К 80-летию выставки «Дегенеративное искусство» в Мюнхене

19 июля 1937 года в Мюнхене открылась выставка под глумливым названием — «Дегенеративное искусство», или «Вырожденческое искусство» («Entartete Kunst»). Она была задумана как контрапункт к Большой выставке немецкого искусства, открывшейся накануне неподалёку, в специально выстроенном для этого Доме искусств.

На выставке «Дегенеративное искусство» демонстрировалось то, что Гитлер считал вырождением и еврейско-большевистским заговором, направленным против немецкого народа. Притом идеология выставки была заимствована у Макса Нордау, мало того, что еврея, так еще и одного из основателей Всемирной сионистской организации.

Предтеча из fin de siecle

Венгерский еврей, он взял себе звучный псевдоним — Макс Нордау.

Публицист-культуролог и врач-психиатр, ученик и поклонник Ломброзо, он смотрел на искусство fin de siecle как на огромную больницу. А на художников — как на пациентов. Нордау ставил им в сущности один диагноз — вырождение. Так называлась и его главная книга — «Entartung»(1892).

Да, руководствуясь клиническим опытом, он ставил диагноз властителям дум, полагая их не идеалом, но идолами. Высоко ценя силу слова, сокрушался о том, что оно «вносит в сознание людей гораздо больше мрака, чем света». И апеллировал к некому нормальному, здоровому человеку, который «в состоянии выработать из своих непосредственных впечатлений ясные представления и понять истинные соотношения между ними». Оглядываясь окрест, здоровых людей он, кажется, не находил.

Прерафаэлитов он воспринимал как мистиков с явно выраженными симптомами слабоумия и истерии. Символистов — как психопатов, не способных к какому-либо систематическому труду. Расплывчатость, неопределенность, туманность мыслей и чувствований, сопровождающиеся болезненным эротизмом, — вот симптомы, указывающие на то, что художник страдает психическим расстройством. И ладно бы болел себе дома, в одиночку. Так нет — несет свою болезнь другим, заражает общество…

Он противопоставлял Толстого — Тургеневу, «у которого нет лишнего слова». Граф же, будучи психопатом-мистиком, «многословен, теряется в частностях, из которых […] не всегда умеет выделить необходимое, отбросив лишнее […]. Основная мысль неясна или вовсе не существует».

Романы Толстого похожи на картины прерафаэлитов — одно из остроумных наблюдений этого психиатра. Мания сомнений, владевшая Толстым, — психоз, свойственный исключительно выродившимся субъектам. Отмечает Нордау и патологию отношения Толстого к женщине. Ибо нормальный человек не может испытывать к женщине страх или отвращение, когда его «эротическое возбуждение успокоено».

Вагнер — скопище психопатий. Мания преследования, вера в еврейский заговор, направленный против его опер; горделивое помешательство; страсть к протесту и противоречию; графомания; бессвязность; непоследовательность; склонность к глупым остротам; эротомания и т.п. Десять томов сочинений — это «шаткие, туманные представления мистически впечатлительного психопата»…

Золя, подобно любому психопату, чужд всему миру. Он смотрит не на природу и людей, а только на собственное Я. Его натурализм не имеет ничего общего с природой и действительностью; это просто культивирование пессимизма и порнографии. А его склонность к языку воров, сутенеров и т.д. — это (как учит Ломброзо) один из характерных признаков вырождения у прирожденных преступников. О Ницше и говорить нечего!

Нордау считают позитивистом. Может быть, так оно и есть. Во всяком случае, он всегда искал норму, здоровье и сопутствующую им ясность. Но сам, кажется, страдал от тех же хворей, которые столь явственно видел в художниках и столь яростно отвергал. По крайней мере, один симптом — графомания — налицо (только в России в 1902 году было издано 12 томов его сочинений).

Две выставки в одном городе

Гитлер тоже искал норму, здоровье и ясность. «Быть немцем — значит ясно мыслить», — любил он повторять. И тоже считал любые отклонения от реализма извращением и вырождением.

«Кубизм, дадаизм, футуризм, импрессионизм и тому подобные не имеют ничего общего с немецким народом… Национал-социализм преисполнен решимости очистить германский Рейх и наш народ от всех этих влияний, угрожающих его существованию и духу… С открытием этой выставки безумию в искусстве положен конец, а вместе с ним и развращению таким искусством нашего народа…» — с такой речью выступил фюрер, открывая Большую выставку.

Он грезил о новом германском искусстве, которое завоюет мир, но каким оно должно быть — не представлял. Поэтому взгляд его устремлялся в прошлое.

Здоровое начало он находил прежде всего в античности, свободной от еврейского влияния. По мысли Гитлера, Большая выставка должна была продемонстрировать классические и «расово чистые» произведения.

Открывалась выставка представлением во славу «Двух тысяч веков германского искусства» и в честь Дюрера и Кранаха как его высших достижений. В её экспозиции были пейзажи, жанровые сцены, портреты крестьян, рабочих, женщин, спортсменов, исторических личностей, а также изображения животных и натюрморты — всё в духе старого, доброго ХIХ века.

Излишний реализм не приветствовался.

Всё было культурно, пристойно, но без прорывов. И удовлетворить претензию на революцию в культуре, на новое национал-социалистическое искусство — на «большой поворот» — никак не могло.

Но зато само здание Дома искусств (архитектор Пауль Л. Троост), выполненное в неоклассицистском стиле, впечатляло величием: колонны, просторные залы, много мрамора — настоящий храм «германского искусства».

На следующий день в Музее археологии открылась выставка «Дегенеративное искусство».

Экспонировались изъятые из музеев Германии картины, скульптуры, графика. На обложке каталога была фотография скульптуры «Новый человек» Отто Фрейндлиха и надпись поверх — «Kunst» («Искусство») в злорадных кавычках.

Объявление на входе предупреждало:

«Несовершеннолетним и беременным вход воспрещен».

В противоположность Дому искусств залы здесь были тесные, с низкими потолками, с плохим освещением. Многие картины висели без рам, криво.

Они сопровождались издевательскими надписями: «Откровения души еврейской расы»; «Оскорбление германских женщин»; «Идеал — кретин и шлюха»; «Германские крестьяне — с точки зрения евреев»; «Абсолютная глупость в выборе тематики», «Сумасшествие становится приёмом». Рядом была обозначена сумма, которую музе заплатил за то или иное произведение, причем в заоблачных ценах гиперинфляции начала 1920-х. Устроители верили, что всё это вызовет гнев и отвращение у ясно мыслящих немцев и пробудит в них «здоровое народное начало».

Художников-модернистов Гитлер делил на три категории — те, у кого дефекты зрения «механического характера», заслуживают сочувствия; художниками с наследственными дефектами зрения должно заняться Имперское министерство внутренних дел — чтобы избежать их «дальнейшего наследования»; а если художники сами не верят «в эти свои “чувствования” и “видения”», но стараются «оскорбить нашу нацию этим безобразием, насмешкой», то это уже область уголовного наказания…

Нацисты утверждали, что произведения «Дегенеративного искусства» противоречат германскому духу, так как их авторы сплошь евреи и большевики. На самом деле из 112 художников, выставленных здесь, евреями был только шесть. Да и леваков, которых нацисты огульно называли большевиками, тоже было немного — Георг Гросс, Джон Хартфилд, Отто Дикс…

В основном это были работы немцев — Пауля Клее, Георга Кольбе, Франца Марка, Макса Эрнста и других. Из иностранцев были представлены Пабло Пикассо, Альберт Глез, Пит Мондриан, Оскар Кокошка, Марк Шагал, Василий Кандинский.

Работы распределили по залам: богохульное искусство; произведения евреев и коммунистов; произведения, оскорбляющие женщин, солдат и крестьян Германии; «зал безумия» с абстрактными картинами.

Художникам группы «Мост» ставили в вину «утрату национального (расового) сознания и увлечение экзотикой примитивных народов»; Людвигу Майднеру и Отто Фрейндлиху — «стремление изображать только иудейскую натуру», Отто Диксу и Эрнсту Людвигу Кирхнеру — «увлечение темой проституции под видом социальной критики». И т.д. Осуждалось «нарочитое искажение натуры», под которое попадали все работы этой выставки.

Больше всего досталось экспрессионисту Эмилю Нольде — там было 29 его работ.

Над его девятичастным полиптихом «Житие Христа» («Das Leben Christi») висел плакат:

«Психопаты-пачкуны и предприимчивые евреи представили призрака и фрагменты карикатур как проявление немецкой религиозности и хорошо на этом заработали».

Нольде не был евреем, наоборот. Он происходил из крестьян, был антисемитом, боролся с «еврейским засильем» в искусстве, вступил в НСДАП. Уповал на «кровь и почву», верил в «превосходство германского искусства» и в то, что экспрессионизм должен стать истинным германским стилем. Одно время казалось, что всё к этому идёт. «Демонические мотивы в его [Нольде] живописи являются ярчайшим свидетельством его глубочайшей нордичности», — писал критик.

На стороне Нольде вроде был и рейхминистр народного образования и пропаганды Геббельс, который хорошо относился к экспрессионизму, футуризму и вообще выступал за свободу изобразительного искусства (к литературе он относился много хуже — решил, что нежелательные книги надо бросать в костёр). Но с Гитлером, не принимавшим никакого модернизма, Геббельс спорить не стал.

Судьба участников выставки сложилась по-разному. У одних трагично.

Покончил с собой Эрнст Людвиг Кирхнер, погиб в концлагере Отто Фрейндлих, была подвергнута насильственной эвтаназии Эльфрида Лозе-Вехтлер…

Эмилю Нольде запретили покупать краски и кисточки, он перешёл на небольшие акварели — рисовал и закапывал их в огороде. Но после войны он получил славу и почет: участие в выставке «Дегенеративное искусство» делало его жертвой, а про его нацистское прошлое как-то забыли (Зигфрид Ленц вывел Нольде в романе «Урок немецкого»(1968) в образе художника Макса Людвига Нансена).

С пропагандистской точки зрения затея с двумя выставками оказалась провальной. До 30 ноября 1937 года на «Дегенеративное искусство» в Мюнхене пришли посмотреть более миллиона зрителей, в среднем по 20 тысяч человек в день (потом выставку повезли по стране, и она везде пользовалась успехом). Число посетителей Большой выставки было втрое меньшим.

Это, конечно, не означало, что немецкий народ в массе своей был более продвинутым, чем его фюрер — просто народу было интереснее смотреть на «дегенератов». Но то, что никакого «большого прорыва» в искусстве у Гитлера не получилось, — факт.

Фюрер, в силу своих эстетических и психологических установок, поставил не на тех и не на то. Как, впрочем, и во всём остальном.

P.S. Культурологический провал Гитлера заставляет внимательнее вглядеться и в очень модную когда-то книгу «Вырождение» Макса Нордау. А также ставит вопрос об ответственности идеолога и о том, что происходит с идеями, «попавшими на улицу».

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>