Поэт Наталья Романова, фото: VTORCHERMET

Подались мы с Лёкой Ж. в клуб «Танцы» на «Русский слэм» — так обозвали живой турнир живых поэтов. Анонс был многообещающим: «Будущие звезды против заслуженных пердунов. На сцене «Танцев» сойдутся в бою опытные бойцы, в том числе гиперчемпионы — московский Андрей Родионов и питерский Евгений Мякишев. Организаторы будут рады, если победит кто-то третий».

Лёка Ж. и сама не чужда поэзии. Стишатами она балуется с детства и до сих пор не упускает возможности поразить собеседника строфой-другой собственного сочинения, вроде таких:

В окно с тоскою смотришь ты
А там — темно и жутко!
Не разглядеть ее черты.
Какая злая шутка!
Но все равно ты рядом с ней
И днем, и ночью — всюду!
Ты только водки ей налей:
Сама придет…

— ну и так далее.

Но так уж случилось, что на поэтическом состязании Лёка Ж. никогда не бывала. И что такое «Русский слэм», не имела ни малейшего понятия. Я как мог постарался подготовить ее к таинству поэтической мистерии.

— Представь себе, Лёка, — начал я загадочно. — В темном, душном, прокуренном полуподвальном зале собираются жрецы и жертвы поэзии.

— А поэты-участники — кто? — перебила меня Лёка Ж. — Жрецы или жертвы?

— Думаю, и те, и другие — это кому как повезет. Не мешай. Так вот, поэты поочередно приносят себя на заклание на алтаре искусства.

— Это как? — уточнила Лёка Ж.

— Как-как… Поднимаются на сцену и читают свои стихи перед публикой. После этого почитатели поэзии из числа ее жертв выставляют им оценки.

— Да это же какое-то судилище поэтов! — возмутилась Лёка Ж.

— Ну как сказать… Все-таки человек с улицы слушать стихи не пойдет. Так что поэты собираются среди своих. И уж если ты так хочешь какую-нибудь метафору, то «Русский слэм» это скорее не судилище, а пиршество… поэзии.

— Допустим. А что такое слэм?

— Хороший вопрос. Насколько я в курсе, это что-то из лексикона рокеров — когда на концертах зрители возле сцены прыгают, падают, толкаются и трясут головой.

— Отлично! Но, скажи-ка, при чем тут стихи? Неужели современная поэзия вызывает у слушателей конвульсии?

— Насчет слушателей не знаю, а у самих авторов — наверняка. Ведь поэтам необходимо овладеть пространством, то есть вниманием публики. Вот им и приходится прыгать, орать, употреблять обсценную лексику — все-таки на слово «хуй» ухо любителя поэзии реагирует гораздо живее, чем на слово «вечность».

— Правда? — удивилась Лёка Ж.

Дискуссия так увлекла нас, что к началу поэтического пиршества мы опоздали. В темном, прокуренном зале — как я и обещал, — на радость многочисленным почитателям поэзии, стоявшим буквально плечом к плечу, уже вовсю шла битва поэтов. Роли рефери исполняли Денис Рубин (первый промоутер группы «Ленинград») и Вячеслав Курицын (автор бессмертной оперы «Путин и зайцы» и просто хороший человек).

На сцене над толпой возвышалась рубинововласая Наташа Романова, которая безэмоционально изливала пассионарный сарказм на тему «Алых парусов», обыгрывая и название романа Грина и праздник пьяных выпускников. Наташа бесстрастно рассказывала о подростке, которому бабка насильно читала «Алые паруса» — вот садистка! И он, чтобы хоть как-то спасти свою психику от ужасной травмы, нанесенной литературой, втихоря ширялся. Галлюциногенный поток сознания плавно перенес героя на одноименный с романом Грина праздник молодежи, где его другу почему-то отрезали голову. Затем ее, голову, скинули с Дворцового моста на проходящий внизу парусник — тот самый, с алыми парусами, — и голова зашибла стоявшего на борту ветерана, а потом угодила в рубку, где выпивали высокие гости.

Никто особо ниче не понял, т. к. все уже набухались и друг с другом стали ебацца.
А одна, самая главная, вдруг как заорет: — Бля, господа!
Давайте еще бухать — за здоровье нации:
У ГрИна аж глазы повылезли, зыря, какая я классная и замечательная пизда!

— заключила Наташа Романова все тем же ничего не выражающим тоном.

— Хм… — Лёка Ж. сглотнула. — Так, где здесь бар? Че-то мне выпить хочется после такого пиршества поэзии.

— Ты что, Наташу Романову никогда не слышала? Это же китч, построенный на псевдопэтэушной эстетике.

— Очень уж мрачный китч. Мне такой не по нутру, — сказала Лёка Ж. и гордо направилась к бару.

Но дойти до него не смогла.

Потому что на сцену выскочил лысый и бородатый мужик в потрепанной одежде и, злобно зыркая, заорал:

Между ними прилавок: котлеты, лапша!
Быстро движется очередь, касса звенит!
Он тарелку борща не донес до стола!
Потому что рука от волненья дрожит!
А она все стоит, приоткрыв алый рот!
Сжав холодной рукой черпака рукоять!
Все куда-то спешат, только очередь ждет!
Потому что любовь поважнее, чем жра-а-а-ать!!!

Публика разразилась овациями, а Лёка Ж. застыла с поднятой рукой, которую жалобно протянула в направлении к бармену. Понадобилось некоторое время, чтобы Лёка Ж. овладела собой и стерла со лба капельки холодного пота.

— Боже! — воскликнула она. — Кто этот маньяк?

— Он не маньяк, это у него имидж такой, — пояснил я. — Московский поэт-мутант Андрей Родионов. Говорят, у него череп искусственный и ухо откушено, как у Ван Гога.

— Да? — поразилась Лёка Ж. и внимательнее всмотрелась в спускавшегося со сцены столичного терминатора. — Но у него два уха! Что, одно из них тоже искусственное?

— Лёка, ты потрясающе доверчива! Это же поэтический вымысел.

— Всё, больше не могу. Молодой человек, — обратилась она к бармену, — будьте добры, «Джеймесон»! Да поскорее.

— Сколько? — спросил бармен.

— Конечно, пятьдесят… То есть сто… Нет, сто пятьдесят…

Лёка Ж. отвлеклась от бармена и увидела, как на сцене устанавливают высокий стул, на который садится беременная девушка в длинном вязаном платье, а прямо на Лёку Ж. идет громадный поэт-мутант.

— Стойте! — закричала Лёка Ж. так пронзительно, что на какой-то миг все смолкли и уставились на нее.

— Это я бармену, — объяснила Лёка Ж. и широко улыбнулась. Затем, не переставая улыбаться и косясь на Родионова, сказала молодому человеку: — Налейте мне, пожалуй, двести «Джеймесона». Чего уж мелочиться среди титанов поэтического искусства!

Тем временем беременная девушка, которая оказалась поэтессой с редкими именем-фамилией Настя Смирнова, начала читать. Стихи были простые, но веселые. Так называемая «бытовая лирика». Про обычную девушку, которая могла бы обитать в любом населенном пункте страны, которая никуда не спешит, готовит обеды, стирает-убирает, смотрит телевизор. «Мне даже нравится Путин», — иронично призналась лирическая героиня и уточнила: а что, вполне приятный мужчина, энергичный.

Когда Настя Смирнова дошла до экзистенциального лозунга:

Дело женщины варить борщи,
а не сиськами трясти на баррикадах,

— мужская часть аудитории зааплодировала с особым неистовством.

— Нет, я с этим согласиться не могу, — поделилась со мной своими соображениями Лёка Ж., забрав у бармена виски. — Варить борщи — это на любителя… А это еще кто? — спросила она, указывая на лысого мужчину в ярко-красной рубахе, который поднимался на сцену.

— Ну, Лёка, стыдно не знать самого известного нынче питерского поэта. Это Евгений Мякишев.

— Это который «гиперчемпион»?

— Тот самый.

Мякишев мрачно оглядел зал и констатировал:

Пребываю в ахуе — охую и ахую!
И ошую-одесную ныне всех оттрахую!

— Хорошенькое начало, — сказала Лёка Ж. и еще хлебнула виски.

Вот и стал я лысый — подлинный обсос

— продолжил Мякишев, —

Небогатый пысой. Ухожу вразнос.

— Чем, извиняюсь, небогатый? — полюбопытствовала Лёка Ж.

— Пысой, — ответил я.

— А что такое «пыса»?

— Думаю, это что-нибудь половое.

— Хм. Пойду-ка я к бармену, пококетничаю. Всё приятнее, чем про «пысу» слушать…

Пробравшись в к барной стойке, Лёка Ж. почти возлегла на нее и ласково попросила:

— Молодой человек! Плесните-ка мне еще «Джеймесончику»!

— Опять двести? — поинтересовался бармен.

— Зачем двести. Двести пятьдесят.

— А вам плохо не будет?

— Вас так заботит мое здоровье? — промурлыкала Лёка Ж.

Бармен смутился и поспешил к бутылке виски.

Первый тур «Русского слэма» закончился, как раз когда Лёка Ж. принялась за второй стакан.

— Где Настя Смирнова? — спросила она, вернувшись ко мне с половиной стакана. — Она вышла в следующий тур? — И получив утвердительный ответ, сообщила: — Я присяду куда-нибудь, а ты меня позови, когда Настя появится.

«Куда-нибудь» — это барная стойка, где Лёка Ж. основательно устроилась. Время для нее полетело незаметно. В ритме рэпа Андрея Родионова, который ломая стойку микрофона, напористо выкрикивал сводки ленты новостей:

Внука Пугачевой усыновила Пьеха!
Роману Трахтенбергу уже не до смеха…

Наконец снова вышла Смирнова. Теперь она рассказала о том, как три раза послала молодого человека, а тот все не мог сообразить, куда именно должен пойти.

Быть может, она смешна, моя маленькая глупая месть.
Но тем, у кого нет хуя, только и остается
Посылать на хуй тех, у кого он есть.

Лёка Ж. даже позабыла о бармене, с которым собиралась пококетничать.

— Правильно! — закричала она.

— Эм… Простите… — услышала Лёка Ж. голос бармена. — Ваше виски…

— Ваше? — переспросила Лёка Ж. — Ваш! Виски — только мужского рода! Он крепкий и сногсшибающий, как столб, который держит электропровода… Впрочем, вам, с вашим средним родом, этого не понять, — заключила Лёка Ж., забрала бокал с «Джеймесоном» и отвернулась.

— А… Простите… — услышала она опять голос бармена.

— Что еще? — недовольно спросила Лёка Ж. — Вы мешаете мне наслаждаться поэзией!

— Да, но вы не заплатили, — напомнил бармен.

Лёка Ж. смерила его уничтожающим взглядом.

— Обычно я не плачу мужчинам, но для вас, юноша, сделаю исключение.

Лёка Ж. не глядя достала купюру и небрежно бросила ее на стойку:

— Сдачи не надо.

После чего направилась ко мне, по пути сделав серьезный глоток, затем деловито поинтересовалась:

— Так, что здесь происходит?

— Здесь, Лёка, происходит битва поэтов, — напомнил я. — А у тебя, как погляжу, происходят гендерные бои с барменом.

— Девушка! — услышали мы его робкий голос.

Лёка Ж. обернулась и попыталась сфокусировать взгляд на бармене, который показывал оставленную ею пятидесятирублевую купюру.

— Этого мало. К сожалению, — объяснил он.

— Да он какой-то сексуальный маньяк! — громко возмутилась Лёка Ж. — Буквально проходу не дает.

— Лёка, наслаждайся поэзией, я разберусь, — сказал я и отправился к бармену, чтобы рассчитаться за Лёку Ж.

Тем временем на сцене появилась Наташа Романова, которая фирменным безучастным тоном начала:

Я не люблю беременных…

Далее Романова поведала историю про то, как девочка хотела насчитать 99 беременных, поскольку верила, что тогда батя купит ей шузы или сделает какой-нибудь другой ценный подарок. Но досчитать до 99 никак не получалось. Бедной девочке даже пришлось трижды лечь в роддом, где она ходила по палатам и считала, считала, считала…

В гробовой тишине, повисшей в зале, раздался громкий свист. Это была Лёка Ж., которая уже пробиралась сквозь толпу к сцене.

— Лёка, стой! — крикнул я и поспешил за ней. Но она уже взошла на алтарь искусства шаткой походкой и крепко вцепилась в микрофонную стойку.

— Тсссс! — призвала она.

— Вы тоже участница? — спросил Денис Рубин.

— Я не участница. Просто послушала тут про беременных…

— Девушка, на «Русском слэме» все дискуссии происходят в зале, а не на сцене, — сказал Рубин.

— Но мне очень надо! – твердо, как могла, сказала Лёка Ж.

— Да пусть, — вступился за Лёку Ж. Вячеслав Курицын. — Только недолго.

— Я коротко, — заверила Лёка Ж. — Я вот что хочу…

— Лёка, молчи! — призвал я из зала.

— Не могу, — объяснила она и звонко начала:

В дожди, в снегопады, в ненастье,
Когда на душе тяжело,
Я вспомню поэзию Насти
Смирновой — и станет светло и тепло…

Говорят, в «Русском слэме» победил Евгений Мякишев. Мы с Лёкой Ж. этого не видели, поскольку после фееричного выступления в защиту Насти Смирновой, вызвавшего горячий отклик у публики и совсем не горячий у Рубина с Курицыным, спешно ретировались.

Что ж, наверное, Мякишев круче и профессиональнее — если понятие «профессионализм» вообще уместно в поэзии. Но для Лёки Ж. настоящей победительницей «Русского слэма» стала Настя Смирнова — обыкновенная девушка, простые стихи которой способны излечить от любой непогоды.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>