ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ.

Социализм, так называемый, сперва искренне, а потом всё более фальшиво себя капитализму и Западу-то противопоставлял. Мало, что ошибочно – на пафосе прогресса, на чём и капитализм выехал. Важно, что противопоставлял: культурой. (Культура против цивилизации…)

Слепухин предчувствовал какую-то глубокую истину своей идеализации той действительности, которую он соорудил для своего художественного исследования действительности социалистической, так уж тогда строй называл себя.

Понять его можно. Но простить нельзя.

Художественный вкус должен был его остановить на этом пути. Он должен был почувствовать, что фальшивит.

Да и нехудожественный… Он же явно читал только что вышедшую и нашумевшую «Психологию искусства» Выготского: катарсис же в тексте 4 раза упомянут. Рассуждают о нём персонажи.

Но. Рассуждают в медицинском духе: очищение души страданием… А не как о нецитируемом художественном смысле, итоге (3) столкновения противочувствий, рождаемых противоречивыми элементами (1 и 2) произведения, в свою очередь рождёнными вдохновением от смутного (не знания!) ощущения брезжащего идеала (3). Культурный-социализм-антикапитализм, наверно, мог бы быть в смутном идеале Слепухина, если б он отдался подсознанию и не идеализировал действительность-эксперимент. Но тогда он бы стал Высоцким в прозе. Идеал бы его стал трагически-героическим, а не «будет хорошо». Его нельзя было б, — как это я вот сделал с «будет хорошо», — процитировать. Там в противоречиях бы был, например, не сейчас-отказ от любви (мол, 1), любя (мол, 2), во имя – понимаем – гармоничной потом-любви (3). Потому «мол», что это ж не противоречия: «сейчас-отказ» и «любя». А раз не противоречия, то «гармоничная потом-любовь» от них рождается логически, а не вопреки логике: парадоксально.

Гармоничная…

Которая пока – во время ненависти Ники к себе за ингуманизм – оказалась бы плотской, если б она пошла замуж за Игнатьева теперь.

Там, в гипотетическом романе, не в сентиментальных платонических эпизодах почти гармонии тела и духа (Ники и Димы Игнатьева) набегала б слеза на глаза читателя, как в реальном романе (у меня – набегала). А в конце. Чего (при «будет хорошо») в конце не происходит (у меня – не происходило).

Тогда б, может, у автора нашлись бы более убедительные слова для своего персонажа, улавливающего-таки гармонию в «Пьете» Микеланджело. Повторим те, не убедительные:

«…безжалостно правдивую и в то же время бесконечно милосердную».

Или они всё же убедят, если всмотреться и вдуматься?

А ну.

Почему «безжалостно»?

Потому, почему я уже выше писал: слишком молода и красива в 50 лет Мария. Это идеал демониста типа Дориана Грея – не стареть телом, в каких бы передрягах ни оказывалась душа.

А почему «бесконечно милосердную»?

Потому что вам же, только что – вжившемуся – демонисту, бесконечно жаль этого невинного, — глядите на лицо! — если даже вы атеист. А если ещё представить, что за тебя, дрянцо, лично пожертвовал он своей жизнью…

Так же не выглядит, наверно, лицо человека, подвергавшегося мучительной казни. А он и мучителей своих простил… Вот лицо и расправилось…

М-да…

На ингуманизме, можно согласиться со Слепухиным и его озвучившим персонажем Андреем, не выедешь… Консенсус-то всечеловеческий нужен.

И что? Разве из этого следует, что консенсус, а не жгучие (именно жгучие) противоречия, может наступить в искусстве? И слепухинское «чтобы человек становился хорошим сразу», что: вот уже начинает от нас требовать признания?..

Но искусство-то – не жизнь!

Может, это мыслимо, чтоб из жизни противоречия ушли, а в искусстве остались?

Такой процесс по крайней мере уже раз в каком-то приближении был. Противоречия из жизни (реальные) перешли в искусство (в условные). Это было в Древней Греции в эпоху, когда философия сменила мифы. В эпоху полной веры в мифы там бытовали религиозные мистерии. Вся община убивала бога (козла; тогда верили, что он – бог), исступлённо терзала зубами его тело, ела кровавое мясо, преступала священнейшие табу (экзогамию) – запрет совокупляться со своими, все сношались публично и с кем попало и пьянствовали. На второй день община так же всерьёз раскаивалась, все оплакивали бога-козла, рвали на себе одежду, царапали тело, посыпали голову прахом. А на третий день они «мукой раскаяния «очистившись» от содеянного «греха», найдут счастливое разрешение трагического конфликта – с ликованием и просветлённым сердцем помирятся с божеством; не с тем божеством, конечно, которого сами съели, – того уже просто нет (и не было!), но с новым, то есть с козлом. Впрочем, в этот момент и все они сами уже – козлы!» (Бородай. Психоанализ и массовое искусство). И всё это в философскую эпоху сменилось представлением трагедии в театре, явка на которую всем была обязательна. Но уже в качестве зрителей. Таким образом и в одном, и в другом случае удовлетворялось «глубинное ядро подлинно человеческой натуры <…> не титанические силы «естественно»-животных побуждений, но «жажда неба»» (там же).

Что-то подобное, приход к экстраординарной условности, происходил, наверно, и при самом происхождении искусства. Первыми произведениями искусства считаются бусы из ракушек. А тех, кому предстояло стать людьми, палеоантропы разводили, как коров люди впоследствии, для поедания. В палеоантропах вследствие мутации произошла чрезвычайная внушаемость, постепенно внушатели отделились от внушаемых, предлюдей. И предлюди ничего не могли поделать, как отдавать своих детей на съедение. Но, в отчаянии, они нашли, как противостоять – условно. Внушение-то производилось – экстраординарностью какой-нибудь. Необычным звуком, жестом поедателя. Вот и можно группе поедаемых, каждому, сделать такую экстраординарность, как просверливание дырочки в своей ракушке, протянуть через все ракушки жилку и вешать получившееся ожерелье на шею то одному, то другому. Тем самым отделили экстраординарность от поедателя. А внушающие звуки ж и жесты тоже каждый же может скопировать. Вот и возникло контрвнушение. Это было зародышем второй сигнальной системы. И она предлюдей спасла в итоге и сделала царями природы. Но начиналось всё – с создания произведения искусства.

Вот, может, и кончится человеческая история (в том смысле кончится, что дальше уж развития не будет, прогресс сменится хозяйственным застоем), — кончится человеческая история тем, что превратится в историю искусства.

Если предположить, что при коммунизме перец жизни всех и каждого будет жизнь в искусстве, а искусство есть противоречия, одним словом, — то как бы свершится мечта слепухинской Ники, «чтобы человек становился хорошим сразу».

А теперь представим, что жизнь, действительность, вся Вселенная диалектична, в том смысле, что и дискретна (из частиц) и целостна, как произведение искусства. В произведении же искусства детали происходят ведь из его идеи, из целого, из художественного смысла. Не наоборот, если таки художник произведение создаёт. То есть наращивание количества материальных деталей произведения, приводящее к материальному созданию завершённого произведения, что происходит причинно, в пространстве и времени, сопровождается и каким-то обратным процессом происхождения деталей из художественного смысла. Тогда – вспомним про Вселенную – и в действительности возможно предчувствие будущего. Что мы у Слепухина и наблюдаем.

Перед ним же, в реальности, социализм в отчаянном положении (левые диссиденты, шестидесятники, аж бросились же социализм лечить, в 71-м году у них уже опустились руки, у большинства). А в художественном мире Слепухина социализм очень и очень идейно и нравственно силён и внушает безусловный оптимизм касательно своего будущего. Смотрите на этих безукоризненных Игнатьева, Мамая, Славика, его жену, на перерождение матери Ники, в потенции – самой Ники, Андрея – в процессе рассуждения о Микеланджело.

Не зря ж оказалось по этому рассуждению, что Микеланджело таки не демонист, а выразитель гармонии тела и духа.

Тот же оптимизм относительно будущего социализма можно увидеть и в слепухинской повести «Частный случай» (1988, когда цензуры уже не было). Крах социализма уже предсказывался многими. Уже шла практическая работа по его демонтажу. Само КГБ, часть его, например, вскоре приняло тайное участие в организации знаменитых политических забастовок шахтёров. Вскоре бывший кагэбэшник, например, Путин, не тайно пошёл в команду к Собчаку спасать Питер от угрозы голода рыночными методами, руководствуясь либерализмом. А у Слепухина КГБ в 1986-м, как мудрый, любящий отец нашкодившего ребёнка, наставляет писателя, полуподдавшегося уговорам западных шпионов на публикацию своего рассказа за границей и пришедшего в КГБ каяться.

Так что: он слепой, Слепухин? – Вряд ли. Он и о художественности произведения в повести пишет очень достойно:

«А тут внезапность. Еще минуту назад не думаешь, не подозреваешь, сидишь за обычным столом, ешь-пьёшь, как все прочие. И вдруг это — как едва ощутимое землетрясение… как неслышный удар грома. И из ничего рождается вселенная. Неважно ведь, что это будет — короткий рассказ или повесть на пять листов (ну на пять-то листов тебя еще ни разу не хватило, сказал он себе, но тут же отмахнулся: а, да разве в этом дело!), важно, что это целая новая вселенная».
«В общем-то, приспособиться к их [советских редакций] требованиям можно, он — если бы захотел — в одну неделю мог бы состряпать рассказ, в котором присутствовали бы все требуемые компоненты «современности». Но зачем? Разве это было бы творчеством?»
«…но тогда и показывать её надо как-то иначе — драматичнее, что ли, резче, без этой дымки нюансов».

Его герой пишет так, как слышит, а так, как дышит, так и слышит. Естественно.

А сам Слепухин придумал себе противоестественное: художественное исследование социалистической действительности, исследование на предмет нахождения в ней оптимистических для будущего элементов, принципиальной проверки живучести таких элементов.

Они в реальной-то действительности были – ответственность личности за целое. Беда, что в реальной действительности личностей таких оказалось мало. Что Слепухин, вообще-то, знал.

«В книге Юрия Слепухина “Пантократор” изложена очень убедительная гипотеза о том, что вся жизнь И. В. Сталина при объективном ее анализе с позиций сегодняшнего времени выглядит как подчиненная одной сверхзадаче: на истории не одной страны, а ряда стран Европы, Азии, желательно Америки и Африки показать всему человечеству на историческом материале ряда десятилетий к каким мерзостям приводит следование коммунистическим идеям на практике. Когда надвигается эпидемия, людям в порядке профилактики дают ослабленную дозу заразы, преодолев которую организм вырабатывает иммунитет, готовность быстро среагировать и отторгнуть опасные бактерии. Вот такой иммунитет к коммунизму, к коммунистическим идеям вырабатывала реальная действительность “социалистических” стран. И. В. Сталин удивительно гениально выполнил задачу создания и развития иммунитета человечества к коммунистическим идеям. Сделана “прививка” против коммунизма не только нашей стране и странам “социалистического содружества”, но и всей человеческой цивилизации» (отсюда).

Ответственных личностей в действительности было мало, вот Слепухин в своих книгах и давал их много, чтоб показать, при каком условии социализм и коммунизм возможны таки. Он ЗНАЛ. И думал, что, прицепив образы к знанию, сделает художественный эксперимент-демонстрацию истины. А сделал – неискусство.

Ошибка.

Как ошиблись и коммунисты со своим так называемым социализмом.

Но Слепухин умер, и с его творчеством уже ничего не поделаешь – провал, хоть у писателя были лучшие побуждения относительно социализма. А вот с самим социализмом не всё потеряно:

Ментальность «России сохранила коллективизм, соборность [тогда как] Религии Востока и Западной Европы адресованы преимущественно индвидуалистам <…> несмотря на 70 лет псевдосоциализма и якобы “советской” власти (если называть своими словами — власти номенклатуры, которая не была советской и социалистической) из менталитета России не ушло понимание того, что соборность выше дела, выше бизнеса, выше прибыли, выше богатства. Это сохранилось в самых лучших российских семьях, и на уровне подсознания это сохранилось даже у молодежи. Самые дикие, самые звериные, кровожадные бунты на земле — это российские бунты. Самая бескорыстная доброта на земле — это тоже в России. Самое безжалостное издевательство над самым святым — в российской истории. Нет другой страны, в которой все худшие ругательства были бы построены на святом слове “мать” — это Россия. И самое высокое милосердие вплоть до самой крайней самоотреченности, жертвенности тоже в России.
Более изуродованной страны в мире на сегодня нет. Более близко стоящей к коммунистическим идеалам в истинном их виде — тоже нет» (там же).

Но, — жаль Слепухина, — его наследие – не для веков. Ибо оно – иллюстрация и работает лишь как прикладное искусство: в данном случае – для усиления ностальгии по СССР, что нужно лишь старшему поколению. А коммунизму нужно вечное, ибо до него, наверно, века.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>