ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ — ЗДЕСЬ.

Характерно, что герои произведений Лермонтова влюбляются в героинь, только услышав их чудесный голос. Как Демон, покоренный голосом Тамары, покоренный настолько, что роняет слезу, заслышав его:

И вот средь общего молчанья
Чингура стройное бряцанье
И звуки песни раздались;
И звуки те лились, лились,
Как слезы, мерно друг за другом;
И эта песнь была нежна,
Как будто для земли она
Была на небе сложена!
Не ангел ли с забытым другом
Вновь повидаться захотел,
Сюда украдкою слетел
И о былом ему пропел,
Чтоб усладить его мученье?..
Тоску любви, ее волненье
Постигнул Демон в первый раз;
Он хочет в страхе удалиться…
Его крыло не шевелится!
И, чудо! из померкших глаз
Слеза тяжелая катится…

В первой редакции “Демона” описание чувств героя пронизано более очевидными личностными аллюзиями и заставляет вспомнить о слезах младенца, слушающего колыбельную песню матери, и о его “потерянном рае”:

Вот тихий и прекрасный звук,
Подобный звуку лютни, внемлет…
И чей-то голос… Жадный слух
Он напрягает. Хлад объемлет
Чело… он хочет прочь тотчас.
Его крыло не шевелится,
И странно — из потухших глаз
Слеза свинцовая катится…
Как много значил этот звук:
Мечты забытых упоений,
Века страдания и мук,
Века бесплотных размышлений,
Все оживилось в нем, и вновь
Погибший ведает любовь.

Герой поэмы “Мцыри” сражен любовью к грузинке молодой, заслышав ее чудный голос:

Вдруг голос — легкий шум шагов…
Мгновенно скрывшись меж кустов,
Невольным трепетом объят,
Я поднял боязливый взгляд,
И жадно вслушиваться стал.
И ближе, ближе все звучал
Грузинки голос молодой,
Так безыскусственно живой,
Так сладко вольный, будто он
Лишь звуки дружеских имен
Произносить был приучен.
Простая песня то была,
Но в мысль она мне залегла,
И мне, лишь сумрак настает,
Незримый дух ее поет.

В “Тамани” “циничный” Печорин увлекается юной девушкой, услышав ее песню, звучавшую с неба: “Волнуемый воспоминаниями, я забылся… Вдруг что-то похожее на песню поразило мой слух. Точно, это была песня, и женский свежий голосок, — но откуда?.. Прислушиваюсь… напев странный, то протяжный и печальный, то быстрый и живой. Оглядываюсь — никого нет кругом; прислушиваюсь снова — звуки как будто падают с неба. Я поднял глаза: на крыше хаты моей стояла девушка в полосатом платье с распущенными косами, настоящая русалка”.

Такое поведение героев Лермонтова отнюдь не случайно. Сознательно или бессознательно поэт ассоциативно связывал свое состояние влюбленности с тем чувством любви и счастья, которые он переживал в младенчестве в объятиях своей матери, слушая ее песни и просто слова любви, обращенные к нему. Фрагмент из стихотворения “Булевар” обнаруживает природу этой аффективно-ассоциативной связи в полной мере: “Сидел я раз случайно под окном, / И вдруг головка вышла из окна, / Незавита, и в чепчике простом — / Но как божественна была она. / Уста и взор — стыжусь! в уме моем / Головка та ничем не изгнана; / Как некий сон младенческих ночей / Или как песня матери моей”.

Неудивительно поэтому, что состояние влюбленности Лермонтов воспринимал как возвращение “потерянного рая”, как приобщение к небесам и ангельскому миру. Такие ассоциации присутствуют в стихотворении “Измученный тоскою и недугом…”: “Ты для меня была, как счастье рая / Для демона, изгнанника небес”. А также в первом стихотворении, обращенном к “бессмертной возлюбленной” Варваре Лопухиной, “Мы случайно сведены судьбою…”: “Будь, о, будь моими небесами…”

Полон подобных ассоциаций и “Демон” Лермонтова. Особенно характерны в этом отношении строки из ереванского списка 1838 года:

Неизъяснимое волненье
В себе почувствовал он вдруг;
Немой души его пустыню
Наполнил благодатный звук…
И вновь постигнул он святыню
Любви, добра и красоты!..
В уме холодном и печальном
Воскресли мертвые мечты
О прежних днях, о рае дальном.

Не удивительно и то, что в своих возлюбленных Лермонтов искал черты своей матери. И пусть в поэме “Исповедь” он выражает это свое душевное качество как некую тайну:

Кого любил? Отец святой,
Вот что умрет во мне, со мной;
За жизнь, за мир, за вечность вам
Я тайны этой не продам!

В действительности здесь не было никакой тайны. В любовной лирике Лермонтова рядом с образом его возлюбленных почти всегда присутствует “призрак милый”. Как в стихотворении “Звезда”: “Я видел взгляд, исполненный огня / (Уж он давно закрылся для меня), / Но, как к тебе, к нему еще лечу; / И хоть нельзя, — смотреть его хочу…”

Или как в его “Кавказском пленнике”:

Всегда он с думою унылой
В ее блистающих очах
Встречает образ вечно милый.
В ее приветливых речах
Знакомые он слышит звуки…
И к призраку стремятся руки;
Он вспомнил все — ее зовет…
Но вдруг очнулся.

Лермонтов влюбляется в тех своих избранниц, чей голос или взгляд напоминают ему голос и взор его юной матери. В стихотворении “Сентября 28”, возможно, посвященном его возлюбленной Наталье Ивановой, он признается предельно честно: “Опять, опять я видел взор твой милый, / Я говорил с тобой, / и мне былое, взятое могилой, / Напомнил голос твой”.

О том же свидетельствует стихотворение “Она не гордой красотою…”, посвященное Варваре Лопухиной:

Она не гордой красотою
Прельщает юношей живых,
Она не водит за собою
Толпу вздыхателей немых.
И стан ее — не стан богини,
И грудь волною не встает,
И в ней никто своей святыни,
Припав к земле, не признает.
Однако все ее движенья,
Улыбки, речи и черты
Так полны жизни, вдохновенья,
Так полны чудной простоты.
Но голос душу проникает,
Как вспоминанье лучших дней,
И сердце любит и страдает,
Почти стыдясь любви своей.

Известно, что стихотворение Лермонтова “Нет, не тебя так пылко я люблю” было посвящено его последней пассии Екатерине Быховец:

Нет, не тебя так пылко я люблю,
Не для меня красы твоей блистанье:
Люблю в тебе я прошлое страданье
И молодость погибшую мою.
Когда порой я на тебя смотрю,
В твои глаза вникая долгим взором:
Таинственным я занят разговором,
Но не с тобой я сердцем говорю.
Я говорю с подругой юных дней;
В твоих чертах ищу черты другие;
В устах живых уста давно немые,
В глазах огонь угаснувших очей.

Предполагалось, что под “подругой юных дней” подразумевалась Варвара Лопухина, тем более, что, по словам Катеньки Быховец, Лермонтов любил ее из-за сходства с m-lle Barbe, ставшей в замужестве Бахметьевой (“…он был страстно влюблен в В. А. Бахметьеву… я думаю, он и меня оттого любил, что находил в нас сходство, и об ней его любимый разговор был”). Но как отнести к Лопухиной “уста давно немые” и “огонь угаснувших очей”. Ираклий Андронников видел в этом образе намек поэта на раннее угасание Лопухиной в браке с нелюбимым человеком. Очевидно, что такое предположение не выдерживает никакой критики.

Единственно возможное логическое объяснение этой лермонтовской загадки предложила Эмма Герштейн: “Речь идет, очевидно, о какой-то неизвестной нам юношеской встрече Лермонтова с рано умершей девушкой. Память о ней всплывает в сознании поэта рядом с образом Вареньки Лопухиной — его погубленной любви. Вареньку он вспомнил, когда встретился в Пятигорске с Екатериной Быховец, хотя, в сущности, у юной “креолки”, как ее называли, не было никакого внешнего сходства с блондинкой Лопухиной… Сходство было в душевной чистоте и естественной грации всех трех девушек”. Но ни о какой рано умершей возлюбленной Лермонтова из его биографии нам не известно. Более чем очевидно, что и здесь поэт говорил о вечно милом образе своей юной матери. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>