Не Вы, не Вы, не Вы, увы, не Вы
Внимали музыке Невы
Не Вы в ней сходство отличали
В приливах невских волн печали, увы… —

Горланил я во всю мощь «Круиз», терзая старенькую гитару, которую взял с собой на службу Родине тем душным жарким похмельным маем.

Сборный армейский пункт забит битком. Это был красный уголок при каком-то заводе, не рассчитанный на такое количество народу: будущие бравые бойцы расположились беспорядочно и кучно. Многие открывали мамкину еду, откупоривали бутылки-«андроповки». Запрет на бухло ещё не действовал. Мы ж не полноценные солдаты-швейки, — пока не доехали до пункта назначения: — тривиальные гражданские. Посему половина откровенно пьяных…

Призыв был «академическим». Консерватория, музучилище, пара-тройка искусствоведческих отделений. Люди, хоть и бухие, отличались повышенной самооценкой, беседовали друг с другом вполне интеллигентно, сыпали смешными анекдотами — сплошь и рядом про непоседливых весёлых лабухов.

Начало 1980-х… Довольно-таки «ресторанская» пора жизни, скажу я вам. В ресторан было трудно попасть. Ресторан — практически единственное место отдыха советского человека, где можно расслабиться, потанцевать, рассказать «за Брежнева» и ничего за это не получить. Снять тёлку наконец, — что немаловажно для популяции совков.

Не зря ходил такой «мем», что типа в СССР всех лучше живут швейцары, таксисты, спикули и кабацкие лабухи. Публика не жалела денег на любимые мелодии («Машина», Антонов, Корнелюк, рок-н-роллы) — в простых кабаках заказ песни стоил рупь, в кабаках попрестижней — 2-3 рваных. Для заводского работяги с 200-300-рублёвой зарплатой это были сущие копейки. Для инженерной поросли (з/п 120-150 рэ) — тоже не в наклад, ну, чуть поосторожней. Отвлеклись…

На призывном пункте в это время звучат… битлы.

На сцене стоит видавшее виды — worldly-wise — пианино, ладно настроенное. За инструментом сидит мой перший питерский приятель Чиж и, со сладостной улыбочкой, лабает подряд из Rubber Soul, спонтанно переходя на «ДипПурпле», как мы называли «пёплов».

Вообще Чиж одинаково хорошо играл на гитаре и на клавишных. И я от него перенял много новых струнных приёмов. Например, он, в своём Дзержинске, на слух содрал Blackbird из «Белого альбома», — что, в принципе, не хухры-мухры для дворовой пацанвы, веселящей девок слёзными «афганскими» балладами.

Когда дело дошло до Hey Jude, пел, стеная и раскачиваясь в такт, уже весь зал: «На… на-на на-на-нааааа, на-на-на-наааааа — хэй, Джуууууу» — заливаясь пьяными слезами в преддверии неведомого военного завтра.

В Питере я жил в съёмнике на ул. Пестеля. Там тоже было пианино, и мы, познакомившись с Чижом на абитуре, частенько у меня пировали. Через неделю попоек бутылки полностью забивали внутренность древнего чёрно-лакированного инструмента. Я их быстренько тащил в «приёмник» с длинной очередью из «блокадных» стариков, — и возникала новая неделя битлов, пёплов, назаретов и смоков.

Популярностью тогда пользовался «Кубинский ром» — знак вечной дружбы с Фиделем. За ним я бегал в винный магазинчик на Садовой, рядом с рестораном «Баку». Где однажды жутко парился притык в притык с Боярским: «винные битвы» 1980-х — притча во языцех. Боярского, конечно, мужики знали, но открыто никто ничего не показывал: ну, стоит известный человек за вином, пусть стоит. По 2 бутылки на харю.

Один раз идём мы, значит, с одной такой же, как я, провинциальной лохушкой, — подцепленной в коктейль-баре «Баку». А навстречу нам — Михаил Светин (Фома Брыль) из только что вышедших на экраны «Чародеев». Дура моя как заорёт ему на всю ивановскую: «Здра-а-а-вствуйте!!!» — будто он тут же должен всё бросить, рвануть к ней, обнять, расцеловать, взять её на руки, быром отнести к себе домой и накормить макаронами с сосиской. Фома Брыль тут же исчез, как он умеет. Но не суть. О чём я… А — ром!

Заокеанское пойло было недорогим, но очень крепким. Пили гранёными стаканами на брудершафт. Практически не закусывая: ведь не весь репертуар ещё сыгран и спет. А знал Чиж ой как немало. Он вообще был энциклопедистом-полигистром. Наизусть мог играть целые роковые концерты: английские слова и музыку. Гений…

Чиж уехал тогда в Латвию. Я — на Урал. Потом мы пару раз списывались — по одному горькому поводу: в Ташкенте погиб наш общий друг-музыкант.

После заключительно-нетрезвого «Hey Jude» на «сборке» — их группу погнали на Афган. И сразу стали не по-детски дрочить, невзирая на физподготовку новобранцев: товарищ элементарно задохнулся от перенапряжения — умер во время марш-броска. Война есть война, не до сантиментов. На его месте мог оказаться каждый, как говорится.

Прошли годы… Бандитско-спекулянтский Питер вынес меня в бурный океан чистогана 90-х. Я заматерел, стал ездить на большой бэхе, объясняться распальцовкой и перестал походить на человека — стал жруще-жующе жирной блатной скотиной. Снующей, где бы подешевле украсть. Чиж — продолжал писать песни.

Как-то пришёл на его концерт. Огромный орущий зал. Тысячи народу. Я, естественно, без очереди и без проблем, — через чёрный ход, — по знакомству пробрался на сцену. Дождался окончания. И когда рок-команда проплывала сквозь волнующееся людское море к ждущему со двора автобусу, я из-за ограждения крикнул ему: «Серёга, братан, здаровааа!!!» — протянув в порыве руку.

Он не посмотрел. Не повернулся. Он устал, оттарабанив три часа без перерыву. Он тоже заматерел. Его песню «Ты ушла рано утром» пела вся Европа: от Владика до Лиссабона. Таких как я — вокруг тыщи. Он стал звездой. Навсегда оставив меня в похмельном тумане майской питерской «сборки»: «Hey Jude».

Текст написан для журнала «Сноб»

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>