о романе Погодиной-Кузминой «Адамово яблоко» читайте здесь.

Постепенно приспосабливаясь к переменам в своей жизни, Максим вспоминал два года учебы в Англии уже почти без сожаления и без ностальгии. Он словно поставил на полку книгу, которую ни к чему больше открывать, и даже не отвечал бывшим приятелям по университету, которые сообщали о своих новостях. При этом «вхождение в семейный бизнес», вопреки ожиданиям, оказалось скорее занимательной процедурой. Теперь каждый день приносил ему богатую пищу для исследования чужих и собственных пороков – той заповедной области человеческой природы, которая сохранилась в первозданном виде от начала времен.

С Таней, пышущей провинциальным здоровьем и жизнелюбием, он начал встречаться из того же анатомического любопытства к чужой душе. Он знал, что неизбежно заскучает и над этой книгой, но пока с ней было приятно. Она располагала к доверию, и это был непривычный опыт в его общении с женщинами.

В пятницу они встретились после работы и поехали в ночной клуб, куда она почему-то давно стремилась попасть. Таня заражала его своей энергией, бесперебойно поступающей из какого-то неизвестного источника, и поначалу все шло как нельзя лучше. Но к десяти часам небольшой зал так плотно заполнился посетителями, что стало уже нечем дышать, не было моря, земли и над всем распростертого неба, – лик был природы един на всей широте мирозданья, – хаосом звали его, диджея сменил на эстраде модный герл-бэнд, и Максим предложил ей перебраться на второй этаж, в ресторан.

Румяная, возбужденная, в окружении крахмальных салфеток, свечей и сверкающих бокалов она выглядела чрезвычайно эффектно. Русская разведчица Tatiana, роковая блондинка из фильмов про Джеймса Бонда.

В ожидании официанта они продолжили начатый в машине спор. Максим говорил:

– Дело в том, что только мы, богатые бездельники, способствуем движению прогресса. В человеческом сообществе именно праздный класс хранит и транслирует весь комплекс знаний и навыков, называемых культурой. В конечном итоге только эти знания ведут к развитию цивилизации и к улучшению нравов.

– Ничего подобного – культуру создают не бездельники, а работающие люди. Писатели, художники, актеры…

– Художники не ходят в театр, писатели, за редким исключением, не покупают живопись, актеры не читают книг. Все это всегда делала аристократия, у которой был избыток досуга и средств для отвлеченных занятий.

– Это какая-то антигуманная теория… А остальные люди? Если у них нет досуга и денег, они что, не могут интересоваться искусством?

– Зачем им искусство? У них есть футбол. И массовая культура для повседневного потребления. Пусть довольствуются попкорном. Чтобы разбираться во вкусе устриц и икры, нужно привыкать к ним с детства.

– По-твоему, все определяется социальным статусом?

– Это закон природы. Люди рождаются неравными. А для неравных равное стало бы неравным, как говорил Платон.

– Да, я согласна, что люди неравны, но только потому, что один человек может быть талантливее и умнее другого. Вот художник имеет право называться аристократом, потому что он творец… Но и умение понимать искусство – это тоже особый дар, который выделяет человека из толпы. Я плохо объясняю, но вот Гриша – я тебе говорила, мой знакомый режиссер, – он очень начитанный и очень интересно об этом обо всем рассуждает.

Глядя поверх ее плеча, Максим вдруг увидел, как в зал входит отец. Оживленно улыбаясь, он о чем-то расспрашивал лысоватого метрдотеля. За отцом следовал парень в наглухо застегнутой куртке, которого Максим сначала принял за служащего ресторана, но, разглядев внимательнее, понял, что ошибся.

– Гриша говорит, что суть искусства именно в том, чтобы не служить никаким практическим целям, – продолжала тем временем Таня. – Его цель, как и у религии, – истина, благодать и красота. Объект искусства не поддается рациональной оценке, у него нет практического назначения… Ты меня слышишь?

– У всякого объекта есть практическое назначение, – возразил Максим. – Все сущее существует для того, чтобы быть потребленным.

– Это ты рассуждаешь как потребитель. Ты прекрасно иллюстрируешь теорию о двух человеческих типах – потребителе и творце.

Отец был в сером костюме с розовым отливом. На его руке поблескивало кольцо, на разгоряченном лице блестели глаза. Его высокий стройный спутник держался позади, в тени, не поднимая век. Но лицо, удивлявшее почти классической гармонией черт, невольно удерживало взгляд.

– Конечно, я потребитель, – проговорил Максим рассеянно. – Из двух вариантов – сидеть за столом с вилкой в руке или лежать на столе на тарелке – я выбираю первый.

Процессия во главе с метрдотелем двигалась прямо на них, видимо, к соседнему столику. Отец наконец заметил Максима и издал короткое восклицание, одновременно выражавшее растерянность, радость и досаду.

– Здравствуй, милый. Вот не ожидал!

Отец поцеловал его в щеку, обдавая горячим дыханием, напитанным ароматом коньяка. Вблизи Максим разглядел его слегка набрякшие веки, синеву вокруг глаз, узор из розовых рыб и раковин на его галстуке.

– И я не ожидал, папа.

Пытаясь скрыть смущение за насмешкой, тот отделался цитатой:

– «Приговоренный по ночам скитаться дух твоего отца…»

– Познакомься, – представил Максим. – Георгий Максимович Измайлов, мой отец. А это Таня.

Отец выразил одобрение, быстро подняв брови.

– Очень приятно. Вы давно здесь?..

– Нет, тоже только вошли. Еще не успели заказать. Мы были внизу, в клубе.

– А мы из подпольного казино. И я в выигрыше. Это Игорь.

Максим понимал, что, пожелай даже, он вряд ли смог бы поставить отца в столь же двусмысленное положение, в каком тот оказался волей случая. Но юноша стоял, не выказывая ни смущения, ни любопытства. Максим снова отметил – хороший рост, спортивная фигура, красивое лицо с припухшими от ночных бдений веками. Образцовый экземпляр на продажу.

– Так сядем вместе? – вынужден был предложить отец, прерывая паузу. – Мы вас не стесним?

– Что вы, совсем наоборот! – с жаром воскликнула Татьяна.

Отец кивнул метрдотелю.

– Спасибо, мы останемся. А Сергей Дмитриевич здесь?

– Будет попозже. Мы новый ресторан открываем на Старом Невском…

Отец сел напротив Тани, развернул меню. Она тоже схватила меню и разложила на столе, как школьница учебник. Максим через стол прямо посмотрел в глаза отцовскому Ганимеду, и тот ответил почти с вызовом, но все же через секунду отвел глаза и тоже взялся за изучение списка блюд. Максим подумал – не тот ли это предприимчивый имярек, который «сработал по-умному и пошел без разговоров»?

– Галантир из зайца, креветки норвежские, морской язык, – предлагал отцу пожилой официант, приглядываясь к Максиму. – На горячее можно подать судачка Орли… А из мясного попробуйте медальоны в вине.

– А устрицы свежие?

– Устрицы закончились, но есть мидии королевские, запеченные на гриле. И обратите внимание – мы обновили карту вин.

– Да, давайте сразу решим вопрос с вином, – обратился ко всем ним отец. – Есть какие-нибудь пожелания?

– Вино, конечно, на твой вкус, папа.

– Я смотрю, у вас появился приличный портвейн. Если никто не возражает, в такую погоду…

– Портвейн? – как эхо выдохнула Таня.

Отец остановил на ней взгляд.

– Конечно, Танечка, последнее слово за вами. Хотя вот что – мы с Игорем выпьем портвейна, а вы тогда выбирайте.

– Нет, я тоже как все, – она мотнула головой. – Я люблю джин с тоником, но за едой его не пьют.

– И я выпью портвейна, папа, – кивнул Максим. – Не страшно, что после двух абсентов? Не станем зелеными, как старушки Пикассо?

– Тогда на горячее я бы посоветовал перепелку по-венециански, – подсказал официант. – Там две перепелочки и оригинальный соус.

– Попробуем перепелок?

– Ой, да, – кивнула Таня. – Я даже никогда их не ела.

– Так вы были в клубе? – спросил отец, когда официант отошел с заказом. – И что там?

– Очень весело, – краснея, ответила Таня. – Мы танцевали. Правда, стало немножко душно… Но мне нравится, когда много народу, такой карнавал. Я люблю танцевать. Хотя вкусно покушать тоже люблю, а здесь очень красиво.

– Здесь неплохая кухня и приятная живая музыка.

– Да, играют выразительно. Особенно саксофон, такой мягкий, не форсирует. Даже на латинских вещах.

Отец снова поднял брови.

– Вам нравится джаз?

– Да, конечно, – она тряхнула волосами. – Я выступаю с джазовой программой. Я певица.

– Как приятно. Что вы исполняете?

– Ну, в основном стандарт… Коктейль-джаз, классика – Армстронг, песни из фильмов… все популярные вещи. Вообще-то, у меня два образования – музыкальное и актерское. Я закончила сначала музучилище, а потом театральное.

Отец, по-видимому, произвел на Таню впечатление, и, справившись с робостью, она ударилась в кокетство. Максим решил вмешаться.

– И много ты выиграл в казино, папа?

– Не то чтобы много, но странность в том…

Принесли и подали портвейн, отец попробовал, взглянул на пробку, сделал знак официанту разливать.

– Странность в том, что мне как-то в последнее время катастрофически везет. Постоянно выигрываю, даже на бильярде. От этого немного не по себе.

Таня заворожено следила за его манипуляциями, как неофит за ходом священных обрядов. Он поднял рюмку.

– Ну что ж, за знакомство… очень приятное для меня.

Таня выпила до дна и воскликнула:

– Как вкусно! Я всегда думала, что портвейн такая гадость…

Юноша, который только поднес рюмку к красиво изогнутым губам, насмешливо фыркнул.

– Кстати, вот Игорь отчасти ваш коллега, Танечка. Тоже имеет отношение к актерскому цеху. Он у нас модель.

– Правда? – обрадовалась та. – У меня много подруг моделей. Они в «Альмагесте» работают, который недавно открылся. Макс, ты же тоже их знаешь… Ой, я вспомнила, они же про вас рассказывали, Георгий Максимович! Вы там директор!

Отец посмотрел на нее с терпеливым недоумением, как сморят на плохо воспитанного ребенка.

– Ой, я глупость сказала, извините… У меня просто в голове все перепуталось. Ну да, конечно, вы же директор какой-то строительной компании!.. Вы, наверное, думаете, что я ужасная дурочка…

Она замолчала, бросив на Максима умоляющий взгляд. Тот пришел на выручку.

– Знаешь, папа, как раз перед твоим появлением мы вели довольно любопытный спор. О том, в какой степени искусство является продуктом потребления и должен ли художник учитывать мнение публики, либо же его задача – целиком сосредоточиться на творческом процессе? Что ты думаешь по этому поводу?

Отец с радостью переменил предмет разговора.

– Думаю, возможен и тот и другой вариант. История показывает, что создавать шедевры удавалось как вполне успешным, ангажированным авторам, так и реформаторам, не оцененным при жизни. Каждый художник ищет собственный язык, кто-то – через продолжение традиции, кто-то через ее слом.

– На самом деле мы говорили не совсем об этом, – возразила Таня. – Максим сказал, что искусство является предметом потребления, как и все остальные вещи в мире.

– Любое сущее существует для того, чтобы быть потребленным, – поправил Максим. – И сказал это не я, а Ролан Барт, кажется…

– И еще ты сказал, что культуру передает и сохраняет праздный класс, то есть люди, которые живут за счет труда других.

– В этом тоже есть смысл, – заметил отец. – Но сегодня это правило работает только для «большой культуры». Массы заказывают свою музыку.

– Мы как раз говорили не о массовой культуре, а о настоящем искусстве.

– Вы можете твердо определить границу между ними?

– Границу между ними определяют правила красоты и гармонии.

Отец посмотрел на нее и улыбнулся.

– Красота не считается ни с какими правилами… Это ее главная привилегия.

Таня порозовела и опустила глаза, видимо, приняв комплимент на свой счет.

– Я теперь понимаю, откуда у Максима такая эрудиция и ум. Это вы ему передали свое блестящее образование!

– У папы гораздо более блестящее образование, чем у меня, – возразил Максим, чувствуя, как в груди, где-то под ложечкой, собирается ревнивая злость. – Он учился в Сорбонне, а я всего лишь в Манчестерском университете.

– Обжегшись на молоке, дуешь на воду, – пожал плечами отец.

– Обжегшись на молоке, дорогого сына посадили на хлеб и воду.

– Ну, не я это решал.

– Это правда? – воскликнула Таня. – Вы учились в Сорбонне?

– Слушал лекции, всего один семестр. Потом я встретил маму Максима, и учебу пришлось забросить.

Глаза Татьяны мечтательно затуманились.

– Наверное, это было очень трудно в то время, еще при советской власти, попасть во Францию?

Отец кивнул отменно вежливо.

– Да, мне повезло. Фантастический случай, какой-то студенческий обмен на волне перестройки. Там был внук секретаря ЦК, племянник министра обороны. И меня в последний момент включили в группу. Правда, я был отличник, медалист, комсомольский выдвиженец. Активный, политически грамотный. Со мной провели беседу в горкоме комсомола… Впрочем, это давняя и не такая занимательная история.

Он обмакнул улитку в соус и отправил в рот.

– Нет, это очень интересно, – горячо возразила Таня. – Это же должно было совсем изменить ваши представления! Оказаться во Франции в годы железного занавеса, когда тут были запрещены самые обычные вещи… Вас же, наверное, там поразило абсолютно все! Я ни разу не была за границей, но я могу представить. Вам же, наверное, уже не захотелось возвращаться?

– А правда, папа, почему тогда ты не остался во Франции? – поддержал тему Максим, которому очень многое представлялось неясным в этой парижской одиссее отца. – Бабушка как-то намекала, что ты мог там отлично устроиться – жениться и все такое.

Отец продолжал изображать терпеливого и заботливого родителя при несносном избалованном недоросле.

– На это были свои причины. Я не мог бросить родных. Тогда казалось, что это безвозвратно. Потом, мне было двадцать лет. Человеку часто требуется немало времени, чтобы разобраться в себе.

– Ну допустим… А когда ты уже разобрался? – Выдерживая пристальный взгляд отца, Максим откинулся на стуле. – Я имею в виду, когда вы уже разошлись с матерью и все границы открылись… Почему ты тогда не уехал насовсем?

– Потому что как раз тогда в России появились большие возможности заработать.

– То есть – из-за денег?

– Именно.

– Но ведь деньги – не главное, – уже не так уверенно проговорила Таня. – Есть вещи, которые не купишь за деньги – любовь, дружба… счастье…

– Не знаю, – пожал плечами отец. – Принято считать, что это так.

– А вы так не считаете?

Максим вдруг заметил, что отцовский приятель, к которому уже привыкли, как к предмету интерьера, тоже внимательно прислушивается к разговору.

– То есть мы вернулись к поискам смысла жизни?

– А что вы думаете о смысле жизни? – спросила Таня.

Отец невольно рассмеялся.

– Но это так важно! – горячо воскликнула она. – Это такой вопрос… Человек должен об этом задумываться! Хотя, я согласна, звучит смешно… Вот я считаю, что люди живут для творчества, для духовного созидания. Мне просто не с кем поговорить об этом, я даже раньше думала, что у нас нету культурных, по-настоящему тонких и духовных людей, пока не узнала Максима. Потому что он очень начитанный, и я все время чувствую с ним пробелы своего образования, хотя раньше я просто задирала нос… А теперь понимаю, что это вы сыграли такую роль в его воспитании. Нет, я вас не превозношу! Но это же сразу понятно, что вы исключительный человек, по вашим манерам и по всему!..

Он прервал ее жестом, продолжая смеяться.

– Танечка, остановитесь, пожалуйста… Я хочу выпить за вас, вашу красоту и очарование. За твой вкус, Максим.

– И за твой, папа.

Отцовский педик вскинул на Максима прозрачные глаза, изумрудно-зеленые, как вода в глубоком бассейне.

– Я про портвейн, – пояснил Максим.

В следующую минуту с двух сторон к столу подступили официанты. Юноша поднес сигарету к губам, и отец открыл зажигалку, дал ему прикурить, словно женщине, привычным жестом.

За мельканием рук официантов, переменявших блюда, за звоном тарелок и ножей пламя зажигалки так ярко осветило их обращенные друг к другу лица, как если бы над их головами пролился дождь из серы и огня. И Максим вдруг подумал, что отношения этих двоих должны быть глубже и сложнее, чем могло показаться на первый взгляд.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>