Андрей Бычков. Антропологическое письмо. Курс лекций и семинаров с выпускниками Московской школы нового кино и Литературных курсов им. А.П. и М.А. Чеховых, Москва, студия doku_meta, 2021-2022 гг. / А.С. Бычков. — СПб.: Алетейя, 2024. — 378 с.

«…сделайте мне комбинацию этих ароматов». Коко Шанель

[12]

Литфокусник Беккет, посчитавший в какой-то момент слово «лишним пятном на тишине и небытии», давным-давно уточнил, а цитату его давным-давно зацитатили, что (ему — как писательскому субъекту) «выражать нечего, выражать нечем, выражать не из чего, выражать нет силы, выражать нет желания, — наряду с обязанностью выражать». Bravo, аплодисменты в студию, хотя в словечке «студия» нет и намёка на простецкий мем. Белковое тело автора этих строк — в среде как человечьей, так и околодвуногой, именуемое «Натальей Рубановой», — находится здесь-и-сейчас в студии, где нет — за ненадобностью — разделительной стены между кухней и комнатой (потому-то кухни не существует), да нанизывает на эссецензиальную жилку букву за буквой, букву за бу… [грохот за кадром: «вытащили БУ!» — и впрямь, не рецензии же писать после всего, что тут напроисходило! да если б рубановский луннокаменный Доппельгангер курил, то точно б курил в сторонке; но Доппи, похоже, ЗОЖник, а ещё любитель сапфиров и аметистов: что с него взять? даже к анализу не пригоден в трёхмерке сей по причине собственной бестелесности… вот и вся метафизика, господин Беккет! а вас, знаете ли, искренне почитает ожидающий персонального Годо господин Бычков, да Тот всё никак… Впрочем, об Андрее-свет-Станиславовиче story впереди].

Беккет, блокнот. «Что есть моя жизнь, кроме любви к имбирному печенью»

[11]

В каком же из размыканий к пределу проявит себя Пишущая Оболочка (далее ПО), листающая томик под названием «Антропологическое письмо», где речь, ни много ни мало, о канонической матрице из 12-ти русских и европейских писателей? Матрица Бычкова — это такая, по выражению ПО Рубановой, чистая райтерская октава, из 12-ти классических полутонов состоящая: Достоевский — Толстой (тот, что с «ЕБЖ») — Гоголь — Чехов — Андреев — Белый — Набоков — Кафка — Джойс — Пруст — Беккет — Арто. Разумеется, это лишь одна из бычковских райтерских октав, однако самая для него, видимо, значимая: быть может, в следующих книгах он поведает студийцам и «просто читателям» об иных литоктавах и саморазмыканиях к их пределам и беспределам, но данный лекционно-практический курс культового писателя¹, как невзначай назвали Андрея Станиславовича в одной из популярных литгазет, посвящён именно этим персонам […за кадром: написав это, г-жа Рубанова откладывает «Антропологическое письмо» г-на Бычкова и медитативно строчит в блокнот собственную 12-балльную каноническую матрицу: Саррот — Саган — Линдгрен — Кундера — Гессе — Андерсен — Бродский — Кэрролл — Чоран — Набоков — Елинек — Этвуд… Why not? Г-н Набоков, если найти 11 отличий, упомянут в обеих канонических матрицах — как у г-на Бычкова, так и у г-жи Рубановой. И всё же 12 и ещё раз 12: число обязывает. И перечислять не стоит, почему-отчего; ради красного-в-прямом-смысле-словца припомним тут невзначай младо-совеццкое «в белом венчике из роз Луначарский наркомпросс», да и опустим занавес над пресловутыми радиксами с апостолами, остановим стрелки часов — тут нынче всегда четыре, тут нужно всё время пить чай, даже если они все — все, Алиса-Алиса, все-все-все, тудыть твою в качель… — просто колода карт! Но чая много не выпьешь, чай — не то, что вымаливал комплиментами у желающей замужок дамки простецкий чеховский персонаж: «мне бы водочки», упс].

[10]

Откроем же, наконец, «Антропологическое письмо» — книгу, которая, как театр — с вешалки [за кадром: миль пардон, пардон миль…], начинается с обложки. А на обложках книг литератора, вышедших в последние годы в «Алетейе»², — картины отца: московского художника-авангардиста Станислава Бычкова, ученика и друга знаменитого Элия Белютина. И неслучайно, быть может, «Антропологическое письмо» в виде букв начинается именно с саморазмыкания Андрея Станиславовича путём в том числе визуальным. Картина отца, на которой импрессионистичные контуры Художника и Модели (фигуры) легко считываются на не сразу угадываемом лице (автопортрет-фон), — привет гештальтам закрытым и не!
[…за кадром: да эта «Наталья Рубанова», с позволения сказать, и не рецензент вовсе, а критик понарошку! о чём пишет? по какому праву? что о себе мнит? в статье должна чётко прослеживаться структура: язык, стиль, сюжет, характеры, персонажи, место книги и автора в литпроцессе… а это всё о чём? о ком? или это оно? или он? или они… кто тут вообще сейчас пишет? кто такие эти «рубановы»? что за разные голоса? какой ещё «доппельнахгангер», вы в своём уме, товарищ? Бычков понял бы, говорите? ну-ну… а мы настаиваем: полное безобразие, и как такое только печатают, совсем стыд потеряли! а ещё литхагент… все эти литхагенты… плавали-знаем-мы-этих-литхагентов! да на них пахать надо, па-хать! и к стенке! я б каждого литхагента — к стенке, чессн-сло, такие уж они сво… ой, товварищщмайорр, и вы тут как тут, чего изволите? литагент, говоришь… какой такой литагент? и рядом не стояло! барышнё, маллчико, вас тут не стояло! и у вас не стояло! и у него! и у него на боллитру не стоит! жадина-говядина-турецкий-барабан!]

[9]

Мэй би, это предпоследняя «статья» автора этих строк — никогда ведь не знаешь, когда последняя! Вдруг ещё нечто любопытное подвернётся, ещё какой-нибудь культовый-sorry-писатель, и снова не удержишься, и снова примешься за своё сочинение… впрочем, занятия литкритикой, по уточнению Доппельгангера, всё более и более представляются условной «Наталье Рубановой» бессмысленными; она тоже, как и автор «Антропологического письма», вторит Беккету, твердившему про солнце, освещавшем обыденность³… Но более резонирует с ней, пожалуй, Чоран, любивший, чтобы стиль достигал чистоты яда. Странно, что Андрей Бычков не включил Эмиля Мишеля в свою матрицу, а сумасшедшего Арто — ровно наоборот… Но вообще все эти «вкл.-выкл.», конечно, смешны: условную г-жу «Рубанову» удивляет, замечает Доппельгангер, почему г-н Бычков так подробно останавливается на Толстом, считая, в частности, его «Смерть Ивана Ильича» чем-то вроде откровения. Ничего особенного, с её точки зрения, в тексте том нет, — как нет «ничего особенного» и в психотипах Достоевского: ей они кажутся в массе своей снулыми или чересчур театральными… да психи, психи же просто: ужели слово найдено?.. Она и «Анну Каренину»-то не осилила с «Идиотом» — так скучно стало! Знающие люди советовали в том не признаваться, но не тут-то было: баба-яга против… против того, чтоб Толстой-ЕБЖ-Достоевский входили в её каноническую матрицу (у бабы-яги свои пристрастия), ну а Бычков — Бычков как хочет: хозяин — барин, «Рубанова» же умывает руки, кавычки отставить, смиррр-но!

[8]

Тем не менее книга прочитана: не для того ль (в том числе), чтоб спорить на полях с автором «Антропологического письма» — или, что хуже, с усопшими классиками, которые, как все эти виленины, уфф, «живее всех живых»? Но ведь о мёртвых или хорошо, или ничего, кроме правды. А какую правду не замалчивает Андрей свет Станиславович наш Бычков? А такую правду не замалчивает Андрей свет Станиславович наш Бычков, уточняет Доппельгангер условной «Натальи Рубановой»: Гоголь — враль, Джойс ненавидел воду и мыло, а проституток Фёдор-с-их-Михайлович-Достоевский так от себя отвращал, что аж прожжённые девочки не желали встречаться с перверзивным мэтром повторно… Но stop: критика существует, чтобы заворачивать в неё рыбу, говаривал Джордж Баланчин, и был не так уже не прав, поэтому не будем уподобляться гробокопателям — страшно далеки мы от литературоведов!..

[7]

Для чего же написано «Антропологическое письмо»? Речь о важнейшем, о насущном, о том, без чего и дышать писателю невозможно (попробуйте задержать надолго вдох или выдох… а теперь попробуйте задержать на письме) — о предельном личном антропологическом опыте пишущего, о саморазмыкании собственных глубинных основ (Бычков вторит Кьеркегору и постоянно говорит о [само]размыкании к пределу).

Всё ради того, чтоб этой глубиной, этой мощью, пусть порой разрушительной, писать. Лектор отталкивается в том числе от философии Сергея Хоружего, от его синергийной антропологии. Но не это главное — не заумные слова, а вот что (и ради этого самого «что» в мастерскую Андрея Бычкова не первый год подряд приходят самые разные персонажи — как те, кто уже публиковался в журналах или издавал книжки, так и начинающие райтеры, у которых рука ещё не поставлена, а в голове туман) — процитируем же Андрея Станиславовича: «Мы будем изучать разные техники письма — как писали разные писатели. Но мы будем также заниматься и более важными вещами, а именно этим самим писательским субъектом. Кто этот «я», который там, «во мне», пишет? Как он устроен? Что ему мешает, что помогает? Что мне как личности, как человеку надо сделать, чтобы «он», этот мой таинственный писательский субъект захотел писать? Чтобы «он» смог бы написать самое лучшее из того, на что «он» способен?». Нет ничего важнее! И далее по тексту: «Это посредственного читателя затягивает прежде всего содержание, действие, сюжет. Но вы же хотите заманить продвинутого. А потому должны заботиться о более тонких вещах, которые в каком-то смысле первичны по отношению и к действию, и к содержанию, из которых последние должны как бы вырастать…».

В книге 14 искромётных лекций-«настроек» и 14 практических занятий после каждой лекции, которые культовый наш писатель предлагает некультовым — в том числе пока ещё и недописателям, если позволить себе подобное обозначение применительно к начинающим. Но гуру Бычков не разделяет пишущих на профи и непрофи, а просто делает попытку привести авторов, с которыми работает, к инсайту — прорыву — опять и снова: к размыканию себя. После каждой лекции проходит получасовой письменный практикум, результаты которого тут же обсуждаются […есть действительно любопытные обсуждения, покупайте и читайте «Антропологическое письмо»! — рекламная секунда, прим. её Доппельгангера]. Наш метод, говорит Бычков, скорее отдалённый «нерелигиозный» аналог практики решения дзенских коанов: да так и есть.

[6]

В курсе «Антропологическое письмо» изучаются разные техники письма (изучаются, разумеется, исходя из субъективных пристрастий писателя-лектора), от Гоголя до Арто, — ну а цель Бычкова-преподавателя предельно ясна: увести райтерствующих от привычных приёмов письма, дабы разбудить нечто, о чём они сами пока даже не подозревают — и потому не используют «это» в качестве собственного литературного инструментария. Андрей Станиславович объединяет и разбирает готовые клише писательских моделей и конструкций — он, конструируя себя самого и размыкаясь к тончайшему (бес)пределу, толкает к тому же своих слушателей вольно или невольно: и ему удаётся, судя по точечно опубликованным в книге опусам некоторых студиозусов, среди которых есть профпригодные.

Бычков предлагает писать от инстинкта, а не от интеллекта: с этим, конечно, должно спорить — любой графоман тут же предъявит свой поддельный «пропуск в литературу» на основании «пропуска-инстинкта», поэтому тут осторожней… лишь Мастер может качественно работать «от инстинкта»: лишь истинный, от светил небесных, литератор, чуткий не только к словам, но и к слогам, да просто к звукам, ибо тело текста у литератора, взращённого Музыкой Сфер, истинно музыкально. Тем не менее прислушиваться к голосу инстинктивного письма следует, и если у начинающего (и продолжающего, о да) хватит тонкости и, опять же, таланта и интеллекта, п р о в е с т и инстинкт в собственный текст, то результат получится отменным… при наличии дара слова, офф кос, и не надо, не надо врать, чтоб заработать на свой питательный преподовский ланч (бронзовеющим пенсам официоза надобны-с свежие литкалории): писателями всегда «рождаются», но никогда не «становятся»… опять прописные истины в ожидании Годо, опять никто не слышал, что «Наталья Рубанова» говорила лет двадцать ещё назад, а до неё, скажем, да тот же душка Буало — триста-плюс в вечность откручивая:

Нередко пишущий так в свой предмет влюблён,
Что хочет показать его со всех сторон:
Похвалит красоту дворцового фасада,
Начнёт меня водить по всем аллеям сада…
Вот башенка стоит, пленяет арка взгляд,
Сверкая золотом, балкончики висят,
На потолке лепном сочтёт круги, овалы:
«Как много здесь гирлянд, какие астрагалы!»
Десятка два страниц перелистав подряд,
Я жажду одного — покинуть этот сад⁴.

И вместо некролога: «а вы друзья, как ни садитесь…» — привет многочисленным литкурсам, где учат тому, как «сделать» продаваемый роман — ан можно, можно рукопись продать, особенно за свой счёт-то! — за месяц-другой… но сменим, наконец, тему, си-бемоль-ля-до-си, учи матчасть, писатель букв, цифр и иных символов, учи, истинно говорю тебе — или проваливай, голубчик: ты знаешь, куда.

[5]

Да, это не стандартный филологический курс, коих не счесть сейчас: профлитераторы нередко зарабатывают на графоманах и «подающих надежды», обещая научить — но чудес не бывает, во всяком случае, не в нашем ремесле: надо отчётливо понимать, что не всякой корове подойдёт черкасское седло. Андрей же Бычков работает, чтоб авторы писали иначе… чтобы он сам писал иначе, не клишируя себя-прежнего, себя-вчерашнего, себя-уже-написавшего. «Пробуждение авторской уникальности, если та пока спит, — вот цель моего спецкурса», — говорит мэтр, которого, кстати, бесконечно ценят ученики: на презентации книги «Антропологическое письмо» в Булгаковском доме («Коровин пригласил Бычкова», — иронизировал Андрей Станиславович) прозвучало много действительно искренних слов на тему «а какой чудесный у нас… сэнсэй». Более того, ученики сэнсэя своего по-настоящему ценят-любят и продолжения банкета требуют: возможно, при удачном стечении обстоятельств цикл авторских антропологических практик продолжится. Условная «Наталья Рубанова» тоже бы там — как белковое тело — с профлюбопытством поприсутствовала б, хотя у неё свой спецкурс «Музыка слова»⁵, но речь в эссецензии не о ней, а о том, что у Андрея Станиславовича есть, чему поучиться — лектор он отменный, эрудиция в сочетании с артистической харизмой притягательны… такое вот «скромное обаяние буржуазии», смайл-смайл-смайл в студию, и да здравствует наша тончайшая литературная игра!

[…и да пребудут с нами музы, — Доппельгангер смахивает хвостиком пыль с рубановских блокнотов и, дирижируя эфемерным оркестром, где сплошь сатиры да нимфы, посылает ей воздушный kiss…]

Что ценно, Бычков говорит и о таком типажике, как «социологический писатель», жёстко ориентированном на коммерческого издателя (и жёстко ориентируемый такого сорта издателем); о том, что сегодняшний человек оказался «очень неясным с антропологической точки зрения существом»; об искусстве как об очень рискованной вещи — «риск в том, что мы открываемся»; о том, что нельзя предавать свой дар — и даже так: «Мы, художники, поднимаем свою артистическую кундалини». А одно из практических заданий называется «В чём мой идиотизм?» — и вот мальчики-девочки 35+ пишут эссе на тему… кстати, волшебную практику сию стоит попробовать всем, считающим себя «большим писателем» — возможно, вы даже излечитесь, пусть не сразу: но повторяйте, просто регулярно повторяйте упражнение — у вас всё получится.

[4]

Ну а что же сами лекции о классиках-классиках? Это интереснейший материал, требующий, разумеется, не поверхностного читателя, но открытого новому, — и стремящегося, опять же, к саморазмыканию собственного условного предела: и человеческого, и литературного. «Ницше кончил безумием, — напоминает Андрей Станиславович. — То есть он, в отличие, скажем, от Шекспира, играл всерьёз». То ли дело Набоков, для которого приоритетной была именно игра культурологическая! Именно в главе о Набокове Бычков пронзительно говорит о нашем таланте, который в землю — ух, грешно: «Когда Лужин предаёт свой дар, он погибает. Вот почему нельзя бросать писать. Силы воображения, которыми мы обладаем, это спасительные силы…».

[3]

Спасительные силы.
Спасительные тексты.
Спасительное искусство слова, если слово это — звук, если коан, если выстрел радости в Анахату.

[2]

Святое искусство, не имеющее отношения к лит. игрищам местечкового пошиба.

[1]

Гран Мерси, дарлинг френд, за книгу с автографом. Всё прочла, всё намотала на несуществующий ус («…да у неё даже нет усиков!»⁶), исчеркала карандашом томик… кое-чему училась, а ещё спорила с тобой, Сэнсэй Сэнсэич: могу показать при встрече «отработанную» нетленку — впрочем, мы заболтались. Доппельгангер условной «Натальи Рубановой» уточняет, что она больше не станет, ибо физически не готова, писать ихненькие нормальные рецензии. У многостаночницы на них, как на вино, аллергия, и потому «Эссецензия № 12» с лёгким ретро-шанелевским флёром замыкает и размыкает одновременно все сорок девять спонтанных зим: семью семь, шутка ли Баха, «Шутка» ли?.. Даёшь 5:0 в день рождения Шнитке!

[0]

И потому — продолжение следует, как может, а ты пиши, Бычков, пиши… и ты, «Рубанова», пиши тоже… и эти вот наши канонические матрицы а-ля «Достоевский — Толстой — Гоголь — Чехов — Андреев — Белый — Набоков — Кафка — Джойс — Пруст — Беккет — Арто» vs «Саррот — Саган — Линдгрен — Кундера — Гессе — Андерсен — Бродский — Кэрролл — Чоран — Набоков — Елинек — Этвуд» встретятся в иных измерениях, в иных пределах, где не нужно уже никаких смыканий и размыканий, где не нужны словечки, где ждут нас, пока для чего-то телесных, бестелесные мама и папа: быть может, только они и радовались по-настоящему нашим книгам, только они одни!
C’est La Vie, что и требовалось доказать, ENTER.

*

Наталья Рубанова, 15.10.2024

Примечания:

¹ Подробнее о том, что делает в русско-европейской литературе современный классик Андрей Бычков, в частности, здесь.
² Книги Андрея Бычкова, вышедшие в издательстве АЛЕТЕЙЯ, с работами Станислава Бычкова на обложках: «Олимп иллюзий», «Авангард как нонконформизм», «Переспать с идиотом», «Тот же и другой», «Всё ярче и ярче», «Лучше Ницше, чем никогда», «Антропологическое письмо», продолжение следует.
³ Светило солнце — а что ему ещё оставалось делать? — и освещало обыденность (С. Беккет «Мёрфи»).
⁴ Хозяйке на заметку: блистательный теоретик классицизма Никола Буало (1636—1711) в своём знаменитом трактате «Поэтическое искусство» писал, в частности, так, наставляя недописательниц и недописателей: «Шлифуйте, чистите, пока терпенье есть: добавьте две строки и вычеркните шесть».
⁵ «Литературное агентство Натальи Рубановой» с 2020 года проводит оnline-спецкурс для авторов «Музыка слова как практика литературного письма», одна из героически-масштабных целей которого — избавить пишущего от «костылей» редактора с помощью музыкального принципа саморедактирования текста в том числе.
⁶ Андерсен, «Дюймовочка», зд. и ранее — прим. Доппельгангера.

Андрей Бычков (1954) — писатель и эссеист, преподаватель. Окончил физический факультет МГУ (кандидат физико-математических наук, диссертация «Поверхностные гиперядерные состояния») и Высшие сценарные курсы. Автор множества книг прозы, переведённых на европейские языки, и ряда киносценариев (в т.ч. «Нанкинский пейзаж», за который получил Премию Эйзенштейна и спецприз Ялтинского кинорынка). Новая книга «Антропологическое письмо» представляет собой антропологический взгляд на формирование писательского субъекта. В лекционной части рассматривается эволюция исторического писательского субъекта от Гоголя до Арто. Каноническая матрица включает в себя 12 русских и европейских авторов. Предлагается также определённая практика, своеобразный писательский органон по развитию и совершенствованию своих творческих возможностей. Книга полезна авторам и интересна читателям, которым не безразличны возможности литературы, если понимать её прежде всего как антропологическую практику.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>