Donald Rust

Мне не близко выражение «красота в глазах смотрящего». Соринки там, в его глазах, пожалуй, имеются. А то и бревна (Мф. 7:3).

К тому же у слова «смотрящий» есть уголовные коннотации, и мирный житель вздрагивает от такой лексики.

Наконец, что собой представляет смотрящий или – отказываясь от сленга – зритель, как не добавление к тому, на что он смотрит? Есть ли корреляция между наличием зрителя и заинтересованностью в нем?

Ребенок выучил стишок и ждет возвращения с работы родителей, чтобы прочитать его, воспользовавшись детским табуретом как подиумом, и услышать ответную похвалу. Рекламный щит буквально лезет в глаза, чтобы, увидев его, мы купили продукт по якобы скидочной цене. Старшеклассница накрасилась, уложила волосы и вышла с подругой на прогулку по району не только ради полезного перед сном вечернего моциона, но и с целью привлечь внимание потенциального ухажера из числа также прогуливающихся на свежем воздухе сверстников.

Зритель есть у того, что на зрителя ориентировано. Другими словами, чего мало самого по себе. Такова ли красота?

Красота – это космос (как антоним хаосу), гармония. Красиво завершенное, целостное. И, разумеется, красивым не может быть половинчатое, частичное. Стало быть, красота совпадает с полнотой. А полнота – это не совсем то, к чему можно и тем более нужно что-то добавить. Зритель ей ничего не даст. Как не будет полнотой и оставляющее что-то снаружи. Того же зрителя.

Уродливость, безобразие напрямую связаны с ущербностью, незавершенностью. Именно безобразное нуждается в добавках (доделках). В том числе и в такой добавке как зритель. Например, чтобы он ужаснулся и посодействовал приведению безобразного хотя бы в относительно благопристойный вид.

«Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязности, какая у Балтазара Балтазарыча, да, пожалуй, прибавить к этому еще дородности Ивана Павловича»… Глядишь, тогда бы вышло нечто завершенное. А значит и красивое.

Можно сформулировать правило: невозможно иметь что-то снаружи и не нуждаться в этом, ничего от него не ждать, не обращать на него внимания. Сосуществующее сосуществует как довесок, приложение, придаток. И то, с чем оно сосуществует, тоже в свою очередь есть довесок и приложение.

Таким образом, не-довеском и не-приложением будет то, что есть как всё, что есть. И – в пределе – красота именно такова. Нет смотрящих на нее, как нет смотрящих на единственное, что есть. С единственным, что есть, можно (и имеет смысл) лишь совпадать, а вот разделяться с ним – нельзя (и бессмысленно).

Техническая причина нужды в зрителе связана с невозможностью занять его нишу. С «другостью» зрителя. Соответственно, зритель не нужен тому, что в состоянии распространиться на территорию зрительской ниши, объединив топосы зримого и зрящего в единое пространство.

Вот мы и выходим на то, что красота «делает» с т.н. смотрящим или зрителем. Обнаружив себя полнотой, она занимает и его место тоже, что для него, зрителя, субъективно выражается в ощущении вовлечения, втягивания внутрь. Правда, длится это ощущение секунды, ведь далее ощущать его уже некому.

Остается уточнить, что красота, «встречаемая» нами в эмпирической жизни (обойдемся без примеров) не столько является собственно красотой, сколько отсылает к ней – к красоте, только уже надэмпирической. И это уже в нее, в надэмпирическую полноту-красоту мы вовлекаемся, теряя свою отдельность.

Затеянный разговор – прекрасный повод, чтобы заодно развенчать ту прекраснодушную версию, согласно которой красота есть для того, чтобы мы ею наслаждались и восторгались. И не только мы, а всяк, ее созерцающий.

Собственно, базовая слабость этой версии уже названа – никакого зрителя при красоте попросту нет. Но, допустим, он был бы. И красота услаждала бы его взор или слух. Но чем бы она услаждала зрителя через его органы восприятия? Своей, получается, цельностью, своим самобытием, то есть бытием безусловным, безотносительным кому и чему-либо.

В таком случае, уместен вопрос: а можем ли мы наслаждаться тем, что есть безотносительно нам? Навряд ли. Для нас есть лишь то, что есть относительно нас. Поэтому мы можем восторгаться всякими красивостями, но никак не красотой.

Цельность или целостность – не те характеристики, что проявляют себя вовне. По большому счету, это вообще не характеристики. Говоря иначе, нет таких характеристик как цельность или целостность. Разве что относительная цельность и условная целостность.

Мы можем увидеть нечто зеленым, квадратным или деревянным. Но мы не можем увидеть его целостным, воплощающим собой полноту. Полнота не показывается полнотой вовне. Ведь если бы показывалась, то ее «полность» была бы внешним, наблюдаемым извне качеством, что абсурдно.

Из сказанного, впрочем, нельзя сделать вывод, будто полнота «тихарится» или таится. Как говорится, было бы от кого/чего таиться. То, что полнота никуда не заявляется в качестве полноты, – это полуправда. Ведь заявляться ей в таком качестве попросту некуда. Во всяком случае, проявить себя в каком бы то ни было качестве можно лишь внутри чего-то большего. Иными словами, заявить о себе, проявиться можно как часть, а не как целое. Полнотой не предполагается ничего снаружи, потому что ею не предполагается самого этого «снаружи». Она не заявляет о себе миру, которого нет. И это уже препятствие для того, чтобы утверждать, будто она о себе не заявляет.

В общем, мы оказываемся в тупике, где мысли остается лишь пробуксовывать. Ведь получается, что если нельзя сказать, что полнота/красота о себе не заявляет, то должно быть верно обратное: она о себе заявляет. Но этого тоже сказать нельзя. Тупик.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>