ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ.

НЕРОН НЕГОДУЕТ

По окончании своего тюремного срока в 1897 году Оскар Уайльд, хоть и закончил «Балладу Редингской тюрьмы» и внес поправки в две свои пьесы, но в целом писать перестал. Когда его спрашивали о его замыслах, он отвечал, что работает над пьесой, и начинал пространно цитировать из нее или же говорил, что собирается превратить в полномасштабную драму один из своих устных рассказов. Иногда он упоминал вскользь те или иные будущие эссе, посвященные, якобы, таким темам, как «Похвала пьянству» или «Влияние синего цвета на мужчин» или развивал замыслы стихотворений вроде баллады «Сын рыбака».

Ничто из задуманного так и не было воплощено в жизнь. В частных беседах он признавался, что два года тяжелого труда подточили его жизненную силу и способность сосредоточиться. «Мощный творческий импульс, — говорил он, — из меня вышибли одним пинком».

Потеря им общественного положения, оскорбления, которыми осыпали его враги, презрение со стороны бывших друзей так же способствовали его унынию, а постоянные заботы о деньгах ослабляли то, что сам он называл «радостью творить, которая питает искусство».

Однако устные рассказы Уайльда, как свидетельствуют его друзья, стали в то время даже лучше, чем прежде. До самых последних дней, когда он буквально обрушивал лавину своих измышлений на каждого, кто был готов его слушать (или же угостить его спиртным), он просто не мог прекратить рассказывать. Писатель Винсент Салливан, являвшийся в те годы одним из усерднейших его слушателей, запомнил историю о Нероне. Этой выдуманной историей Уайльд, по-видимому, попытался объяснить причину, побудившую Нерона преследовать христиан.

Видите ли, Нерон не мог не принять какие-то меры. Ведь он начинал выглядеть посмешищем. И он думал так: «Все шло отлично, пока в Рим не заявились из отдаленных провинций эти двое полоумных, носящие диковинные имена — Петр и Павел или что-то в этом роде. Стоило им поселиться здесь, как жить в Риме стало просто невозможно. Толпы зевак, глазеющих на их чудеса, не дают проехать повозкам и колесницам — движение стопорится. Терпеть это далее нет сил. Я, император, не имею покоя. Встанешь утром, едва продрав глаза, выглянешь в окно, а там на заднем дворе уже какое-нибудь чудо!»

У Ч И Т Е Л Ь

К концу жизни Уайльд нередко предавался радостям ночного Парижа, города, «озаренного сиянием красоты и пенящегося вином». Он и его друзья собирались в задних комнатах бара «Калисайя» на Итальянском бульваре. «Калисайя», — писал Уайльд, — этот американский бар возле здания банка «Лионский кредит», теперь стал пристанищем для меня и моих друзей-литераторов. В пять часов вечера мы собираемся в нем».

Попивая джин или потягивая через соломинку смесь виски с шампанским, Уайльд красовался перед начинающими поэтами, анархистами и всей парижской богемой. В ответ на их поклонение и спиртное, которым они его угощали, он «оказывал им всяческую любезность» и, по его словам, «весьма удивлял их», очаровывая и околдовывая своими историями. Его выступления длились не один час, и многие из его слушателей отмечали, что в конце он говорил даже лучше, чем в начале. При случае Уайльд видоизменял и переиначивал истории, уже опубликованные как «Стихотворения в прозе». Одной из этих историй являлся, видимо, и «Учитель». Тот факт, что Уайльд продолжал менять сюжеты уже опубликованных произведений, позволяет сделать вывод, что Уайльд не считал свои тексты окончательными толь ко потому, что они записаны, что противоречит устоявшемуся мнению, будто устные рассказы Уайльда интересны не сами по себе, как самостоятельные произведения, но лишь как «предварительные опыты», подходы к более важному процессу писания.

Совершенно ясно, что дело обстояло иначе.

Когда Иосиф Аримафейский спустился вечером с горы Голгофы, на которой умер Иисус, он увидел юношу, сидевшего на белом камне и горько плакавшего. Иосиф подошел к нему и сказал:

Я тоже сумел заставить бесплодную смоковницу засохнуть по слову моему и превратил воду в вино — а меня таки не распяли!»

БЕСПОЛЕЗНОЕ ВОСКРЕСЕНИЕ

Под конец жизни Оскар Уайльд превратился в подобие бродячего трубадура. Он бродил по парижским бульварам, забирался и дальше, путешествовал по Италии и Франции, и незнакомцам, угощавшим его спиртным, платил в единственной оставшейся у него валюте — рассказами и остротами. Кончил он выступлениями перед совершенно случайными людьми — всеми, кто готов был его слушать — школьными учителями, журналистами, студентами, начинающими писателями.

Один молодой писатель, познакомившийся с ним в это время, передает удивительный случай, произошедший в тот период в парижском «Кафе де ла Пэ».

Когда Уайльд был поглощен очередным своим рассказом, молодой писатель вдруг увидел сиявшего золотом ангела, двигавшегося к их столу откуда-то с середины Плас дель Опера. Приближаясь к ним сияющими своими стопами, ангел становился больше, он рос и рос, и в руках его яснее обозначилось нечто вроде огромной лиры. Заметив смятение в глазах молодого своего слушателя, Уайльд оглянулся, чтоб понять причину. Увидев ангела, он охнул и положил руку на плечо молодого коллеги. Вскоре все посетители кафе уже глядели на ангела; они повскакали с мест, сбивая и переворачивая столы и стулья, некоторые крестились.

Однако спустя несколько минут все поняли, что это не небесный посланец, призванный возвестить конец мира сего, как им поначалу показалось, а всего лишь статуя Аполлона на ближайшем здании, преломленная солнечными лучами и отраженная во влажном и пыльном парижском воздухе.

Но хотя случай этот и имел вполне рациональное объяснение, молодой писатель впоследствии, всякий раз видя Уайльда, «видел» и золотого ангела с лирой в руке, шествующего с ним бок о бок. И это явление Аполлона рядом с Уайльдом кажется совершенно уместным и естественным, так как многие из рассказов писателя суть не что иное, как любопытная смесь язычества и христианских верований. Последний из рассказов этого раздела — это классический пример христианской легенды, в изложении приобретший языческий оттенок.

Рассказывать эту легенду Уайльд начал еще в 90-х годах, тогда же он, видимо, подумывал о том, чтобы сделать из нее пьесу. «Бесполезное воскресение», однако, отличается от ранних вариантов своим глубоко пессимистическим финалом, в то время как ранее рассказ оканчивался признанием новой христианской доктрины радости и всеохватной любви. Позднейший вариант, судя по всему, рассказывался Уайльдом в баре «Калисайя» рождественским вечером 1899 года, как своего рода «опровержение» «Чуда со стигматами», рассказа, предшествовавшего данному.

Один арабский землекоп, нанятый археологом, который занимался поисками древних монет на горе Голгофа, случайно наткнулся своим заступом на надгробный камень. Когда с помощью других землекопов он сдвинул тяжелый камень, под ним оказалось тело, все еще обернутое в неистлевшее полотнище!

И все вернулось к затхлости дней до Его пришествия, дней без веры, дней безрадостных и бескрылых, дней скуки и уныния, одежд, в которые рядится смерть.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>