Чарльз Мэнсон, Нэль Эммонс. Апология Мэнсона. Об убийствах, конце света, сексе и жизни без совести / Пер. с англ. Т. Давыдовой. М.: Родина, 2023. 304 с.

Биографий Чарльза Мэнсона и вообще всяческих свидетельств о его жизни и преступлениях существует великое множество — первые книги выпустили еще участники судебного процесса над ним и члены так называемой Семьи, группы его поклонников-последователей. У этой книги есть существенное «конкурентное преимущество», как говорят маркетологи, — это почти что автобиография. Почти — ибо Мэнсон не то что надиктовывал (даже диктофон на тюремные свидания к нему приносить было запрещено), а наговаривал ее. Автору, которому удалось заручиться его доверием (Мэнсон отличается параноидальной подозрительностью), потому что тот когда-то сам сидел с ним до того, как переквалифицировался в журналисты-писатели.

В чем же особенности этой жизни — или скорее ее изложения? Мэнсон если и хочет обелить себя — на том же процессе он пытался сам выступать в роли адвоката, ему не давали, — то у него это довольно хорошо получается. Все преступники любят представить себя жертвами обстоятельств, несчастными сиротами… Про Мэнсона же многие говорили, что он обладает гипнотическим даром, очаровывает людей, вообще не маг ли он. Ему — почти веришь.

Потому что нормальными его детство и юность назвать уж никак нельзя. Мать, рано пустившаяся во все тяжкие, то была лишена судом права его воспитывать, то — дикая рана на всю жизнь — сама не горела желанием брать его домой. Вечные скитания по приютам, затем, после побегов и мелких правонарушений, по исправительным учреждениям. И тут перед нами рисуется — и весьма умело, заслуга автора или же самого Мэнсона, которому жизнь на улицах дала дар хорошо подвешенного языка, — босхианская галерея, диккенсовские картины всяческих унижений и злоключений. Над Мэнсоном в колониях для несовершеннолетних издеваются садисты-надзиратели, его постоянно избивают, насилуют, он плачет от физической боли и полной брошенности… Позже — уходили девушки и жены, его музыкальным амбициям не удалось осуществиться.

Отсюда крайне логичным шагом видится уже раннее неприятие мира, озлобленность и ресентимент к нему.

«И в результате я стал таким непокорным и испорченным, что мне уже было наплевать на установленные чужим дядей порядки. В моем мире было слишком мало честных людей, чтобы я мог на них равняться».

Впрочем, попытка была. Когда совокупность мелких правонарушений и условных сроков привела его в тюрьму уже на десять лет, он решил кардинально измениться, использовать срок себе на пользу. Становится другом и учеником старого мудрого уголовника, этакого Дон Хуана тюремного мира. Как князь Владимир во время крещения Руси, проводит смотр доступных религий, прислушивается ко всем, но, впрочем, не вовлекаясь. «Я не собираюсь критиковать христианство — лишь лицемеров, притворяющихся праведниками. При желании я мог бы прикинуться христианином, и, возможно, это помогло бы мне выбраться, но я пытался найти себя. Я стремился измениться в лучшую сторону без всякого притворства». И он находит себя — в музыке, отдается ей со всей полнотой, так сказать, невостребованной души. «Стоило мне заняться музыкой, как все, похоже, стало на свои места».

И быстро прилетело освобождение. Впрочем, после стольких лет в тюрьме Мэнсон его боялся, просился даже остаться в тюрьме. Мира же вокруг он действительно не узнал: сев в 50-е, он вышел как раз в 60-е, в разгар антивоенных движений, развернувшихся хиппи, свободной любви и свободного всего остального. Если раньше в Америке все было столь чопорно, что на первый поцелуй в щеку можно было рассчитывать после нескольких свиданий и знакомства с родителями, то сейчас полуобнаженные красотки сами предлагали любовь на улицах Фриско. Мэнсон просто обалдел, наблюдая этот мир, не сразу в него включился… Ну а потом оценил все его прелести сполна.

И тут такой сюр. Самый жуткий убийца прошлого века — жертв по меркам тех же маньяков или серийных убийц относительно мало, но нет и мотива, а среди зверски убитых беременная женщина — красиво и погруженно описывает «детей цветов» и «лето любви». Ему не нужна ни квартира (жить можно у первого встречного), ни официальная работа (он зарабатывает игрой на гитаре) — вокруг сплошная любовь и духовные поиски себя.

«Не могу сказать, что жил там по определенному адресу, зато чувствовал себя как дома. Я никогда не снимал комнату или квартиру. Какой-нибудь притон, любая свободная комната, задний двор моего нового приятеля или парк служили мне местом ночлега. Кода меня приглашали на квартиру, я как следует отмывался. Местный народ был как одна большая семья. Если обычную семью связывают узы крови и наследственность, то жителей Хэйта объединяли принадлежность к неформальной культуре и соответствующему образу жизни, а также недовольство правительством и обществом. Здесь каждый занимался свои делом и не возражал, чтобы кто-то другой тоже делал что-то свое. Вместе с бедными богачи носили потрепанную одежду и барахло из секонд-хэнда или что-то пошитое дома. Католик или протестант могли появиться в Хэйте и, быть может, оставаться здесь наравне с буддистами или атеистами».

В общем, рай.

Как-то — Мэнсон это не показывает или же сам не отрефлексировал — заводит ту самую Семью вокруг себя и Мэнсон. Впрочем, психологически это понятно и так: им двигало, с одной стороны, желание семьи, друзей, своего круга, признания и любви в целом, с другой, он уже с самого детства отвергал, презирал общепринятые в обществе установки, касалось ли это института семьи или прочих обыкновений.

К нему примыкают девушки, любые вагабонды, сбежавшие дети, одинокие уголовники, просто прожигатели этого самого «лета любви» и «праздника, который всегда с собой». Они колесят по Америке в школьном автобусе без определенной цели — обычное дело что для битников (автостоп Керуака и прочих), что для хиппи и прочих неформалов (автобус Кена Кизи и «веселых проказников»). Живут в пустыне коммуной и хотят переселиться туда насовсем.

Но опять что-то идет не так. «Лето любви» заканчивается мрачной осенью с тяжким похмельем. Песни Мэнсона так и не издает, записав до этого, звукозаписывающая компания. А на содержание нескольких десятков девушек и юношей без определенного места жительства и какого-либо заработка нужно все больше денег — так опять возвращается криминал.

И тут в жизни Мэнсона начинается уже полный Тарантино — недаром тот снял о Мэнсоне «Однажды в… Голливуде». Кто-то из его приспешников задолжал байкерам за наркотики и еще кинул гангстера-негра чуть ли не из самих «Черных пантер» — попытка решить эти вопросы ведет к случайным убийствам врагов Семьи… И — Мэнсон не чувствует никакой вины и раскаяния. Черт возьми, это общество всю жизнь портит ему жизнь, а он всего лишь хотел в меру веселой жизни.

Дальше же происходят те самые убийства, которые так прославили Мэнсона, что ему до сих пор приходят письма от поклонников, а пару лет назад, кажется, с ним в тюрьме заключила брак очередная обожательница. Мэнсон в книге развивает одну линию защиты: когда замели одного из членов Семьи, другие хотели представить перед полицией дело так, что убийство совершил не он, орудовала группа маньяков, поэтому они и совершили пару новых убийств. О чем Мэнсон знал, но не участвовал, не был их вдохновителем.

Все же был. А двигало ими — ощущение тотальной вседозволенности, желание уничтожить любые общественные установки, законы и иерархии. Да и психический диагноз Мэнсону поставили не зря, как на лицо и куча комплексов и порушенных амбиций. В общем, вышло, что вышло. И он действительно не раскаивается, скорее, как очень самовлюбленный человек, до сих пор любуется собой, наблюдает как бы со стороны. Вот и в этой книге.

Наблюдение вместе с ним — занятие, если честно, страшно(е и) захватывающее. И поучительное. По версии Мэнсона, оно говорит нам о том, что общество давно и безнадежно больно, если дети убегают из дома и, повзрослев, готовы пойти на преступления, лишь бы не становиться несчастными винтиками этой системы.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>