ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ.

***

Анциферов заснул лишь к трем, а подняло его в начале седьмого.

Перекуренный со вчерашнего, взвинченно-вялый, он рыскал в своем чемоданчике, доставал мыльницу и прочее.

Сосед спал как-то полуничком, одеяло служило ему набедренною повязкою. На черноватой руке его с нагнетенным трицепсом низко сидели прямоугольные золотые часы, повернутые циферблатом к запястью.

Позавтракал Анциферов остатками пряников и двумя из шести конфет «Птичье молоко», что подсунула при укладке жена Света. Несъеденные конфеты он забрал было с собою, но тотчас же исказился — и организовал их группкою на соседской половине столика.

… В горОНО /32/Геннадия Васильевича не ждали.

Заведующая со внешностью старухи-балерины, отметая все его служебные представления, неприязненно повторяла:

— Собрать весь контингент, которому в процессе преподавания предстоит сталкиваться с темой, за такой короткий срок (Анциферова командировали на три дня) не представляется возможным.

— Но кого-то можно будет собрать? — Геннадий Васильевич заметно одерзел вдали от дома.

— Вы знаете, мы к важнейшим темам спустя рукава не подходим. Методразработка к юбилею Владимира Ильича Ленина предназначена для того, чтобы с нею хорошенько ознакомились все, кому она адресована, и прежде всего — преподавательский состав школ района. Оттого, что вы зачитаете вслух, — на взвизге, на взвизге! — лекцию нескольким достаточно хорошо подготовленным педагогам…

Вот он вернется в гостиницу — и скажет соседу: «Устал».

И объяснит — почему.

Потому что я должен крутиться, выкладываться, распинаться перед… перед ними! Понимаешь? Я с ними говорить должен! То, что я выдаю им в этой разработке, — это предел! Ты понимаешь, я мог бы взять и передрать с любой соответствующей брошюры, газеты — и не одна, — ему не хватало бранных слов, — и никто мне бы слова не сказал! Это же фактически научная работа. Смотри: «Внимание В. И. Ленина к структурным элементам плана содержания молодой советской литературы базировалось на марксистской методологии, в которой системный подход является первенствующим».

***

Из-за двери номера доносилось тихое механическое зудение, переходящее в столь же тихое жужжание.

Сосед сидел на кровати и брился, подтягивая кожу, — гляделся в зеркальце вмонтированное в испод несессера.

— Как бродяга, — сказал он. — Я эти электробритвы ненавижу. У себя я в жизни никогда ей не пользуюсь; в парикмахерскую иду, как человек.

Конфеты лежали на прежнем месте.

— Ты тут забыл какие-то… — он старался пробриться добела, отчего нежная сетка «Ремингтона» похрустывала на поворотах. — Шоколадки свои забыл.

Обстоятельства, когда решение угостить — то есть, волевой рывок наперерез детской жадности к милому лакомству, — воспринимается угощенным как забывчивость, были для Геннадия Васильевича непоправимыми. Не найдя в себе сил растолковать соседу, что имелось в виду, и уж тем более — предложить не стесняться и попробовать, он смел конфеты со стола в удачно расположенную мусорную корзинку.

— Жена сунула, я их терпеть не могу.

— Давно женат? — сосед, не продувая бритву, возвратил ее в несессер.

— Где-то восьмой год, — на самом деле дата помнилась с точностью до мгновения.

— Так она у тебя восемь лет не знает, что ты любишь, а что нет?

Непредсказуемый, его же собственной ложью вызванный к жизни вывод — а ведь разговор-то, казалось, был чисто куртуазным, не имеющим продолжения; в крайнем случае мог повлечь за собой самцовый комплимент: «Восемь лет женаты, а она тебя всю дорогу подсахаривает – знатно», — вывод этот подкосил Геннадия Васильевича. Итак, спасаясь от участи сладкоежки, он подставился менту бесхарактерным мудозвоном, чья зыбкая, жалкая натура не учитывается даже супругою.

Все испытанное за день состыковалось, въехало рана в рану.

— Вы лекцию приехали читать? — зубы соседа продемонстрировали Геннадию Васильевичу пользу воздержания от сладкого.

— Не вполне.

— Вы, конечно, извините, пожалуйста. Я той дуре сразу сказал, чтоб ко мне в комнату только командировочных вселяли. Они за десять копеек родителей продадут: любой, понимаешь, бродяга придет, на лапу даст — и они его прописывают. У меня здесь оружие, и вообще зачем мне с бродягами жить? Она мне утром говорит: человек приехал лекцию читать. Какая тема, если не секрет, приблизительно?

Да он же меня рутинно проверяет, сличает показания. Интересна эта — как оно? — повышенная частотность термина-понятия бродяга. Бродяга – тот, кто постоянно бреется электробритвой, ест конфеты, ходит в немытый сортир, дает десять копеек на лапу. Бродяга, короче говоря. Любопытно, — это общемилицейское словоупотребление? – или общекавказское?.

— О Ленине, — сказал Геннадий Васильевич — А вы, — он хотел было сказать «зачем приехали», но поопасился, — тоже… по делу?

— Облаву курирую, — сосед устроился на кровати по-йоговски, переплетя лодыжки. — Один клиент из республики ушел, так мы его здесь обнаружили. Сначала в Москве был, но спугнули его, дурак из ОБХСС /33/ — взял и спугнул. Ну, теперь я самостоятельно.

— Ага, — Геннадий Васильевич был уверен, что сосед заспался до умопомрачения, но вот сейчас опомнится и каким-нибудь сюрреалистическим способом выскребет из анциферовского черепа оброненные туда по ошибке закрытые сведения. Или просто убьет.

— Он в Москве в магазин зашел — наверное, пальто покупать, — сведения продолжали рассекречиваться. — Большой такой магазин, длинный, новый, понимаешь? Подошел кредит оформлять, /34/ достал паспорт. А там уже эта фамилия была в списке. Позвонили в отдел — сразу гаврики приехали, стали документы проверять. Проверяли-проверяли, а он ушел.

— Как ушел? Ты же сказал, его фамилия… — Анциферов переглотнул, — была в вашем списке? известна?

— У него этих фамилий, как у меня, — сосед затруднился, — волос на этом месте, — он погладил себя по лобку, и Геннадий Васильевич невольно поглядел на мощный соседов кляп, барельефом прущий сквозь плавки. — Показал другой паспорт. А может взятку дал. Они же там по одному стояли у каждого выхода. Ему, знаешь, дать пятьсот рублей, как мне нищему три копейки.

— Зачем же он пальто в кредит покупал?

— Жадный; совсем жадный. Как идиот. Если бы не был такой жадный, как министр жил бы. Пальто хотел купить! Он уже двадцать лет в магазине не был, ему все со склада приносили. Фабрика у него была…

— Как вы сказали, простите? я бы хотел понять…

— Я тоже очень хотел понять, на каком основании его там упустили, — негодование соседа относилось к москвичам. — Ладно. Зачем я вам голову морочу всякой чепухой. Низко… На нашей работе часто с низкими людьми приходится сталкиваться.

— Ты сказал, что у него фабрика была? — Анциферов знал несколько историй о подпольных кавказских богатеях, но собственная фабрика, с обычностью упомянутая, его задела.

— У отца. У него отец был честный человек, не такая сволочь, его все знакомые уважали. Ну, он старенький стал, тогда этого директором назначили. Фабрика лакокрасочных изделий. Отец был человек, а сын — настоящий подлец. Все ненавидят. А ты же понимаешь, если тебя все ненавидят — хорошо не будет. Один раз обманешь, два раза обманешь, а на третий — тебе только ненормальный поверит. Его просили, просили — ничего не помогает. Что ты хочешь, когда у него сердце грязное. Жену свою выгнал, детей не воспитывает. Привез какую-то проститутку из Риги — на курорте, понимаешь, нашел, — а жену выгнал. Благородный человек за свою семью горло перегрызет, а он как бродяга…

Б’лагародни чилавэк — диковинная мафиозная сказка пела навзрыд, так что Геннадий Васильевич едва не откликнулся. Высокогорная мораль: честный отец платил дань всяческим партийно-милицейским боссам, а недостойный сын — отказался. За что теперь и схватит лет пятнадцать заслуженного наказания. Но забавно, как это у них… Вполне нерушимо и свободно сплочено навеки,/35/ а тем не менее. Совершенно не представим нашенский рог из МВДей с подобной лексикой: грязное сердце, благородный. Но и у них все накрывается компетентным органом: раз начали брать, никакие благородные миллиардеры нигде не денутся.

— …Ты не представляешь, как он накололся, — сосед, точно Дюймовочка на лепестке плавно покачивался в принятой им минут двадцать назад совершенной позиции, известной как «падмасана». — Его друзья документацию дали. Я с двадцати четырех лет в Управлении работаю, но чтоб друзья сами документацию принесли — не видел. Конечно, если нажмешь, или себя спасать надо — это одно положение… Довел себя до того, что друзья предали!

Геннадий Васильевич не стерпел.

— Обычно — жмут, — проклеветал он вполголоса.

— Это глупые люди делают. Знаешь, такие, как говорится, нерадивые, которые дело завершить самостоятельно не могут, нервничают. А мне не нужно монотонные способы применять. Я два года простым милиционером был, очень надоедает. Конечно, если кто-нибудь нагло себя держит…

— Будь уверен, — соседу, возможно, представилось, что собеседник усомнился в его возможностях. — В ближайшее время возьму его. У нас недавно один работал, русский парень, отсюда откуда-то, всегда говорил: «Сколько членом не тряси, а последняя капля все равно в трусы».

Всеохватная справедливость наблюдения поразила Анциферова: любой мужик, от античного пастушка до какого-нибудь принца Уэльского, подпадал под эту природную неизбежность, под фатум, — и фатум этот вполне годился для самых высших вселенских состояний, когда писать его следует с заглавной литеры: Фатум!

Да… По идее надо бы нам со Светкой перебраться в теплые края: Тбилиси, Ереван. Вряд ли будет сложно. Абсолютно иная атмосфера, даже если судить по сему представителю. Там правда русских не сильно страстно обожают, но — все херня по сравнению с мировой революцией: законтачим с нормальными людьми без комплекса неполноценности. Торжество дебилизма там несколько иного порядка. Заделаем кандидатские — причем я смогу пробить свою тему: Поэтика Ахматовой, если не Цветаевой!

Сверкнув часами и пробормотав матерное, сосед покинул кровать и заспешил одеваться. Со свистом вонзясь в штанины, он вдруг спросил:

— Хочешь, покажу его? — подхватил со стула пиджак и вытащил из его внутреннего кармана нитчатую от потрепа паспортную книжку, военный билет и — судя по виду — какое-то удостоверение.

— Лови.

Геннадий Владимирович поймал паспорт руками, военный билет удалось задержать коленками, а удостоверение, воспарив, село на пол шалашиком.

Пхаладзе Илларион Георгиевич, Хоситашвили Гогиа Симонович, Мартиросян Артур Иванович.

Казенный анфас вперялся в Анциферова из-под мясистых, косо нависающих век, играл в разбойную гляделку, запросто-нехотя побеждал, бесчестил и топил в параше. И опять побеждал, опять имел во все дыры, опять топил — оставаясь при этом паспортною, военно-билетною, удостоверяющею личность фотографиею с белою отсечкою в левом углу, где личность эта — по касательной к скуле — удостоверялась печатью

— Противно…, — сказал Геннадий Васильевич.

— О! не говори. Такая противная сволочь. Жалко, я папку с материалами оставил в отделе — ты бы увидел, сколько он присвоил.

Анциферов никогда не видел фальшивых документов — и поэтому не верил в их существование: что-то в этом было историческое, либо — иностранное, либо — легендарное. Стесняясь чрезмерного своего восхищения, он даже не пролистал их, не вчитался. А как бы хотелось провести сравнительный анализ — например, со своим паспортом.

— Красиво сделано, — книжечки были поштучно переброшены соседу, который переловил их, не целясь.

— Что ты сказал — красиво?

— Есть разница… э-э-э для невооруженного глаза?

— Где разница?

— Я имею ввиду, бумаги отличаются от настоящих, или это условно: номер, серия?..

— Ты, наверное думаешь, документы поддельные? не-ет, зачем, невыгодно, возни много. Покупают, фото меняют. Тоже надо уметь, чтоб точно была, на месте.

***

Совместного времяпрепровождения не получилось: сосед ушел «с одним коллегой немножко повидаться», так что идея Геннадия Васильевича — малость погудеть в ресторане, зафаловать пару милых дам — осталась даже невысказанною: контекст не сложился.

Отобедав — на это раз в подвальном кафетерии «Снегурочка» — Анциферов подвигался к своей гостинице.

Вечерняя, сентябрьская, небрежно подметенная сухою метлою, простиралась перед ним провинция; глубинка; дарила либо новым шлакоблоком, либо недобитым щербатым кирпичом, либо — каким-нибудь государственным теремком с гипсовою геральдикою на челе: знамена, домны, шестерни, снопы, сноповязалки.

Неужели все то, чем прежде обстраивались кругом себя обитатели этих мест, совершенно исчезло? Быть может, все это прежнее своею немятежностью, оседлостью, ленью окончательно вывело из равновесия передовых людей, — и, сурово ими проученное, стало, отбыв наказание, поджарым, бешеным, остролицым; мельтешащим в обоссанных садиках, в пять затяжек выкуривающим папиросу «до фабрики», а главное — всегда готовым схватиться, побросать тряпье в картонные сундуки, лампочки вывинтить или поколоть, счесать штукатурку со стен ногтями — и сквозануть отсюдова, куда можно. Но никуда нельзя./36/

Анциферов пытался замедлить ход, чтобы превратить обратный путь в прогулку, но ему не удавалось. «В кино пойдем, — рассуждал Геннадий Васильевич. — Опять же, в кабак. Лодочку возьмем, водочку, девочек, — подзуживал он себя очередным, юбиленинским анекдотом. /37/ — Нет, нет, нет! – плачевно вопияло в нем, не принимая никаких шуток, — Домой, по быстрому домой! — Домой послезавтра, чего ты дурью-то мучаешься? — Домой!! — Заткнись! — Домой!!! — Куда домой?! — и он уже почти бежал, похлюпывая сочащимся носом, — сыро стало, — бежал и приговаривал из популярной книги по психологии, учащей владеть собою/38/: «Сос.., — он споткнулся, — сосредоточиться, сосредоточиться, сосредоточиться, сосредоточиться», — но все это столь полезное и легко применяемое им и его друзьями в повседневной практике, теперь захлестывалось, обваривалось паром, бьющим из неизвестно чем придавленной и лопающейся по швам души: «Домой хочу».

В комнате — соседа еще не было — Геннадий Васильевич, не снимая верхнего, ринулся в мусорную корзину и достал выброшенные давеча конфеты. Две съел сразу, а две остальные, когда разделся и лег, пристроив на живот легкую пепельницу. Живот подрагивал и пепельница постепенно сползала к паху. Анциферов вернул ее на стол, прихватил корочки с методразработкой: надо было как-то настроиться на завтрашнюю жизнь.

«Словарь Ленина-полемиста (см. Ю. Н. Тынянов, «Анархисты и новаторы», стр. …) во многом определил стилистические поиски советской прозы на раннем этапе, и, в частности, так называемый «сказ».

Геннадий Васильевич не поленился встать за карандашом — зачеркнул во многом и поставил — в известной мере. Минуту наслаждался подтекстом, но сообразив всю бесполезность подобных правок, поменял в известной на в значительной. Ясно было, что в значительной мере и во многом перекрываются до тавтологии. Задок карандаша был оснащен цилиндрическим ластиком, и Анциферов стер приписанное дочиста, заглянцевав по мере возможности, бумажную ворсу.

Второй день он обедал-ужинал раньше обычного, отчего сейчас, к одиннадцати ночи, во рту точилась безвкусная едкость.

Завтра будэм кушать, — а теперь будэм спать: соседская максима.

Отличный, кстати, парень. Вполне мог бы заниматься таким же делом на Западе — насколько мы в праве судить, как этим делом занимаются на Западе. Интересно, что действительно кого-то ловят, кто-то убегает, шастает с чужими документами. Арестовали бы рыл десять первых попавшихся и при помощи выколупывания глазиков убедили бы задержанных, что они и есть — тот самый. И все подписали бы чистосердечное признание. Но ведь бьют же в отделениях смертным боем — чем попало, по чему попало. Еще как! Но, если я правильно понял, лупят обормотов, бродяг, а столь обеспеченный злодей удостаивается иного обращения: «Позвольте, дарагой, мы вам сапожок испанский обуем…».

За окном, выходящем в разомкнутый двор гостиницы, звонко ляснули — живое по живому. И поставили вопрос:

— Ххули ты не была? А!? Ххули ты не была, ссукотина!?

Доведенная до слез, страшная своею слабостью мужская обида грызла собственный хвост, вереща от боли.

— Ххули ты не была, триблядина?! Хули ты не была?! А?! — и, срываясь с голоса, пинали обидчицу — затылком о водосточную трубу.

А в ответ пристанывало, оползало наземь от страсти, захлебывалось плотью:

— Я была, ептоюмать, чего ты, ептоюмать, я же была, ептоюмать…

— Хххули ты не была?! — не прощала, терзалась безсилием обида. — Хули ты не была, курвятина?! — о, только б разлюбить, опростаться от неисходной, каменной мужской берменности. — Хули ты не была, проподлянка, хули ты не была?!

— Да я ж была, ептоюмать, я была, ептоюмать…

Забравшись на стол — ступни его холодно приставали к покрытию, — Геннадий Васильевич пялился в форточку, выискивал шевеления в буроватой, слегка моросящей темноте.

Сам того не замечая, он подергивал предплечьями, будто бы тоже поучал обидчицу-триблядину; но в то же время и его затылок обморочно бубнил, когда с разгона вминали его, Анциферова, в пустотелую жесть, что ссыпалась изнутри окисленным сором.

Невидимая потасовка удалялась; – она уже покидала гостиничный двор, канюча и требуя чистой правды.

Анциферов рухнул на постель, где вскорости обернулся сотрудником угро: неторопливою ужасающею разбежкою он возникал во дворе, без предупреждения стрелял в упор — самооборона — и вел спасенную к себе в номер.

…Так и только таким невероятным способом; им сейчас нужны люди с высшим; возможен какой-то спецкурс, не проблема, погнил и хватит, слушай — как у вас насчет положения с кадрами? к примеру, я — могу претендовать на работу в нормальном отделе? допустим также вечерний юрфак. Кто бы там не гундел по поводу общеинтеллигентских принципов: значит, в газете работать — можно, в издательстве — нужно! — он уж спорил с полудесятком близких знакомцев, — а…/39/ — Геннадий Васильевич двинул губами, большие пальцы рук, зажатые в ладошах, распустились, посвободнели ключицы: это сон вбирал его в себя, осторожно занося побаливающею головою вперед. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

ПРИМЕЧАНИЯ. ЧАСТЬ 2.

ПРЕИМУЩЕСТВЕННО ДЛЯ МОЛОДЫХ ЛЮДЕЙ, СЛУШАТЕЛЕЙ УНИВЕРСИТЕТСКИХ ГУМАНИТАРНЫХ КУРСОВ

32. Городской Отдел народного образования.

33. Отдел борьбы с хищениями социалистической собственности.

34. В 60-х годах предметы длительного пользования, — костюмы, пальто, мебель, теле- и радиоаппараты стали продавать в кредит.

35. Аллюзия на слова Государственного Гимна СССР.

36. Аллюзия на темы раннего «почвенного» самиздата, вернее — «почвенной» устной истории Отечества: интернационалисты, погубившие Россию и тому под. Такого рода реминисценции у Г.В. Анциферова как видим, непротиворечиво сочетаются со стандартной, господствующей либерально-демократической системой умонастроений.

37. А.М. Горький приглашает В.И. Ленина развлечься, предлагая «лодочку, водочку, девочек». Но когда приглашенный слышит о «девочках», он неожиданно вспыхивает: «Вот именно, А.М, девочек! А не эту проститутку-Троцкого». Сама фраза восходит к известной ленте «Ленин в Октябре», где Л.Б. Каменев и Г.Е. Зиновьев определяются В.И. Лениным как «политические проститутки». Шутливая контаминация юбиленинский, принадлежащая ныне покойному В. А. Бахчаняну, была довольно широко распространена среди н.г.с.

38. Речь идет о популярной в н.г.с. в 60-е- нач.70 гг. книге психотерапевта В. Леви «Искусство владеть собой».

39. Отражение важной для неустроенных субъектов из н.г.с дискуссии о том, где «при этом режиме» может работать интеллигентный человек. Конечно, мысль, которая посетила нашего героя в предсонии, была крамольною: служба в уголовном розыске («в ментовке») с точки зрения идеологических норм н.г.с. представлялась невозможной. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>