению, существуют, то держите ли Вы в уме эти вещи, когда пишете? И насколько это вообще во власти писателя — осознанно управлять такими вещами?

Я ничего в уме не держу, когда пишу. Когда пишешь, сознание должно быть чистым и пустым. Как зеркало. Если Вас интересует техническая сторона вопроса, то я сначала создаю в уме в самых общих (очень общих) чертах сюжет — а потом работаю методом «потока сознания». Если поток ломает сюжет — тем хуже для сюжета, ему придется подстраиваться. Потом текст проходит шлифовку — я разбиваю его графически, оформляю диалоги, делаю все, чтобы он удобно и легко читался именно зрительно. То есть, я могу огранить алмаз, но его форма, размеры, и чистота от меня не зависят. Я просто ретранслятор. Во власти писателя только — работать. Наполеон совершенно правильно гордился не своим гением, а своей работоспособностью, без которой гений ничто. С учетом того, что гении нынче повывелись, я это правило распространяю и на просто талантливых людей к которым, без сомнения, отношу и себя.

Что приносит писателю (и, в частности, лично Вам) наибольшее удовлетворение?

По-человечески — жена, алкоголь, занятия спортом, общение с детьми. Как писателю — чтение хороших книг.

… признание публики, выраженное в том, что Ваша книга издана и люди ее покупают, читают, говорят о ней?

Что такое публика? Ее нет. Есть конкретный читатель. Каждый единственный в своем роде. Я признаю за читателем право на два типа мнения. а) «понравилось» б) «не понравилось». В любом случае — каково бы не было его мнение, — я благодарен за потраченное время и высказанное суждение. Но когда читатель пытается изобразить из себя нечто большее, чем он есть, мне это не нравится, даже когда речь идет о похвалах.. Флорентийский купец мог сказать что «Давид классный, он как живой» или «Давид плохой потому что слишком голый», — ладно. Но когда купец начинает говорить, что Давид нравится ему «сбалансированностью композиции, вызванной… » или не нравится «чрезмерным преувеличением анатомических стро…» то купцу надо заткнуть хайло. Мне нравятся Бах и Вивальди, и не нравится Прокофьев. Я не могу объяснить почему, я не специалист, и я не строю из себя знатока. Мне просто что-то нравится или не нравится. Для таких людей — как видите, для себя, — я и пишу.

… признание литературного сообщества (выраженное в одобрительных отзывах коллег и литературных критиков, а также в получении литературных премий и попадании в их шорт-листы)?

Так называемое литературное сообщество Российской Федерации это удивительный гибрид блошиного рынка, азиатского базара и цыганского табора.

Оно практически полностью профнепригодно. Я, в первую очередь, говорю о критике. Причем непригодна даже не на уровне «медсестра не сделает операцию потому что она не хирург». Здесь уровень — «уборщица работает хирургом потому что ее устроил папа — друг главврача». Там трайбализм натуральный царит. Критик-Юзефович-дочь-писателя-Юзефович-«писатель» Латынина-дочь-критика- Латынина-и-критика-Латыниной-критик-Лиза-Новикова-дочь-критиков-Новиковых-курьер-редактор-Василевский-опекун-поэта-Василевского-и-поэта-Василевской? «Потомственная писатель» Костюкович, которую писательницей назначили, а талантливой не назначили, вот за несколько десятилетий и родила гора мышь — путеводитель по едальням Нижней или Верхней Италии (ну а что, формально-то — книга. Бумага есть? Есть, обложка есть? Есть. Книга! Значит, писатель!)? Международная авантюристка «Горал Линорик», которую послали в Россию работать «культурной элитой», но вместе с зонтиком с ядовитой иглой, фотоаппаратом в зубе и зажигалкой-пистолетом забыли выдать хоть какие-то литературные способности? Бросьте. Все это типичная тумба-юмба, это гибрид Африки и СССР, где сколачивались «трудовые династии», которые ни черта не работали, и которые разбавлялись странными людьми с непонятно какой фамилией (он то ли Пешков, то ли Горький, то ли Клим Самгин, а на самом деле Трайфенбах Ибн Саладим Бутлижарды Марды, и вообще не он и не она, а оно).

Вот, кстати, перейдем от Династий к героическим одиночкам. Критик Кучерская, унылая, как засохший прошлогодний кулич или ее статьи? Графоман Басинский, что зашел с правого боку с «книгой» «Джон Половинкин», за которую надо лишать права на занятие любой филологической деятельностью, а потом подкатил с «Толстым»? «Писатель» Бутов, которого назначили писателем в лихих 90-хх? Вы извините, но там — кому доверять? Даже лучшие — например, Топоров — поражены кумовством и поделать с этим ничего нельзя. Но Топоров хотя бы не пишет книг, — я говорю о книге как о художественном произведении, — и уже за это ему честь и хвала. Вдобавок он пишет отлично, в западной литературе разбирается, а русская классика 19 века ведь туда ушла, а не в голимую советчину и антисоветчину второй половины 20 века… А остальные мало того, что кум на свате и брат на сестре, так еще и в массе своей используют критику как трамплин, чтобы записаться в писатели. Но это просто-напросто азиатчина. Вы ляжете на стол хирурга, который в свободное от работы время открыл похоронное бюро? Надо ребята снять крест или одеться, в конце концов. Православная писательница — критик в «Ведомостях»; сегодня критик, завтра трах-ти-би-дох, писатель про Толстого, — дедушка акадэмик, папа критик мама обозреватель, дочь — писатель, внучка — Жучка. Так нельзя. Надо вымыть руки, за ушами, постричь ногти, почистить обувь. Начать жить как весь цивилизованный мир. Подался в pr, уйди из отдела новостей. Стал писать худлит, откажись от литературной критики. Перешел в правительство — продай акции. Но рф-ская литобщественность, которая усиленно требует этого от своих властей, сама почему-то следовать этому правилу не желает.

К счастью, никакого влияния на мировую литературу эти филологические вырожденцы, — прокумовавшие золотой запас русской литературы 19 века, и так изрядно подъеденный ржавчиной советской литературы, — давно уже не имеют. При всем желании, они не в состоянии задавить автора, как могли сделать это в СССР. Так что и оглядываться на них нечего, и мнение их не стоит ничего. Ноль.

… или более всего Вас удовлетворяет метафизический и психологический факт самореализации – т.е. тот факт, что произведение написано и состоялось (благодаря чему Вы, например, получили ответы на вопросы, беспокоившие Вас в начале работы над текстом)? Достаточно ли для Вашего удовлетворения такого факта или Вы будете всеми силами стремиться донести свое произведение до публики, чтобы добиться первых двух пунктов?

Ответ очевиден. Конечно, да. Главное — акт творения. Что потом… Меня не волнует личное признание, а интересует лишь признание книги — причем не как продукта, а как Текста. Пусть не сейчас, пусть не для всех. Это единственное, что меня интересует в моей так называемой «судьбе в литературе». Слава, деньги, статус, читательское признание, и т.д.—это не имеет для меня никакого значения, я не поп-музыкой занимаюсь. Даже фамилию на надгробном камне можете стереть. Мне, повторяюсь, все равно, меня интересует только ЖИЗНЬ ТЕКСТА.

Попытки же добиться так называемого успеха абсолютно глупы. Кто знает историю литературы, тот в курсе, что хороший писатель всегда плохо кончает. Даже если он жил феерично, как Фитцджеральд или богато, как Хэмингуэй и Ремарк, или долго и счастливо, как Апдайк. Потому что неизбежный финал любой жизни — поражение. И это понимали даже такие жизнерадостные и витальные люди, как Рабле или Миллер. Человек, который этого не понимает, не художник, ему просто нечего в литературе делать. Ему надо вступить в клуб «Двенадцать целых три десятых» (или сколько у него там?) Германа Садуллаева или записаться в Липки «поражаться глубинам мысли Захара, восхищаться высотой горного орла Сережи и увлекаться вдумчивой медитацией Германа», как делает восточный фотомодель Снегирев за периодические алаверды.

Но вернемся к настоящей литературе. Трагедия, горечь, надлом, трещина — вот отличительные признаки художника. На художнике всегда есть налет безумия. Порча. Назовите как угодно. Настоящий писатель может сколь угодно притворяться нормальным, но он, в обывательском смысле, безумен. Даже если он, как я, обладает безупречным социальным статусом мещанина. Но это не должно обманывать — художник, он как пациент психушки после 10 лет санатория — может сидеть напротив, резать бифштекс а потом что-то блеснет в глазах на мгновение, и ты поежишься, потому что на мгновение, но понимаешь — это Иной. Я такого блеска ни у кого, кроме себя, не вижу, но, как и всякого человека, он меня пугает. Для кого-то это ужасно смешно, для кого-то — повод упрекнуть меня в мнимой мании величия. Как говорится, Б-г им судья.

Что Вы думаете о писателях, которые активно себя раскручивают – как лично, так и через друзей и знакомых? Должен ли писатель заниматься этим не совсем писательским трудом?

Никто ничего не понимает в рекламе, кроме тех, кто занимается ей профессионально. Мне смешно слышать профессиональные термины от людей, которые в этом бизнесе не заняты. Конечно, интуитивно дилетанты пытаются что-то сделать, но — по наитию. Великолепен в очных ставках на ТВ Веллер, очень профессионально щурится Сергей Прилепин, классные свитера подбирает себе Захар Шаргунов, есть своя «фишка» — тросточка и Та Самая Курточка, — у Огела Каишна, которого сейчас будут делать писателем. Тем более, что и схема накатана — сначала книжка анекдотов про Штирлица, потом — уже чего посерьезней. Так, кажется, Быков начинал, а сейчас Ольшанский начинает — правда, у него не про Штирлица, а про «русскую жизнь»?? Кто там еще? Я заранее извиняюсь — могу путать имена и фамилии, ну так я и не очень сведущ в современной литературе РФ. К тому же, они там все на одно лицо — что внешне, что по какому-то мутному почерку.

Тем не менее, любой рекламист вам объяснит, что без товара позиционирование — напрасная трата сил и денег. И пример 90-хх годов, на которые сейчас без улыбки смотреть невозможно — и от которых, когда спала пена дней, остались лишь Сорокин Пелевин Лимонов и одна книга Галковского, — это четко доказывает. Щуриться ребята могут сколько угодно, а останутся тексты. И, сдается мне, среди них точно будут книги забитого Шарова, которого сейчас не видно и не слышно, а вот книг вышеперечисленных — нет.

Так что не нужно изобретать велосипед и искать особый русский путь. Существует разделение труда. Литагент продает права на текст, издатель — издает книгу, переплетчик — переплетает, типография — печатает, сеть распространения продает, писатель — пишет. Всё. Весь литературный мир «золотого миллиарда» так живет и живет неплохо, — по крайней мере, весь 20 век остался за ним. А в век 19-й — который целиком и полностью за русскими, — Россия и была частью цивилизованного мира. Так, может, вернетесь уже?

* * *

Далее: Ответы Андрея Иванова на писательскую анкету, а также занятные отзывы блоггеров на ответы Лорченкова

Читайте также:

— Новый Опрос. Вопросы к писателям
— ответы Сергея Шаргунова
— ответы Андрея Иванова
— ответы Олега Павлова
— Где литературные агенты
Все предыдущие части Хроники (Оглавление) — здесь.

Более ранние части Хроники (Оглавление) — здесь.

* * *

КНИГИ ПРОЕКТА НЕУДОБНАЯ ЛИТЕРАТУРА:

ВАЛЕРИЙ ОСИНСКИЙ. «ПРЕДАТЕЛЬ»
ОЛЕГ СТУКАЛОВ «БЛЮЗ БРОДЯЧЕГО ПСА»
ОЛЕГ ДАВЫДОВ. «КУКУШКИНЫ ДЕТКИ»
СУЛАМИФЬ МЕНДЕЛЬСОН «ПОБЕГ»
ДИМА МИШЕНИН «МОТОБИОГРАФИЯ»

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>