Мое личное, не скажу – потрясение, аккуратнее замечу – недоумение, по результатам прошумевшего в сети «лозагейта».

…Оказывается, из всего не слишком обширного, но знакового для определенной эпохи творчества музыканта и певца, культурное сообщество помнит только одну песню – «Плот». Тут очень хотелось бы сказать – «главным образом, благодаря фильму Алексея Балабанова “Груз 200”». Но нет, «Плот» – явно добалабановские пласты коллективной памяти.

Если адвокаты «роллингов» и «Лёд зеппелин» припоминали Юрию Лозе исключительно «Плот», то адвокаты самого Юрия Эдуардовича (они, куда малочисленнее, тоже были) ностальгически добавляли в топ «Мать пишет» и «Я умею мечтать» – фигурантов той же кустарной флотилии. Ну, как у мальчишек из «Школы» Аркадия Гайдара, которые играли в морские сражения в тихих арзамасских прудах, был «дредноут» – массивный плот, а в фарватере шла «миноноска» – опрокинутая на воду садовая калитка.

Вообще-то, если даже единственная вещь отдельного художника столь намертво впечатана в национальное (под)сознание – само по себе результат выдающийся. Но сводить Лозу исключительно к «Плоту» – неправильно даже не по отношению к самому певцу, от него не убудет (в конце концов тут извод пожизненной, преследующей его невезухи, о чем ниже); это системная ошибка, препятствующая целостному пониманию страны и нескольких ее поколений.

Пару лет назад Юрию Лозе исполнилось шестьдесят, а сам юбиляр продолжал на тот момент навсегда остаться в советских восьмидесятых.

Сопоставление этих цифр неожиданно дает эффект совершенно шекспировский, «порвалась дней связующая нить»; то небывалое десятилетие с его Афганом, русским роком и нерусским диско, хет-триком генсеков в гробу, Чернобылем, перестройкой, антиалкогольной кампанией, «Огоньком» и всем оглушительно затем последовавшим – оказывается совсем рядом.

Легендарный первый альбом, «Путешествие в рок-н-ролл», он записал в 1983 году, своеобразный итог десятилетию подвел в 88-м, альбомом «Что сказано, то сказано». И, кажется, с тех пор почти не писал новых песен, во всяком случае, хитов и шлягеров, стремительно уходивших если не в народ, то во двор.

И гимнов.

Потому что «Девочка в баре» была именно гимном, а народные вокруг нее дискуссии – сугубо идеологическими, как и положено гимнам. Официоз в лице учителей и родителей, комсомола и статей в «Комсомолке», влиял здесь опосредованно, чистого творчества масс было больше.

Стоило на школьном «дискаче» дождаться частичной утраты взрослыми бдительности, погасить верхний свет и врубить «Девочку» (в неизменно плохом качестве), как до трети сверстников возмущенно покидали спортзал, превращенный в танцпол. То же сопутствовало и вечеринкам «на хатах» – девчонки протестовали хором, и вместо танцев с обжиманцами начинался долгий и бесплодный русский спор вокруг героев и формулировок.

Пожалуй, сейчас уже надо напоминать, о чем идет речь – и это тоже в традициях русских гимнов.

Пустячок, на нынешние деньги, зарисовка в три куплета; принципиальны, собственно, первый и второй, третий – уже повторение пройденного:

Девочка сегодня в баpе, девочке пятнадцать лет.
Pядом худосочный паpень – на двоих один билет.
«Завтpаки» за всю неделю, невзирая на запpет,
Уместились в два коктейля и полпачки сигаpет.

Девочка, конечно, pада, что на ней кpутые штаны.
Девочку щекочут взгляды, те, что пониже спины.
Девочка глядит устало – ей как будто всё pавно,
Мол, узнала, испытала всё уже давным-давно.

Прежде всего, наблюдение лингвистическое: одно из первых в масс-культуре появление эпитета «крутой», общеупотребимого с тех пор уже три десятилетия. А смущал тогдашних сверстников героини, конечно, не ее возраст – все мы ощущали себя не менее взрослыми. И не сигареты – по сходным причинам. Даже не бар с его антуражем и намеки на прыщавый тинейджерский эрос. Тоже знали: пусть злачное одновременно манит и стремает, но предстоит в самом ближайшем будущем, никуда не деться.

Напрягало вот это: «всё узнала, испытала, мол, уже давным-давно».

Ну, ясно же, что именно она узнала-испытала. Вопрос, когда начинать половую жизнь, и кто из знакомых (преимущественно барышень) ее уже начал, стоял тогда необычайно остро.

Лоза, предусмотрительный, расставил по фразе маячки маркеров («как будто», «мол»), да и вообще выражение пресыщенного «кисляка» – первое в арсенале провинциальной кокетки, будь ей хоть пятнадцать, хоть сорок пять. (Мелирование и прическа одинаковы, аналогично же первоначальное внимание всегда достается заднице).

Но абсолютно в нравах той эпохи было путать имитацию с констатацией.

В припеве было про маму-папу («мама, держись, папа, дрожи,/ если будет каждый вечер такая жизнь»), а «такая» жизнь предсказуемо переходила в жизнь «сладкую». И эта тревожная русская дольчевита явно оппонировала безмятежной итальянской «феличите», сверхпопулярной в те же года глухие.

Юрию Лозе страшно не везло с идентификацией.

«Путешествие в рок-н-ролл», альбом (тогда, естественно, говорили – «концерт») абсолютно авторский и записанный, что называется, в одно лицо, присвоили люди из полувиртуального ансамбля «Примус». (См. соответствующую главу из книги Александра Кушнира «100 магнитоальбомов советского рока»). И под этим лейблом, стремительно становящимся брендом и символом всего лихого и запретного, он разлетался по стране.

Лучший его, 1984 года, альбом «Концерт для друзей», тоже поначалу атрибутировали «Примусу». Потом, сообразив, что звучание отнюдь не рок-н-ролльное, а практически бардовское, подписывали на кассетах или совсем простецкое – «Лазарев», или, с шансонно-эмигрантским привкусом – «Лозоновский». По поводу «Юрия» разночтений, впрочем, не было. Баллада «На маленьком плоту» еще не прозвучала ни в телевизоре (передача «Мир и молодежь»? или в самом «Взгляде»?), ни в балабановском «Грузе 200».

Кривились и эстеты, адепты чистого рок-искусства. Артемий Троицкий приклеил материалу Лозы ярлык «паб-рока» и остроумно обозвал его песни «Зоопарком» для бедных…

Тогдашний снобизм оборачивается сегодняшним либерал-дарвинизмом; собственно, Троицкий уже тридцать лет назад разделил свой мир на «креативный класс» и «быдло» с «анчоусами».

Принципиален тут не «Зоопарк», а именно «бедные», то есть мы – ребята из малых промышленно-криминальных городов, скоро и болезненно мужавшие в своих общеобразовательных школах, во дворах и секциях единоборств.

Наверное, героями и иконами для нас работали парни, которых к року отнести можно с известной натяжкой и поправкой на время. Но сказали б вы про это нам тогда…

Конечно, «Аквариум», «Зоопарк», ДДТ и пр. появились, как им и положено, в свое время, то есть чуть позже. Но с Лозой они и тогда не пересеклись, вернее, совпав эпохой, разошлись в географии. Коллизия и сегодня актуальна: в тех самых городках, утративших промышленность, но приумноживших криминал, можно попасть и в 50-е, и в 70-е. Преобладают, однако, восьмидесятые, опрокинувшиеся в вечность.

Лоза оставался и на этом фоне самым загадочным и одновременно очень своим.

Понятно, что другим он быть и не мог – окраинное детство на окраине империи (Казахстан, Алма-Ата), двор, футбол, победившая футбол гитара, армия… Где, чтобы избежать казарменных лютых будней, отыскал «нычку» и в две недели выучился играть на трубе… Суматошная жизнь ресторанного лабуха, миграция с провинциальными ВИА по филармониям (с удовольствием отмечаю саратовский след – пятилетку в знаменитом «Интеграле»).

Но, собственно, дело не в биографии.

Каждый из нас наблюдал сцены у магазинов (с конфузливой вывеской «Вино») перед открытием. У всех была своя «баба Люба»; знали, что если чей-то «папа к подъезду пригнал “Жигули”« праздник у семьи будет недолог. Догадывались, на какое там «Веселье новогоднее», расфуфыренные, предвкушая, отправляются «родичи» и старшие братья-сестры.

У всех по соседству жила, грешная и независимая, в регулярных пересудах, героиня песни «Ты подойдешь, большой и теплый».

Лоза был даже не очеркистом, а репортером, однако присутствовал в его простецких, казалось, репортажах, дополнительный слой – злой и штрихпунктирный голосишко народного подсознания. Который вел свой мотив – стремительно обессмысливающегося существования, неизбывной, как зубовная боль, тоски, надрыва, который прорывом не обернется никогда.

Он возникал в «Исполнительном листе», когда за побулькиванием какого-нибудь синтезатора «Соловушка» отчетливо слышался стук апокалипсических копыт. В «большом и теплом» блатной клавишный проигрыш звучал саунд-треком общего дурного сна. Интересно, что Лоза, умевший неплохо, а подчас и лихо рифмовать, не смог обеспечить рифмами последний куплет этой песни – и в финале сновидческое и подсознательное ощущалось почти вещественно.

Я не раз писал: две этих вещи адекватнейше вписались бы в «Груз 200» Алексея Балабанова. Великий режиссер выбрал лейтмотивом позднесоветского распада и клиники нейтральный и даже оптимистично звучащий «Маленький плот». Видимо, Алексей Октябринович гениальным своим чутьем угадал вещи, имманентно свойственные творчеству Лозы. Не только его «подпольных» альбомов.

В последующие несколько лет, уже в составе ансамбля «Зодчие» (среднепопулярного в 80-е, несмотря на Лозу, Юрия Давыдова и Валерия Сюткина в составе) он пытается либо повторить успех прежних хитов, либо нащупать свежие темы.

Задуманная как мужской вариант «Девочки в баре» песенка «Ах, какие ножки» гимном не стала; сильный репортаж (с похорон!) «Она лежала на столе» не сделался откровением, но, собственно, ставку в альбоме «Любовь, любовь» Юрий Эдуардович делал не на повтор, а на прорыв – он сочинил несколько эротических песен.

Как бы про них сказать необидно? В общем-то, тут опять случился примус (уже в латинском понимании, «первый», – всё же творчество группы «Оберманекен» не выходило за пределы узкой столичной тусовки, а «Розовых двустволок» придумал журнал «Урлайт»). И вульгарными эти песни не были, вкус и мера автору не изменили, однако ощущение было как от ребенка, который пытается произносить взрослые слова розовым неумелым язычком. Родители умиляются, все прочие – нет.

Хорошо, что этих песен почти не заметили.

Сегодня Юрий Эдуардович – популярный блогер, и тут нечего добавить, кроме того, что он оказался в знаковом ряду: положим, и Юз Алешковский в песнях умнее самого себя-прозаика.

По сути, карнавальный и по-своему бескомпромиссный наезд в передаче «Соль» на монстров рока – попытка кам-бэка, трогательное желание опрокинуться опять в родные восьмидесятые. Собственно, нехитрую мысль про роллингов и зеппелинов (равно как про их оппонентов битлз и дип пёрпл) мне приходилось слышать десятки раз, и не обязательно от музыкантов. Это вообще элемент русского застольного фольклора, а ключевая черта перестроечной эпохи – перенос пьяного трёпа («радикализма за стаканом», по выражению Карла Радека) в публичное пространство, с десакрализацией икон, символов, авторитетов и самого этого пространства.

Однако, исключая вполне штучный выпад, сама по себе жизненная стратегия Юрия Лозы – активно поучаствовать в формировании одной эпохи, чтобы наблюдать, уже посторонним, эпохи последующие – непривычна и оригинальна. Почему-то она представляется весьма достойной.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>