Истинным фанатам бит-литературы в марте нелегко. За женским праздником следует день рождения Джека Керуака (12 марта), затем — Лоуренса Ферлингетти (24) и, не давая опомниться, — Грегори Корсо (26). «А кто эти люди? — спросит не фанатеющий от бит-литературы читатель. — Чем могут быть мне интересны?»

Начнём с того, что деятели «разбитого поколения» изменили мир, смело и широко раздвинув его горизонт. Именно благодаря битникам популярными стали нонконформизм, артистические претензии, интерес к изменённым состояниям сознания. До битников переоценкой ценностей и поиском озарений увлекались мелкие группки сдвинутых маргиналов от искусства, известных прежде всего культурологам. После битников этим занялось чуть ли не всё поколение 60-х. Мода на мощные психоактивные вещества привела к доступности ЛСД, что в свою очередь помогло реализоваться создателям компьютерных технологий. Так что вы находитесь сейчас в глобальной информационной Сети отчасти благодаря далёким от электроники литераторам середины прошлого века.

Сын полка и батяня-комбат

О Керуаке здесь недавно был рассказ. К тому же книги Керуака издаются у нас с 90-х годов.

Это относится и к другой иконе бит-культуры — Уильяму Берроузу. Вот только творчество Аллена Гинзберга мелькает лишь в некоторых литературных изданиях и редких поэтических сборниках. Но его имя давно на слуху благодаря дружбе с советскими поэтами-шестидесятниками.

Ушедшая в иной мир хрестоматийная троица до сих пор неразлучна: пишут о Керуаке — обязательно упоминают Гинзберга с Берроузом и т.д. Зарубежные публицисты иногда используют для удобства броскую аббревиатуру KGB и прибегают к метафоре «трёх мушкетёров».

Ну а упомянутые в самом начале Корсо и Ферлингетти? — спросит успевший запутаться в именах читатель.

А они — д’Артаньян бит-литературы и её де Тревиль.

Дерзкий, импульсивный Грегори Корсо был младше своих знаменитых товарищей. И он ярче всех воплотил образ одарённого бунтаря, плюющего на условности общества. Увенчанный поэтическими лаврами Гинзберг говорил, что Корсо талантливей его. А Керуак рядом с искромётным, неподдельно социопатичным Корсо выглядел банальным алкоголиком.

Лоуренса Ферлингетти нельзя отнести к настоящим битникам. Пока одиозная троица богемно рефлексировала в Нью-Йорке, Ферлингетти охотился на немецкие подлодки. Затем серьёзно изучал литературу, получил докторскую степень в Сорбоннском университете. И в конце концов стал успешным предпринимателем. Но кто знает, как сложилась бы судьба бит-движения без участия Ферлингетти.

Бомба

Общее место в публицистических и искусствоведческих опусах о «разбитом поколении» — упоминание атомной бомбы, перевернувшей сознание молодых американских интеллектуалов. Иногда в ней видят и причину взвинченности обожаемого битниками бибопа, что хронологически некорректно — к 1945 году Чарли Паркер и Диззи Гиллеспи уже совершили революцию в джазе.

Бит-мушкетёры встретились годом раньше. По утверждению Аллена Гинзберга, троица вовсе не собиралась тогда изменять целый мир. Друзья жаждали перемен лишь для самих себя. Стремились распахнуть свои души навстречу жизни, найти в ней смысл, реализоваться творчески. Но атомная бомба, несомненно, послужила катализатором бунтарства. Применив новое чудовищное оружие против гражданского населения, власти предержащие лишились остатков авторитета. «Почему мы должны бояться этих придурков, ни черта не знающих о жизни? — вопрошал Гинзберг. — Почему они имеют наглость указывать нам, как себя вести и что чувствовать?».

Если верить Гинзбергу, популярность к нему пришла случайно. Осенью 1955 года он с друзьями посетил Сан-Франциско и принял участие в поэтических чтениях. Его необычная и страстная поэма «Вой» вдруг взорвалась термоядерной бомбой. Отголоски ударной волны гуляют по стихам современных авторов.

Проснувшись чуть-чуть знаменитым после своего триумфального выступления, Гинзберг получил телеграмму: «Поздравляю с началом великой литературной карьеры». Её отправил Лоуренс Ферлингетти, 36-летний поэт, владелец издательства City Lights («Огни Города») и одноимённого книжного магазина.

Не успел Ферлингетти явить Гинзберга читателям, как оказался за решёткой по обвинению в распространении порнографии. Блюстителям закона почудилось, что гомоэротические откровения странных поэтов не должны быть доступны широкой аудитории. Конечно, сами странные поэты видели проблему гораздо глубже: общественная система, запросто испепелившая сотни тысяч мирных жителей, объявила врагом распахнутую душу творца.

Долгие судебные разбирательства с участием Американского союза защиты гражданских свобод и видных деятелей культуры возымели широкий резонанс. Лучшего пиара для малоизвестных авторов нельзя было придумать. Вся страна узнала о новых поэтах и писателях, бескомпромиссно выступающих за полную свободу творческого самовыражения.
Слова, сказанные Ферлингетти в защиту шедевра Гинзберга, сами походили на приговор: «Непристоен здесь не поэт, а реальность, что он отразил — механизированный мир, потерявшийся среди атомных бомб и безумного национализма».

Оправдательный вердикт сделал книжку Гинзберга бестселлером. И проторил дорогу «Тропику Рака» Генри Миллера, «Голому завтраку» Берроуза. А после в расширенный битниками диапазон приемлемости хлынула и реально порнографическая галиматья.

Владелец скандального магазина не только поправил своё финансовое положение. Он превратился в заботливого папашу для нонконформистов от литературы, одну из ключевых фигур бит-движения. Но непримиримым противником Системы он стал задолго до возмутительного наезда на свой издательский бизнес.

Ферлингетти служил капитаном противолодочного катера, участвовал в Нормандской операции (июнь 1944 года). По окончании Второй мировой его перевели в Тихоокеанский флот. Ферлингетти посетил Нагасаки через полтора месяца после атомной бомбардировки. С тех пор он называет себя пацифистом и даже философским анархистом. Понятие «философский» здесь подразумевает, что Ферлингетти не станет приветствовать у своего трёхэтажного магазина антиглобалистов, вооружённых булыжниками.

Тем не менее Ферлингетти не прячется в башне из слоновой кости, а до сих пор активно проявляет свою гражданскую позицию. Он реагирует на каждое крупное политическое событие, привлекая к выступлениям других деятелей культуры.

И всё-таки Ферлингетти видится мне прежде всего поэтом, храбро вглядывающимся сквозь круговерть повседневности в бездну человеческой экзистенции:

Мир превосходное место
чтобы родиться в нём
если вы не против чтобы счастье
было безоблачным не всегда
если вы не против чтобы он обернулся адом
иногда
именно когда всё прекрасно
ведь даже в раю
не поют
всё время…

О мир превосходное место
чтобы родиться в нём
если вы не очень против
пары пустых голов
над вами
или бомбы в лицо
когда вы
любуетесь небесами…

(перевод В. Минушина)

В 1958 году Ферлингетти издал поэму Грегори Корсо под названием «Бомба», набранную в форме ядерного гриба. Это выглядело как иронический привет и ломаным строкам самого Лоуренса, и вообще всей традиции экспериментирования с внешним видом текста, идущей от Эдварда Эстлина Каммингса.

Но основной заряд иронии несла сама поэма. В том же 1958 году Корсо выступил с ней перед оксфордскими студентами, среди которых оказалось много активистов антивоенного движения. Поэту не дали закончить. Аллен Гинзберг попытался было помочь другу и объяснить студентам, что на самом деле хотел сказать автор. Но в конце концов сдался, обозвав аудиторию «толпой мудаков».

Проблема была в том, что Корсо начинил своё творение комическими эпизодами. Дамочки, застигнутые бомбой врасплох, не знают, что теперь делать с пакетами из супермаркета. БАБАХ! Шпильки туфелек гнутся, шляпки уносятся прочь, вывернутые наизнанку. Черепахи летят над Стамбулом, ягуар приземляется в арктический снег. Пингвины шмякаются об египетского Сфинкса. Шпиль небоскрёба Empire State Building втыкается в сицилийское капустное поле. Эйфелева башня изгибается буквой С.

И почему тебя ненавидят, бомба? Чем такая смерть хуже автокатастрофы, электрического стула, инфаркта?

«О, Бомба! Я люблю тебя! Хочу поцеловать твой лязг и съесть твой взрыв!»

Ферлингетти, видимо, прочухал, в чём здесь прикол. Несмотря на психотравму, полученную в Японии. Гинзберг наверняка въехал с первых же строк. Но оксфордские студенты 1958 года такого искусства ещё не догоняли.

Орёл вечно молодой

Все звёзды бит-движения побывали за решёткой. Не потому, что в маккартистской Америке, охотившейся на ведьм, не могло быть иначе. Если не считать двух неумышленных убийств, родоначальников бита в тюрьму приводили наркотики.

Из преступной среды вышли Нил Кэссиди и Грегори Корсо.

Первый был прижизненно мифологизирован романами Керуака и стал главной легендой бит-поколения, сияющей в ореоле лёгкой романтической криминальности. Кэссиди угонял автомобили с 14 лет, из-за чего всю юность промыкался по исправительным учреждениям. Керуак оправдывал девиантное поведение друга метафизической любовью к жизни вообще и американским дорогам в частности. Я не знаю, вдохновлялся ли Жан-Люк Годар романом «В дороге», но герой его фильма «На последнем дыхании» (1960) — это своего рода Нил Кэссиди, переработанный для французских девушек.

В криминальном опыте Грегори Корсо романтики было мало. Мать бросила его ещё младенцем, отцу тоже было не до сына. Воспитывать будущего поэта пришлось улице. Период бродяжничества, драк из-за куска хлеба, мелких краж закончился ограблением страховой компании на сумму 21000 долларов. Подельники быстро сдали Грегори. Закутивший пацан изрядно наследил, и полицейским не составило труда его схватить. За это преступление юного рецидивиста, успевшего уже побывать в тюрьме и психлечебнице, отправили на три года в исправительную колонию строгого режима. Корсо исключительно повезло — ему досталась камера, где до него сидел Лаки Лучано. Знаменитый мафиозо любил интеллектуальный досуг. Он подарил колонии внушительную библиотеку и попросил провести в свою камеру ночную лампу.

Из колонии Корсо вышел любимцем нью-йоркской мафии и классически образованным поэтом, обожающим Шелли. Итальянская братва помогла ему найти легальную подработку, а знакомство с Гинзбергом в 1950 году определило дальнейшую судьбу Корсо.

Его поэтические сборники «Весталка посреди грохота» (1955), «Бензин» (1958), «День рождения смерти» (1960) вошли в золотой фонд бит-поэзии. В стихах Корсо было то, чего не хватало его соратникам — лёгкость подачи даже самых сюрреалистических пассажей и характерный юмор.

Господи, каким я мог бы стать мужем! Да, мне стоит жениться!
Столько в этом всего!..
Повесить портрет Рембо на газонокосилку
Оклеить тувинскими марками изгородь
А когда миссис Доброголовая придёт за взносом
Схватить её и сообщить — Вон там, в небе, неблагоприятные предзнаменования!
А когда явится мэр просить о поддержке на выборах
Заявить ему — Когда же вы наконец перестанете убивать китов?
А когда придёт молочник, сунуть в бутылку записку:
Пингвиний прах, принеси мне пингвиний прах, я хочу прах пингвина!..

…Нет, не бывать загородному дому, снегу, уютному окну
Лишь душный, вонючий и тесный Нью-Йорк
Седьмой этаж, тараканы и крысы
И визг жирной жены: «Найди работу!»
И пятеро сопливых выродков, влюблённых в Бэтмана…

/Супружество. 1960/

Корсо оставался неуёмным, хулиганствующим д’Артаньяном бит-культуры почти до самой смерти. Он мог запросто воскликнуть в микрофон после пафосной публичной медитации, устроенной Гинзбергом: «Это было ох…но!»

Хлебнувший лиха юный итало-американский бандит, обретший в неволе Музу и ставший ярким представителем поколения поэтов-бунтарей, — чем не герой байопика? Но Голливуд предпочитает снимать картины об отдельных эпизодах из жизни раскрученных, хрестоматийных персон. Таков фильм Beat (2000) о взаимоотношениях Уильяма Берроуза (Кифер Сазерленд) с гражданской женой Джоан Волмер (Кортни Лав), запомнившийся лишь невнятностью и сомнительным кастингом. О Кэссиди снято четыре художественных фильма. Один из них, «Моё последнее самоубийство» (1996) с Кеану Ривзом, вообще основан на письме Нила Керуаку.

Видимо, пока Агнешка Холланд не узнает, что Аллен впервые встретил Грегори в лесбийском баре, байопика о Корсо не видать.

Кода?

«А нужен ли он, байопик о Корсо? — спросит не фанатеющий от бит-литературы читатель, чудом добравшийся до этих строк. — В чём вообще актуальность всех этих битников? Особенно для нас, россиян?»

Во-первых, молодёжь битниками интересуется. Хипстерами она интересуется больше, но когда пробивает их по гуглю, узнаёт, что хипстеры 40-х годов сильно отличались от нынешних. И были связаны с какими-то битниками. А это интригует.

Что предлагает русскоязычный поисковик ищущим инфу о Грегори Корсо? В лучшем случае — статью зубра советской публицистики Мэлора Стуруа, сравнивающего его с Франсуа Вийоном («Конец Грегори Корсо. Судьба поэта в Америке»). В худшем — унылый, пустой, эгоцентричный гундёж Эдуарда Лимонова, которого Корсо как-то посмел немножечко в шутку полапать («Книга Мёртвых», глава «Битники и другие Набоковы»).

Д’Артаньян бита заслуживает большего.

Во-вторых, постмодернизм уже катастрофически надоел. Он умер, смешно пахнет, но не уходит и пространства для прорыва не даёт. Даже Ксения Собчак жалуется Фёдору Бондарчуку — нет больше ничего нового, яркого, настоящего в современной культуре. И Максим Галкин не хочет читать Пелевина — зачем ему, здоровому парню, ментальный онанизм?

Наш искушённый, инфицированный постмодерном, замыленный цинизмом взгляд видит в битническом творчестве крикливый наивняк, припорошённый нафталином. Но ценность бита не в устаревших строках, сумбурно набросанных в бензедриновом угаре. Не в тоненькой брошюрке с пятью квазидзенскими трёхстишиями Керуака, оценённой Лоуренсом Ферлингетти аж в 10 долларов США.

Бит — это прежде всего архетип. Это миф, не успевший ещё окаменеть, не утративший пока своей живительной силы. И если начинающие авторы проникнутся его духом, может, и рванёт однажды в каком-нибудь андеграундном клубе сверхновая звезда. И сотрясёт власти предержащих мутантов, покоящихся на гигантском заплесневелом студне тупой обывательщины.

Но если этого не произойдёт — ничего страшного. Значит, носители битнического духа нашли себе ниши, живут в собственных мирках и счастливы. Может быть, после постмодернизма глобальных культурных новшеств уже и не требуется.

Об этом я подумал, листая Живые журналы молодых поэтов.
Вот Настя Денисова обращается к френдам:
«у кого-нибудь происходит что-нибудь хорошее?
что-нибудь хорошее
может какой-нибудь новый ох…ный альбом
или фильм
или может быть что-то настоящее
что-то настоящее а?
а?»

Но Настя сама — настоящая, и то, как она самовыражается — тоже. И неважно, ощущает ли она свою связь с бит-культурой, заботит ли её вообще вся эта фигня с позиционированием и идентификацией.

Но когда я увидел это, вспомнились летящие черепахи:

я читала книжку
где была в подробностях описана
ситуация ядерного взрыва
как света замечает запах
своих горящих волос
света слышит треск своих новых чулок
света видит её кофе срочно закипает
в этот момент света тоже успевает подумать
света успевает подумать

Текст подготовлен для «Частного Корреспондента» .

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>