ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ.

Это было весной – в марте двадцать девятого. Я хорошо запомнила тот день. Да все его запомнили. Март – двадцать девятое…

Мой телефон зажужжал под подушкой. «Алло». А потом быстро встала с кровати. Отдернула штору. Обычное мартовское утро. Прошла по холодному полу в ванную. Посмотрела в зеркало. Взрывы? Умылась, почистила зубы, вытерлась полотенцем. Снова посмотрела в зеркало. Взрывы?

Оделась. Нарисовала стрелки на верхних веках. Вышла в коридор. На вешалки – шуба и полупальто. Если надену шубу, агентские будут пялиться на меня из толпы. Надела полупальто. Взяла с полочки сумку, ключи. Проверила газовую плиту – всегда боюсь оставить ее включенной, даже когда точно знаю, что давно не включала… Погасила свет в ванной, вышла, заперла дверь. Пошла мимо пальмы. Мимо соседской рухляди, выставленной в общем коридоре. Плитка звякнула. Взрывы…

Пересекла двор, перешла дорогу. Вход в метро. Спустилась по лестнице вниз, проталкиваясь сквозь толпу, бегущую в другом направлении. Тоннель в двух станциях от Лубянки. Мне казалось, я иду по нему и несу на вытянутых ладонях арбуз.

Платформа кишит убегающими. Я захожу в вагон подъехавшего состава. Он пуст. В час-пик я одна в пустом вагоне. Утро. Выход – через Кузнецкий Мост. На станции – тени сотрудников милиции. Проникнуть бы взглядом дальше – на Лубянку. Маленькая станция жмется. Чувство незавершенности. Тяжелое чувство. Я все еще несу арбуз. Люди, которые рвутся сейчас на Лубянку – люди моей профессии. Журналисты. Но… это – не повод нас оскорблять.

На площади сливаюсь с толпой. Появляются иностранные журналисты – с раскрытыми блокнотами и с иностранными лицами. Агентские – в плохой одежде. Хорошо, что я не надела шубу. Все знают, что у агентских просто нет денег. Внизу, за входом, за эскалатором – обгоревшая смерть.

Смех – оборачиваюсь. Кто-то смеется. Молодые агентские. Новички… А цинизму в нашей профессии не место. Они этого пока не знают. Все сказки про цинизм журналиста. А когда новички поймут, что цинизму в нашей профессии не место, будет уже слишком поздно – для них. Мы их к себе не пустим… Пошли вон! Вы верите, что цинизму в нашей профессии не место? А вы поверьте… Это все – сказки…

Да, многие в этой толпе ничего не чувствуют при виде трупов. Да, многие в этой толпе бравируют тем, что ничего не чувствуют при виде трупов. Да, многие бравируют тем, что они – журналисты. Запах смерти не долетает до нас. Серьезный информационный повод загнал нас сюда, притянул, объединил перед входом в метро. Запомните эти два важных слова – информационный повод. На них держится мир. Информационный повод – и больше ничего.

Но… кто-то идет. К нам подходит низкий круглый человек. А-а-а-а-а, начальник метро. Агентские толкаются. Локти – в бока. Иностранцы усердствуют. Дайте протиснуться! Не давите! Тянутся диктофоны. Пропустите! Фотографы отталкивают пишущих. Операторы отталкивают фотографов. В толпе каждый сам за себя.

Один лишь короткий миг, а в толпе успевает начаться и закончиться важнейший процесс эволюции человека – победа сильнейшего над слабейшим. Вы только подумайте – один миг, а процесс эволюции закончен. В миг! Побеждает сильнейший – как всегда.

Начальник дожевывает последние слова о количестве убитых, садится в лакированную черную машину и уезжает. День – неудачный… Хотите, скажу, кому сегодня повезло?

Повезло тем, кто увидел и отснял первым. Тем, кто оказался рядом случайно. А, в общем, весь эксклюзив достался пассажирам метро – они сняли на мобильные телефоны и раненых, и убитых, и саму Лубянку… Нда, скоро наша привилегированная каста будет никому не нужна. Пассажиры метрополитена тоже учатся ничего не чувствовать при виде трупов… Вы учитесь ничего не чувствовать при виде трупов… Да-да, это я про вас – ВЫ учитесь ничего не чувствовать при виде трупов. ВЫ учитесь забывать. Но зачем это вам? Оставьте это нашей профессии. Ну… я вас прошу.

Из метро выходят сотрудники МЧС с носилками, закрыми черным полиэтиленом. Идут быстро. Полиэтилен скрывает пол, возраст, национальную принадлежность, цвет волос, выражение лица, уцелевшее или нет. Если я сейчас скажу вам – сегодня эти люди встали, почистили зубы, позавтракали, оделись и поехали, не зная, что попадут на носилки под полиэтилен – это будет банально. Боже, как же это будет банально! Но…

Я ухожу. Спускаюсь в метро на Кузнецком Мосту. Я больше не хочу жить в этом городе. Москва сказала «ам» и проглотила смерть. Съела ее, переварила! К вечеру искореженный вагон отправят в депо. Лубянка оживет цветами, цветы завянут, их устанут обновлять, унесут, город забудет, как будто – никто не вставал, не чистил зубы, не завтракал или не хотел! не одевался, не выходил, чтобы успеть и… Я не могу простить Москву за то, что ей достаточно сказать «ам». Не могу простить город за то, что ему легче забыть, за приобретенную способность глотать и легко переваривать, за беспамятство, за то, что как будто ничего и не было. А город вряд ли простит мне мою банальность… В метро – пусто.

Да что же это я? Я ведь должна улыбаться. Задумалась, расслабилась. Иду. Забыла про улыбку. А он мог решить, что я передумала ему нравиться, передумала налаживать с ним контакт. Боже мой, чего он только мог навоображать, пока я шла, думая о метро и его пассажирах. И тут я улыбнулась так, что, кажется, моя улыбка озарила все поле. Я так старалась наверстать упущенное, что у меня от напряжения заболели щеки.

Итак, на чем я остановилась? Да, на своем соседе. Я вышла в коридор следующим утром, а аквариума не было! Представляете?! Не было! Вместо него стояло что-то ужасное – между пальмой и коляской. Что-то настолько ужасное, что я отступила в свою квартиру, захлопнула за собой дверь, села на диван и заплакала. В тот момент я больше всего ненавидела людей, которые вторгаются в чужое пространство. Ненавидела людей, которые не в силах донести старые вещи до свалки. Они выставляют их в общем коридоре, надеясь на то, что вещи им еще пригодятся. Но сами-то они точно знают, что ведь не пригодятся, никогда!

— Да как он смеет? – спросила я себя, вспомнив ужасную вазу, которая стояла на месте аквариума, ужасные фиолетовые цветы в ней на высоких ножках. – Как смеет какой-то сосед ставить меня в такое положение?

А положение – действительно неловкое. Я не знала, что делать: позвонить ему в дверь и сказать «спасибо», но тогда мне придется здороваться с ним и спрашивать «Как дела?», встретив в подъезде. А если не сказать «спасибо», если сделать вид, что я не заметила ни вазы, ни цветов, он решит, что я не любезна, не вежлива, не воспитана.

Я снова вышла в коридор. Сосед отпирал дверь. Я холодно ему кивнула и прошла, мимо пальмы, мимо вазы, мимо коляски, звякнув плиткой. К счастью, я могу позволить себе не улыбаться соседу.

Вы можете подумать, что я не люблю соседа? Но это неправда. Вы можете подумать, что я не умею любить. Но и это тоже – неправда. Я – тот человек, который знает о любви все. Иногда мне кажется, что из моей любви может вырасти дерево…

Я – тот человек, который знает, как любовь трансформируется, делится, какие виды принимает, как прорастает внутри тебя, и как может болеть. Мое чувство – другого порядка, оно не отсюда, оно пришло из другого мира, в котором я никогда не была. Любовь нести тяжело – все равно что арбуз на вытянутых руках… Лишь редко я понимаю, что была отмечена чем-то особым. Но чаще я хочу избавиться от этого чувства. Потому что мой мозг и мое сердце – они разные. Да-да, и у вас мозг и сердце – разные. У всех так. Мозг – против любви. Но что он может с ней сделать? Сердце – за. Ведь сердце знает, как любовь светится и переливается, как греет огромным теплым сгустком. Теплым и живым… Если бы моя любовь…

Если бы моя любовь к миру оплодотворилась бы обратной связью, я знаю! прекратились бы войны. Моя любовь поднялась бы вверх и грела – землю и траву. Это поле, по которому я сейчас иду. Я улыбнулась… Будет ли конец? Что Он сейчас думает, глядя на меня? Когда нажмет на курок? Когда раздастся треск, которого я не услышу?

Если бы моя любовь была оплодотворена, что-то преломилось бы в этом мире – да! я это знаю! Мир изменился бы к лучшему. Любовь – как луч, посланный сверху, пронизывает мое тело, сверху вниз, и трудно сдвинуться с места, как будто… как будто несешь большой арбуз… Мозг говорит мне – беги! беги от нее пока не поздно! Но разве я могу развернуться и побежать?! Разве Он позволит мне уйти? Могу ли я остановиться на середине и побежать назад? Разве я могу не дойти до конца? И я продолжаю идти, идти и улыбаться. А мозг кричит сердцу – не смиряйся! ты – самая сильная мышца в организме! почему ты не борешься?! почему не сопротивляешься?! зачем ты подчинилась этой любви… Мозг и сердце – они такие разные.

Я не могу бежать. Он нажмет на курок и моя голова треснет…

Я так завидую людям, которые нашли тихий мягкий, как женская грудь покой, который дрябнет со временем. Он дряхлеет, но не проходит, не пронизывает и не выжигает. Он не способен остановить войну, не способен согреть землю, не способен вырастить дерево… но он не болит. А я иду и иду, сама не зная, зачем. Спрашивая себя, что я тут делаю одна, и боясь треска, которого могу не услышать. Я могу! я могу, как косатка, без сожалений, выброситься на берег… Я могу, если буду знать, ради чего. Подумав об этом, я представила себя косаткой, плывущей по полю, которое превратилось в огромный океан. А мозг кричит мне – «не смей!» — а сердце бьется, сжимается и разжимается, оно сильней, оно может не подчиняться… Я могу доплыть до берега и выброситься из бездны на него. На другом берегу – война. И мозг просит меня остановиться. Слыша его просьбы, я улыбаюсь шире…

Впрочем… я ведь могу и рассказать, почему мне противны цветы соседа. Хотите услышать правду? Нет? Да или нет? Не хотите? Я так и знала. Но я все равно расскажу.

Сердце моего соседа съела моль. Моль, притаившаяся в его старых вещах. Сначала она отложила в нем свои личинки, а когда те вылетели на свет в поисках других сердец, она съела его. Да, я в этом уверена. Мой сосед никогда никого не любил. И в этом тоже я уверена. Он копил старые вещи, нагромождая одну старость на другую. Он и сам не заметил, как его сердце съела моль. Вот если бы из коридора исчезла пальма или плитка перестала звякать, он бы заметил! Это нарушило бы его дряблый покой. Но он не заметит войны на другом берегу. Не услышит взрывов в метро. Хотя вот же оно метро – рядом… Ну, скажите мне! как! он! может! это заметить, если он не заметил, как моль съела его собственное сердце?

Я знаю, чего мы все стыдимся – проявления боли. Вот мне больно! Вот я, и мне сейчас больно! Но я – отдельный, одинокий атом этого города. Города, который слишком быстро глотает… Вы думаете, одиночество приходит в старости? Нет, оно приходит в молодости. Вы думаете, вы бурлите в толпе? Не смешите меня! Ритм этой толпы отрезает вас от себя самой. Вы – в толпе, но вы одиноки. И ваше сердце жрет моль, потому что вы, как мой сосед, слишком любите вещи. По утрам мы слышим звуки нашего дома – кто-то поет, кто-то смотрит телевизор, а кто-то смывает воду в унитазе. Но вы не знаете этих людей в лицо. И я не знаю, а потому так боюсь, что когда-нибудь в мое сердце залетит моль и отложит личинки. Поэтому я всегда в движении. Я – иду…

Иногда мне кажется, что я иду, держа за руку свое одиночество. И от этого мне хочется схватить за руку любого, не выбирая – первого встречного. Мой мозг говорит мне – Хватай! И я уже тяну руку, но самая сильная мышца не смиряется, и я бегу. Бегу к другому берегу, и в беге, мне кажется, одиночеству за мной не угнаться. Никогда… Я знаю, что вот сейчас, прямо сейчас! Он на меня смотрит. И знаете, что? Я этому даже рада… Во всяком случае, я на этом поле не одна. Я не знаю его в лицо, я не знаю, есть ли у него сердце или его тоже сожрала моль, я не знаю, что привело его сюда и заставило смотреть на меня сквозь оптический прицел винтовки. Я даже не знаю, почему он до сих пор не нажал на курок… Но одно я знаю точно – я не одна на этом поле. И я улыбаюсь.

Я знаю, как сильная мышца сжимается, когда стреляют из минометов. Я знаю, как она надувается, если рядом с тобой взрыв. Я знаю, как она сокращается, когда стреляют из автоматов… Я знаю, как одиночество в страхе бежит от меня прочь, когда стреляют… Я слышу звук его быстрых шагов. И я хочу навсегда отделаться от этого проклятого одиночества! Я хочу, чтобы оно никогда не возвращалось! Я не хочу брать за руку того, кого я не хочу брать! Я не хочу лежать в постели с тем, с кем я буду видеть разные сны… И я не хочу спать на своей кровати с кем попало! На своей белой новой витой кровати… Но одиночество все равно возвращается. И когда я чувствую его приближение, я выбираю для себя новое поле, и иду по нему, улыбаясь… Моя улыбка может обмануть Его, но она никогда не обманет меня саму…

Хорошо… Я расскажу вам правду о своем соседе… Не хотите? А я все равно расскажу… ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>