Писать возможно только однобоко. Только избирая позицию. Одну.

Если же писать, учитывая многие позиции, то получится многомудро и скучно.

Это как Инь и Ян. В нашем мире возможны только они. В противоборстве.

Правда, Инь может содержать капельку Ян, а Ян капельку Инь, но не больше.

Если же Инь растворится в Ян, или Ян в Инь, или оба одновременно (чтобы никому не было обидно) кинутся растворяться друг в друге, то получится такая тягомотина. Как конфета тянучка, которая липнет к зубам, и никак от неё не избавишься.

Но это только в человеческом мире.

В божественном Инь и Ян слиты, и в этом есть гармония и красота.

Отсюда: красота и гармония в божественном плане есть тягомотина в человеческом. Как слишком длинная проповедь.

Сидишь, глазоньки смыкаются, дремлешь. (далее…)

Вступительное слово
Это было написано неизвестным чернокнижником (есть и такие в поэзии) в конце прошедшего столетия. Невзирая на сомнительность текстов, предлагаю их читательскому вниманию.

* * *
В весенней радости швырнул в окно я «душу»,
разбившись об асфальт гуляющих влюбленных
пустой бутылкой, выпитой до суши
в кругу случайных встреч и лиц знакомых.
В окно взглянула ночь – и почернела,
глазами фонарей смотрела слепо,
в вечерней горечи пустил я тело
на перекресток с миром не отпетых.
Там снизу смерть кружила с мотыльками,
смеясь над жизнью, бесконечно малой,
а над заброшенными облаками
лежала бездна пылью неубранной.
Под стук надменный, забивая гвозди,
пел гробовщик о нежности любовной;
я слышал маятник, и было поздно
остановить ужасный ход спокойный.
Река отчаянного сожаленья
текла песками времени отсчета…
Тут я очнулся: утро, стены,
икота.
(далее…)

Анатомия бюрократического идиотизма

Сегодня тема мирного договора с Японией и судьбы Курильских островов широко обсуждается и на межгосударственном уровне, и в общественном пространстве. Это вполне объяснимо. Однако за новостями последнего времени остаются как бы в тени события начала минувшего века. Между тем, именно в наши дни исполняется 115 лет началу Русско-японской войны (27 января по старому стилю). И неплохо бы с высоты прожитого обратиться нам к тем событиям, чтобы извлечь необходимые уроки.

Поможет в этом яркий документ того времени — книга замечательного писателя и, что особенно важно, живого участника роковых событий В.В.Вересаева. Надо сразу отметить — его записки «На японской войне» до сих пор издаются и находят своего читателя. Почему? Да, прежде всего, потому, что мы имеем дело с умной книгой человека, болеющего за судьбу России, и, в то же время, умеющего глубоко разобраться в причинах нашего позорного поражения в той войне.

Врач по профессии, Вересаев стал военным медиком и служил в полевом госпитале в Маньчжурии в 1904-1905 годах. Соединив в одном лице профессионализм писателя и врача, он смог разобраться и показать читателю симптомы, ход болезни и ее итог, что поразили тогда и русскую армию, и все общество. Уроки той войны неплохо бы извлечь и нам, живущим сегодня. (далее…)

Первыми из творений Иосифа Бродского в конце 60-х годов мне попались «Пилигримы» и «На Васильевский остров». Стихи мне понравились, в них дышала поэзия. Другие я слышал в исполнении автора. Он словно захлебывался собственной речью, и его строки так спешили опередить друг друга, что их смысла я не уловил.

Это был какой-то особый обрядовый распев. Должно быть, такую манеру исполнения сам Бродский считал фирменным знаком настоящего поэта.

Рифмованные строки лились быстро, бурно и неудержимо, словно вода, прорвавшаяся из испорченного водопроводного крана. Автор явно не сомневался в боговдохновенности собственного стихоизвержения. И лицо его было обращено куда-то ввысь. Так в представлении обывателя былых времен и должен выглядеть великий поэт, не сомневающийся в своем высоком предназначении.

И вот Иосиф Бродский — мировая знаменитость, лауреат Нобелевской премии. По телевизору, по радио, по компьютеру о нем говорят с придыханием, как о величайшем современном классике. (далее…)

Недавно власти Украины сделали еще один шаг по героизации своего нацистско-бандеровского прошлого. Вызвало это вполне понятную реакцию в России – с попыткой осудить киевский демарш даже на уровне ООН. И вновь США, сама Украина и «передовая» Европа инициативу не поддержали и пытались заблокировать. Удивительного в этом ничего нет.

В начале и середине 30-ых годов ХХ века те же самые государства не то что блокировали, а, наоборот, всячески поддерживали другой нацизм – германский – видя в нём прежде всего «рациональное зерно» антисоветизма и русофобии. Да и не слишком ли поздно мы сами забили тревогу теперь, когда решено широко отпраздновать 110-летие со дня рождения Степана Бандеры, а всех его соратников прославить также на уровне государства в лице национальных героев и выдающихся борцов за независимость Украины? Пишу об этом, потому что вспоминаю, как ровно десять лет назад не менее широко отмечали столетие Бандеры. Но тогда с нашей стороны никаких протестов не было – все поглотил острый «газовый» конфликт между Москвой и Киевом, вовлекший в свою орбиту и страны Европы. (далее…)

О книге Юрия Нечипоренко «Плыви, силач!»

Ещё не вечер. Мы сидим с писателем Юрием Нечипоренко в золотом и хрустальном дворце, какой бывает лишь в волшебных сказках. Дворец называется кафе «Пушкин».

Почти двадцать лет назад, на строительстве кафе, Юрий Нечипоренко руководил здесь бригадой художников-оформителей. Они и создали это блистательное чудо. Из-за дружеской прихоти мы заказали чайник чаю и один пирожок.

Чай выпили, пирожок преломили, как это делали в прошлые века все ребята-школята. Мы обменялись подарками. Я ему — повесть для подростков «На спине у ветра». Он мне — повесть для них же (и не только) «Плыви, силач».

Сфотографировались. Это теперь, как ритуальное царапанье ладони лезвием ножа.

Итак, проза о русском богатыре «Плыви, силач!»

Юрий Нечипоренко написал сенсационную повесть. Сейчас поясню, почему она неординарная.

В ней «наше всё», солнце русской поэзии выглядит не как записной бретер и развратник с разными уклонами. Он даже не негр, которому поставили памятник в Эфиопии. (далее…)

Олег Шишкин. Последняя тайна Распутина. — М.: АСТ, 2018

…Среди вороха пожелтевших новостей и бесчисленного количества инсинуаций эта книга — настоящая сенсация, о которой хочется сказать, используя официальный стиль: «Написанному верить».

Дело в том, что новое расследование Олега Шишкина основано на секретном до недавнего времени «Деле об убийстве Распутина», которое было найдено автором в архиве Министерства юстиции Российской империи. И стоит сразу отметить, что упомянутая выше «сенсационность» — не преувеличение, поскольку этот документ полностью переворачивает представления о покушении на царского фаворита, влияние которого на государственные дела в Российской империи во времена Первой мировой войны называли «параллельным самодержавием».

В принципе, неудивительно, что история судебного дела об убийстве Распутина кануло в лету, время от времени выплывая на свет то в конторе немецкого антиквара, то на страницах эмигрантских газет. В конце 1916-го—начале 1917 года это самое дело велось Петроградской судебной палатой, после, еще до февральских событий его затребовал к себе Николай II и якобы уничтожил в Царскосельском дворце как опасный документ. Однако это все это лишь легенды, которые традиционно сопровождают тень Распутина. (далее…)

Помню, когда читала про Китай, — в числе прочего, ставившего меня в тупик, была теория гармонии масс…

Когда китайцы пытаются сформулировать разницу между картиной мира самих китайцев и, скажем так, всех остальных, то одним из обязательных пунктов будет «гармония масс», наблюдаемая у китайцев и кардинально отличающаяся от индивидуальной гармонии разных других национальностей.

Я всегда с возрастающим раздражением воспринимала эту гармонию как превалирование общего над частным и полную победу коллектива над личностью. Постепенно у меня из ушей начинал идти пар, и я поскорее забрасывала дальнейшие размышления по этому поводу. И вот только совсем недавно, опять-таки, гоняя на велосипеде по городу, я начала кое о чем догадываться…

Наверное, вы никогда не поймете настоящий Китай, не почувствуете его скрытую сущность, не проникнитесь уважением к нему, если не прокатитесь на велосипеде по улицам. Со стороны это кажется чистым безумием: сотни тысяч велосипедов, мотоциклов, машин, жуткий шум, невообразимая грязь. Нет никакого общего четкого плана, нет понятных правил, все, казалось бы, отдано на волю чистой случайности и полного произвола. (далее…)

Беседа с переводчиком, литературоведом и критиком Зориславом Паунковичем (Белград) о жизни в Москве 70-х, цензуре в советские времена, памятнике Николаю II, комиксах по Н. Олейникову и о том, что без сербов у русских не было бы Пушкина.

Александр Чанцев: Ты выучил русский в Москве в детстве, когда тут работали твои родители. Какой была Москва для тебя, какие самые яркие воспоминания остались?

Зорислав Паункович: Пребывание в Москве сильно повлияло на мое развитие. Это первая половина семидесятых годов (1971—1976). Я учился в русской средней общеобразовательной школе с пятого по девятый класс (№779, на улице Вавилова). Уже поэтому можно сказать, что я достаточно глубоко вошел в русскую жизнь. Как иностранцы мы тогда находились в привилегированном положении.

В чем конкретно это выражалось? (далее…)

В поэзии можно, пожалуй, всё, но не всё то поэзия. Послушай… там, в выси небесных мыслей,
ласкалась сказка… Неистово касаясь двух тел теней, была короче… И бежали, как дети, мгновения,
счастливые, напрасные, и венчанные исчезновением, как правдой, ты вспомни вечное лето…

Сегодня в обществе заметен неформальный интерес к переломным событиям отечественной истории столетней давности. Мы пытаемся, глядя в зеркало минувшего, как бы увидеть в нем отражение наших нынешних непростых проблем. А лучше всего сможет помочь это сделать умный, тонкий и непредвзятый писатель — современник тех роковых событий. К числу таких немногих смело можно отнести Константина Паустовского (1892—1968 гг.).

Книги его воспоминаний «Повесть о жизни» охватывают события с самого конца XIX века по 30-е годы века XX. И конечно, особый интерес представляют те страницы, что относятся к первым революционным 1917—1918 годам. Тем более интересен взгляд непартийного журналиста, каким был К. Паустовский, сотрудник небольшевистских московских газет в те переломные времена.

Написаны главы книги «Начало неведомого века» в 1956 году, во время так называемой оттепели, когда спал диктат жесткой идеологической цензуры. Писатель смог посмотреть на события революционных лет, не кривя душой, честно оценивая и их, и свои ощущения, взгляды в то время. Тем эта книга интересна и сегодня, но, к сожалению, многим современным читателям уже не известна, так как то было неспешное повествование от первого лица, а не громкая политическая бомба с убийственными подробностями и разоблачениями. (далее…)

В издательстве «Самокат» вышла новая книга Александра Блинова «Синий слон, или девочка, которая разговаривала с облаками» (М.: Самокат, 2018).

Сборник состоит из рассказов, «двенадцати правдивых историй о невозможном, которое происходит каждый день», — как сказано в аннотации. Тем не менее, произведений в сборнике пятнадцать, и их расположение создает определенный метасюжет книги и выстраивает специфическое движение от рассказа к рассказу.

Двенадцать историй обрамлены «дорожными» рассказами: «Дорога красных маков» и «Дорога желтых подсолнухов». Знакомый, манящий, ускользающий сказочный топос сразу захватывает читателя в свои пределы, позволяет вспомнить привычное — «коварное маковое поле» из «Волшебника Изумрудного города» — и обрести новый опыт знакомства с индивидуальной эстетикой писателя Александра Блинова. (далее…)

По случаю выхода нового альбома группы Fake Cats Project «Classics Double-Binded» мы поговорили с писателем, музыкантом и режиссером инди-фильмов Игорем Левшиным об Эпсилон-салоне, «Птюче», суперкомьютерах, Владимире Казакове и успешной ротации на гонконгском радио.

Александр Чанцев: Кем ты хотел стать в детстве?

Игорь Левшин: Стать взрослым, наверное. Не уверен, что мечта сбылась. Иногда мне кажется, что из ребенка сразу превратился в старика. Но, думаю, во мне ребенок и старик одновременно. Зрелого во мне мало. Хотя я, похоже, был немного и стариком с самого начала: не возбуждался от мушкетёров, индейцев и рыцарей. Первая книжка мне страшно понравившаяся — «Пираты Америки» Эксквемелина. Но это же странный нон-фикшн. А следующая была уже книжка «Преступление и наказание». Но бом-брам-стеньги всякие я знал как таблицу умножения, конечно, согласно био-возрасту.

Точно не мечтал стать космонавтом или летчиком. Писателем тоже не хотел конечно. Тинейджером хотел стать математиком, а, может, бас-гитаристом.

Может, горнолыжником (с детства обожал кататься с горок — вплоть до сотрясений мозга), но в карьеру такую не верил — понимал, что дохловат.

Помню, в старших классах позвали на кинопробу. Я рассказывал дома и смеялся, зачем мне эти глупости. А мама говорит: «ну ты что, это ж интересно! Сходи!». Послушался, сходил, но не взяли. (далее…)

В массовом читательском сознании произведение классическое, а тем более хрестоматийное, — это синоним произведения безупречного.

В нём всё безукоризненно, и оно заведомо не подлежит критике, которая представляется кощунственным посягательством на святое.

К тем, кто способен и на солнце увидеть пятна, я отношу и себя. При этом такие пятна ничуть не убавляют моей любви к жизнедательному светилу.

Это присказка, а сказка в том, что чудный лермонтовский «Парус» стал чем-то меня карябать.

Мне захотелось понять, чем же именно. Не раз и не два я внимательно перечитал знаменитое стихотворение. И заметил, что всё оно написано в настоящем времени, автор говорит о том, что видит “здесь и сейчас”. (далее…)

Даже когда просто думаешь о них, на душе становится теплее…

Иногда они напоминают мне фарфоровые фигурки из сказки Андерсена.

Он — такой большой, неуклюжий, весь какой-то невообразимо нелепый, квадратные плечи, подбородок, неуместные кудри у висков, неловкие руки, тихая смущённая улыбка, светлые русые волосы, почти беловатая кожа, походка в раскидочку. Она — маленькая, ладная, смуглая, каждое движение — грациозно и уместно, волосы мелкими-мелкими колечками, озорная улыбка, кошачьи зеленые глаза и вечная готовность рассмеяться — тут же, вдруг, от любого пустяка. Рассмеяться или прыгнуть, выстрелить внезапно, как разжавшаяся пружина, и стремительно полететь куда-то.

Когда она обращается к нему, просто смотрит в его сторону, даже тембр её голоса меняется, становится низким, волнующим, глухим, с прорезающейся неизвестно откуда хрипотцой, придающей еще большее обаяние её хрупким чертам. Он старается даже не смотреть на неё, но когда она рядом, его неловкость и общая нелепость многократно усиливается, он то вдруг потеет, то краснеет, то теряет последние краски и становится белым, как мел. (далее…)