НАЧАЛО ЭТОЙ СТАТЬИ — ЗДЕСЬ.

— Ай, бросьте! – скажет сомневающийся. – Посмотрите, как ярко говорит главный из наследников КГБ над трупом сослуживца, Новосельцева, собою заслонившего Максима от чужой пули:

«- Я не питаю иллюзий. За последние пятнадцать лет подобных вам стало большинство. Человек – высшая ценность, а я и есть тот самый человек. Гордый сапиенс в условиях автоматической подачи жизненных благ. Даже парнюга живёт в глубоком Зажопинске, в говне, в нищете, он себя идеального видит таким – менеджером на «тойоте». Который если не должен денег, то и никому ничего не должен. Но позвольте вас заверить, Максим Терентьевич: норма – это не статистика. Даже если нас останется пять процентов, один процент, всё равно: нормальны мы, а не вы <…>

Саша Новосельцев вам сегодня ничего не доказал. Я тоже ничего не могу доказать, могу только свидетельствовать. Любовь к Родине – глубоко личное переживание, избавиться от него рассудочным путём невозможно. Это особенное воодушевление, которое мало спит и много работает. Это остервенелая вера, вопреки положению дел на сегодняшний день. Я, если хотите знать, ненавижу матрёшки, балалайки, все эти раскрашенные деревяшки, ненавижу пьяные сопли, а при словах «загадочная русская душа» хватаюсь за пистолет [как министр просвещения в фашистской Германии Геббельс при слове «культура»]. Но я люблю всё, что составляет силу страны. Люблю промышленность, оружие. Люблю честное благоустройство. Радуюсь, когда еду в хорошем вагоне Тверского завода, когда покупаю качественные ботинки, произведённые в Москве. Люблю наши закрытые лаборатории, где мы на полкорпуса опережаем зарубежных разработчиков. Я хочу быть частью силы, а не слабости, и потому люблю силу в себе и в своих соотечественниках. А вы, Максим Терентьевич, и такие, как вы, представляете собой не сапиенсов, а пустое место. Извините за банальность, но у вас нет ничего, что не продаётся за деньги».

Согласитесь, что сильно сказано. Погибаю, но не сдаюсь… Так написать, так вжиться в человека разве можно, если он идейный враг?

— Можно, – отвечу я. – На то и художник. Он что хочешь опишет так, что вас проберёт.

Но я рад сообщить, что, тем не менее, не считаю, по крайней мере, это произведение Славниковой художественным. Рад потому, что нашёл иное, чем у цитировавшегося выше Гениса, объяснение красочности её письма и скучности её чтения.

Материальная яркость упомянутого Генисом Набокова – от намерения Набокова от имени возвышенного аристократичного героя мысленно разрушить низменный окружающий мир низменных, мещанских тоталитарных масс. Вот, например, является к герою в тюрьму его низменная, презираемая мать, и он её отвергает:

«…если даже вы обман… И почему у вас макинтош мокрый, а башмачки сухие,- ведь это небрежность. Передайте бутафору.

— Да я же была в калошах, внизу в канцелярии оставила, честное слово…».

Набоков в растерянности. Он против масс. И он за аристократизм. Аристократы же немыслимы без существования аристократами попираемых масс. Но он, Набоков, всего лишь против низменности масс. Так что: он за массовый аристократизм?

От неясности идеи – яркость изображения.

Противоречие! И – художественность.

А Славниковой всё ясно.

Её герою, больному, сквозь стену является видение деда, как назидание, как символ вневременной правоты идеала Мещанства. Славникова наделяет этот бред качеством ясновидения. Зачем? Затем, чтоб ярче проиллюстрировать, откуда таким воинствующим мещанином явился на свет он, Максим.

Славникова занимается оживляжем известной ей идеи величия Мещанства в его глобалистском американском изводе.

А оживляж – это вам не противоречивость. С оживляжем всё гладко. И – скучно. И потому я еле дочитал до конца эту яркую книгу-раскраску, в которой все картинки были, во-первых, заранее напечатаны, а во-вторых, уже раскрашены.

Если б не непонятность, образом чего является фантастический элемент – открытое настаивание, чтоб человек застрелился, я б книгу бросил не дочитав.

Но Славникова аж ложное объяснение вложила в уста главного героя (который, вообще-то, как и читатель, не догадывается, зачем на самом деле компетентные органы хотят, чтоб он застрелился):

«Максим Т. Ермаков вдруг осознал: кто-то должен быть виноват в том, что происходит в его жизни. Чувство, тонким липким язычком лизнувшее душу, было завистью – завистью ко всем согражданам, нашедшим виноватого в лице Максима Ермакова [прогнозисты ж организовали протест масс против самого существования Максима]. Какое им выпало облегчение! И то сказать: людям в этой стране вот уже почти двадцать лет не дают толком определиться с виновными в постигших переменах, всё играют с ними в хитрые игры. Где же они, блядь, враги народа?! Не происходит такого с народом без реальных злокозненных врагов! Дайте их нам!!!».

Менталитет-то российский требует врагов-бояр, врагов-помещиков, врага-царя, врагов-троцкистов, врага-Сталина, врага-мировой-закулисы, евреев-врагов, масонов. Так что, мол, делать охранке теперь? Нельзя ж допустить, чтоб олигархов люди сочли врагами народа, или – не дай бог! – всех капиталистов или банкиров. Надо, мол, им кого-то подсунуть. Кого?.. – Конкретного какого-нибудь бренд-менеджера!

Но, – подумалось. – Так «в лоб»? Почти открытым текстом? Неужели Славникова так бездарно прокололась? – Нет. Надо дочитать до конца.

И в конце таки прояснилось.

А раз непонятность передо мной открылась, в итоге, то вот – даже и написать о ней имеет смысл. Не до каждого, наверно, дойдёт, почему экс-КГБ-шники там ведают причинно-следственными связями.

«Но знаешь ли, чем сильны мы, Басманов?/ Не войском, нет, не польскою помогой,/ А мнением; да! мнением народным», — говорит боярин Пушкин в пушкинском «Борисе Годунове».

Сознание определяет бытие, по Славниковой, представляющей в книге всем известную точку зрения контрреволюционеров-демократов, — точку зрения, что народ можно ломать через колено, хоть он в тайне от себя и не хотел капитализма. Мнение народное дало – факт – свергнуть советскую власть и строй, называвший себя социализмом. Но оно же, народное мнение, не дало построить капитализм современным, не первичным. Это мнение Славникова и компания считают чреватым опасностью новой смены строя, обратно (там же – безработицы не было!). Так надо народ пугать, что там – новая сталинщина и КГБ.

«Лёгкая голова» — произведение не искусства в обычном смысле, а прикладного искусства, близкое к публицистике. Та тоже пользуется художественными (так они, увы, называются) средствами, не становясь искусством.

*

Часто проверку своего вывода я устраивал вниканием в какое-нибудь другое произведение автора. Как я рассуждал? Идеал – материя малоподвижная. Много шансов, что в соседнем по времени произведении этого же автора будет светиться тот же идеал. Так если при разборе соседа идеал окажется тот же, значит, и в первом случае он был вскрыт правильно.

Но идеал – это то, что в сердце и – почти неумопостигаемо: выразить его можно только с помощью большой дозы подсознательного, то есть – через противоречия.

А «Лёгкая голова» сделана ясным умом, это иллюстрация уже известного голове автора. То есть дойти через это произведение до идеала госпожи Славниковой, исповедуемого ею в 2010-м году, невозможно. И устроить проверку разбором соседа по времени – не получится.

В чём я совпадаю с самим собою относительно Славниковой и с другими критиками?

Я начинал читать что-то Славниковой год назад. Точно так же, помню, как теперь, я восхищался её живописным стилем и точно так же, как теперь, мне не читалось. И я плюнул, в конце концов. И год спустя – убейте – не могу вспомнить, что я пробовал было читать.

А Славникова даже абсолютизирует такое читательское поведение критиков: «Но давайте честно: все ли критики на самом деле читают то, что рецензируют?» То есть ей точно известно, что по крайней мере её несколько критиков не дочитали. Так оставим на её совести абсолютизацию критической халтуры и задумаемся: нет ли в этой повторяющейся нечитаемости автора чего-то похожего на неизменность идеала?.. Идеала, который раз за разом не проникает в произведения журналистки по образованию Ольги Славниковой…

Вот это непроникновение, пожалуй, и можно проверить.

Посмотрим.

«Мышь. Литературная история» (http://lib.rus.ec/b/118574/read#t29).

Ядовитый выпад против русской литературы. «»В конце концов, патриоты всегда охотно уступали Западу ум, за собой оставляя душу» (Вайль, Генис. Родная речь. М., 1999. С. 160). Социализм был силён культурой, а не цивилизацией (если согласиться, что есть разница между ними)» (http://art-otkrytie.narod.ru/pushkin25.htm). Вайль и Генис – эмигранты. Так если считать американо-глобалистскую точку зрения авторитетной для российских либералов, то к мнению российских эмигрантов последнего времени им стоит прислушаться. Славникова, выходит, и прислушалась. Душа делает Россию неконкурентоспособной. Следовательно, «учительницы лит-ры» в школе и есть корни зла: «Любовь, про которую писали классики, была у них в эксклюзиве. Их задачей было не пропустить любовь в современность. Не позволить, иными словами, чтобы учащиеся средних школ фактически строили из себя Ростовых и Болконских и тем покушались на святое. Современные девочки и мальчики были недостойны классических сюжетов и вообще подозрительны». От такой учительниц лит-ры – отсутствие личной жизни у героини, девицы ростом метр восемьдесят, некрасивой, неуклюжей и хотевшей настоящей любви.

От названия «литературная история» тут только то, что это сатира, сам по себе род, низший по художественности. Автор выступает от первого лица: «Юная особа, студентка, прозванная Мышью (о настоящем имени умолчим, причем до конца), подрабатывала свахой… Надо сказать, что прозвище на первый и внешний взгляд абсолютно не подходило моей героине». Автору опять всё ясно и повествование опять есть иллюстрация заранее известной мысли: совок – чуть ли не от учительниц лит-ры происходит – не умеет жить; что есть плохо. Учительницы жизненная философия: «В жизни лучше не знать многих вещей, потому что ничего хорошего для себя не откроешь». Максималистка.

В порядке издевательства над максимализмом и русской душевностью автор обеих несчастных женщин, Мышь и учительницу, приводит к мещанскому счастью – к женитьбе посредством брачного бюро «Людмила». Что об этом на самом деле думает сама Славникова – не поймёшь: не идеалом рождена вещь, это ж – просто поделка. О чём свидетельствует и шутливая концовка: «…издают над головами посетителей несколько тонких ударов, числом не совпадающих со временем на циферблате. Может, они показывают какое-то другое время, которое стояло бы на дворе, если бы фирма «Людмила» продолжала существовать. Впрочем, вероятно и то, что данные предметы автор просто позаимствовал из бара для нужд данного рассказа».

То есть – это таки литературная история: в смысле придумка (искусство для искусства, баловство… сатирическое).

Выходит, проверка удалась.

Остаётся один вопрос: а может, не правы патриоты с менталитетом-то? Как могут события многосотлетней давности оставить свой след аж в современниках?

Общий ответ: через культуру. Когда вам, например, мама рассказывает сказку про Ивана-дурака, которому всё удаётся по щучьему велению, то не тысячелетней ли давности пахота на благодатных чернозёмах сказывается? Или, наоборот, неудача совладать с землёй, отвоёванной у ельника…

Патриот-то подсознательно чувствует в себе этот менталитет, и ему и доказательств никаких не нужно, есть тот или нет того.

Но точно так же космополит НЕ чувствует того в себе, а слышал про существование общечеловеческих ценностей, которые воплощает в себе американский глобализм.

Ну? Как с этим быть? Доказать научно? Но социологическими опросами не узнаешь коллективное «сознание» нации, в значительной мере являющееся подсознанием. И наука пока слаба в этой области. «Что касается „коллективного бессознательного», то это понятие также выступает ключевым для всей аналитической психологии и в истории психологии вполне может считаться „наиболее революционной идеей 20-го века», идеей, серьезные выводы из которой так и не были сделаны до сего времени» (Зелинский). Этим пользуется американский глобализм и его российские коллаборационистские, демократические, так сказать, подпевалы. А если б подвергнуть их опросам по специальным методикам, кое-что даже и сейчас открывающим достаточно точно, то, чего доброго, и в них бы выявился русский менталитет. (Я вспоминаю, как Немцов с досадой выговаривал демократическим сербам за выдачу Милошевича Гаагскому суду, дескать, если вам нужен был миллиард долларов, обратились бы хоть ко мне – скинулись бы и дали.)

Это всё к тому, что по описанным опусам Славниковой невозможно установить её идеал. У неё демократия вполне может быть таким же настроенческим поветрием, как у россиян, давших меньшинству сменить пусть и плохой, но глубоко свой строй. И развалить СССР.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>