Фото с сайта bfm.ru

С Толяном мы учились в одной школе. Я был в обычном классе, Толя – в классе для трудных подростков, который держал в крепких ежовых рукавицах классный руководитель – учитель рисования и черчения, а в прошлом боксер. Этого невысокого ростом коренастого мужчину ученики не то чтобы боялись, а скорее уважали. Хотя слухи о нем ходили разные. Кто-то даже рассказывал, будто Павел Матвеевич дрался со старшеклассниками в туалете и был ими побит. Уважать его после случившегося, если это и было правдой, меньше не стали. Он был мудрым учителем, имел отличное чувство юмора и любил на уроках рассказывать о том, как соорудил у себя в туалете полку для книг, чтобы в момент нужды они помогали скоротать время.

Через несколько лет после того, как мы выпустились из школы, Павел Матвеевич умер. Говорили и о раке, и о циррозе печени. Мы с одноклассниками, собравшиеся тесной компанией помянуть учителя, не могли поверить в то, что какая-то болезнь за считанные месяцы скосила крепкого здоровяка, каким нам всегда казался Матвей. Вспоминать об этом, конечно, очень грустно, но мы отвлеклись от Толи.

Так вот, Толяна в нашей школе знали все. Будучи не особенно умным, он давно стал головной болью для учителей и работников инспекции по делам несовершеннолетних. По причине расторможенного поведения и непринятия каких-либо норм приличия он всегда оставался в центре внимания. С виду же Толя был довольно непривлекательным мальчиком: круглая голова с торчащими ушами, низкий лоб и пара бычьих глаз. Особенно на его лице выделялись широкий хлюпающий от хронического насморка нос и толстые губы. Пытаясь сейчас представить Толино лицо, я вижу, как его ноздри все время сжимаются и втягивают в себя ниточку соплей, стекающую на верхнюю губу. Его ноздри работали, как два пневматических насоса. Когда Толя злился или нервничал, они ходили ходуном, расширяясь и сужаясь, перекачивали кислород и извергали наружу зеленые сгустки слизи. Из одежды Толя предпочитал замызганные кроссовки и мятый спортивный костюм.

Я еще не был с ним хорошо знаком, поэтому мало что знаю о том периоде его жизни. Знаю лишь, что друзей у Толи не было. Правда, как мне казалось, он не сильно по этому поводу страдал. Может быть, сказывалась недостаточная самокритичность. Роль клоуна и разгильдяя, чья фамилия стала нарицательной в школе, по-моему, его вполне устраивала. Никто не ожидал, что Толя пойдет в десятый класс. Учителя готовились спокойно вздохнуть, пристроив парня в ПТУ после окончания девяти классов. Но Толян по какой-то никому не ведомой причине оказался в десятом классе. До этого все девятые классы расформировали и на их базе создали новые десятые классы, перемешав всех нас. Лучшие ушли в классы с углубленным изучением иностранного языка и белорусской литературы, а середнячков, вроде меня, и совсем безнадежных ребят, вроде Толи, собрали вместе. Класс получился маленький – по списку чуть больше двадцати человек, по посещаемости – раза в два меньше. Нам присвоили букву «Г», что давало дополнительный повод для унизительных аналогий. Мы же относились к этому с чувством юмора и считали себя просто Гениями.

Оказавшись в одном классе с Толиком, волей не волей мне пришлось узнать его получше. К тому времени он подрос, окреп и возмужал, хотя по-прежнему хлюпал носом, забывал подтереть сопли и рассуждал, как пятиклассник. Мы с ним мало где пересекались, потому что у меня был свой круг общения в классе, а у Толи – свой. То есть, у Толи вообще не было никакого круга общения, но он сумел занять свою нишу в коллективе, выбрав в качестве кумиров нескольких ребят, которые были неформальными лидерами класса и пользовались всеобщим уважением. Он ходил за ними по пятам и с преданностью вассала сносил любые подтрунивания над собой. Толя стал их придворным шутом. Ребята эти, к слову сказать, были далеко не образцовыми пионерами, имели приводы в милицию и к учебе относились с легким пофигизмом. Однако это не помешало им более-менее успешно окончить школу и превратиться в добропорядочных граждан.

Сказать, что Толя внушал мне страх, будет не совсем верно. Он был безобидным парнем, хотя, повзрослев, стал чувствовать, кто слабее его. А я стал чувствовать, что он сильнее меня. Поэтому держался от него подальше. И все-таки не было в нем агрессии, если я правильно сейчас оцениваю время, когда мы учились вместе. Он мог как-то неуклюже пошутить или даже где-то оскорбить того, кто был слабее. Но чтобы он намеренно кого-то унижал или бил, удовольствия ради, я вспомнить не могу.

Кажется, у меня вообще нет ни одного воспоминания, где бы мы с Толей что-то делали вместе, да и просто, чтобы где-то рядом друг с другом находились. Разговаривать нам особо было не о чем, общих интересов у нас тоже не могло быть. Он обращался ко мне по фамилии, я к нему старался не обращаться совсем. Уживаться рядом с ним было не сложно. Нам он не докучал, а скорее разряжал обстановку в классе и к всеобщей радости периодически срывал уроки. Для учителей Толик был гораздо большей проблемой, нежели для своих одноклассников.

Написав, что у меня нет ни одного конкретного воспоминания, связанного с Толей, я ошибся. Одно воспоминание все-таки сохранилось. Даже не воспоминание, а какие-то обрывки событий, отдельные Толины слова, засевшие глубоко в моей памяти. Это было, кажется, в 1997 году. Наш небольшой белорусский город готовился к визиту президента. Толя был простым парнем, жаждущим хлеба и зрелищ. Поэтому он ни в коем случае не мог пропустить это мероприятие. Не знаю, каким чудом ему удалось протиснуться сквозь толпу и президентскую охрану к Лукашенко и рассмотреть его во всех деталях, но именно об этих деталях Толя с чувством распирающей гордости на следующий день нам поведал.

Рассказ у него получался очень смачный, обильно сдобренный матерными словами, подчеркивающими все оттенки Толиного восхищения. Его глазки сверкали, нос шмыгал, губы растягивались в широкую улыбку, обнажая выпяченные десны и желтые зубы. Но единственное, что я запомнил из Толиного рассказа – то, как он описывал руки президента. «Охуеть, какие у него огромные лапы! Это просто пиздец! – в свойственной ему манере изумлялся Толян. – И ваще, бля, он такой здоровый – настоящий мужик!»

Толя не доучился с нами. В конце десятого класса его отправили на малолетку за воровство. Уже после окончания школы, через несколько лет я пару раз встречал его в городе. Толя изменился – стал еще выше, располнел. Его лицо округлилось, шматки губ висели на нем, как два огромных алых слизня. Теперь он мне точно внушал настоящий страх. Однажды поздно вечером я провожал девушку и навстречу мне вышел Толян с компанией подвыпивших парней. Было видно, что среди них он лидер. Толя узнал меня, спросил как дела, по старой дружбе попросил «одолжить» ему денег. Я ответил, что денег нет, и он, ощупав меня мутными глазками, сказал, что я могу идти.

С тех пор, если я случайно встречаю Толю в городе, делаю вид, что его не замечаю. Думаю, он и сам не замечает меня и уже позабыл, кто я такой. Со времени окончания школы прошло больше десяти лет. Мы оба за это время сильно изменились. Хотя Толя по-прежнему носит спортивный костюм и хлюпает носом.

А когда я вижу по телевизору президента, каждый раз ловлю себя на том, что смотрю на его руки. Я пытаюсь понять, на самом ли деле они такие большие и похожие на две лопаты, как их когда-то восторженно описывал Толя. Эти руки мертвой хваткой держатся за власть и угрожающе выглядят с телеэкрана. Когда Лукашенко начинает ими размахивать, грозит пальцем или сжимает кулаки, я понимаю, что Толян был прав. В таких руках чувствуется огромная сила и губительная энергия, стремление подчинить себе всё и вся. Руки настоящего мужика, которые привыкли к грубой земле, и не привыкли к изысканным дипломатическим пируэтам.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>