Борис Останин. Словарь к повести Саши Соколова «Между собакой и волком». М.; СПб.: Т8 Издательские Технологии / Пальмира, 2020. 172 с.

Писатель, переводчик, редактор, один из учредителей Премии Андрея Белого, человек из интеллигентнейших и интеллектуальнейших питерских котельных их золотых лет Борис Останин писал эти комментарии, по собственному признанию, с 1982 года. С перерывами и отвлечениями, даже, допустим, рассеяниями.

Мотивация была такова:

«Повесть Саши Соколова “Между собакой и волком” попала в мои руки вскоре после публикации и, выражаясь газетным языком, настолько не оставила равнодушным, что я воззвал к “тайному жюри” премии Андрея Белого вручить её Саше Соколову немедленно и именно за эту книгу. “Школу для дураков” я тоже любил, но по сравнению с “Между собакой и волком” она казалась мне юношеской (милые, романтические, нежные, с лёгким сквозняком и белыми бабочками-снежинками, пастернаковские почеркушки), тогда как вторая, воистину матёрая, превосходила первую, в моём восприятии, в разы. Народ из жюри насчёт этого превосходства не согласился, ему больше нравилась, как, вероятно, многим и сейчас, “Школа для дураков”, но всё-таки в 1981 году моему напору уступил (на профжаргоне это называется “продавил”) — и Саше Соколову присудили премию».

(далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ — ЗДЕСЬ.

Вечное подозрение во всякой ценности ее противоположности, роднящее Лермонтова и Зощенко, — душевное качество, удачно названное Жуковским, по словам Гоголя, “безочарованием”, — лежит в основе всех сатирических рассказов автора “Перед восходом солнца”. Все высокое, светлое, прекрасное предстает в них низким, темным и уродливым. Сам “свет”, в любой культуре мира ассоциирующийся с положительными образами и переживаниями, в творчестве Зощенко приобрел неоднозначное значение. (далее…)

«Токката и Фуга», Роман Богословский

Произведения Романа Богословского всегда отличались от всего корпуса современной литературы и едва ли могут быть отнесены к конкретному литературному направлению — социальному, магическому реализму, сюрреализму. Это вызывало у читателей чувство растерянности, и ощущение, что ты — подопытный кролик, над которым ставят эксперимент.

А эксперимент этот начался прямо с первой повести писателя, что увидела свет — «Мешанина». Малевич в свое время «Черным квадратом» показал конец искусства — так и Богословский «Мешаниной» продемонстрировал нам крах русского литературного постмодернизма.

Не каждому это пришлось по вкусу — слишком сложно, слишком «не для читателей, а для писателей». В свой второй роман «Трубач у врат зари» — автобиографическое повествование о студенте-трубаче, неформале-романтике, обучающемся на музыкальном факультете в поздние 90-е, — Роман добавил магического реализма, но переборщил с «социалкой», получилось чуть мрачновато. Роман-повесть «Зачем ты пришла?» — любовная драма, заваренная на сюрреалистической основе, оказалась таким коктейлем, который предпочитают роскошные женщины, нарочито просиживая жизнь в ресторанах, равно как и сексоголики обоих полов и разного достатка. (далее…)

Виктор Пелевин. Непобедимое солнце. М.: Эксмо, 2020. 704 с.

После нескольких последних романов Пелевина (а классик явно принял обет выпускать их каждую осень) мне казалось, что его письмо переходит в новое качество. Сатира — в философию, горечь от современности — в прозрения, отчет о злободневном — в хорошую прозу.

На пару с Уэльбеком они будто подвязались вести раздел «Хроника нашего мира» — и это становится новой литературой этого самого мира.

Но «Солнце» тут — колдобина на было открывавшейся дороге, хайдеггеровских лесных тропках. Все уж слишком актуально — и вместе с тем вторично для самого Пелевина.

Саша Орлова, дочь макаронного мини-олигарха, девица прогрессивных взглядов и ориентации, на свое 30-летие хочет чего-то особенного. Например, незабываемого путешествия. Отец снабжает деньгами, автор — своей любимой мистикой: и «лягушка-путешественница на службе у древнего культа» отправляется в путь. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ — ЗДЕСЬ.

Интересны воспоминания Екатерины Сушковой об обстоятельствах написания, пожалуй, лучшего текста Лермонтова той поры — стихотворения “Нищий”. Во время посещения Троице-Сергиевой лавры девушки и Мишель встретили на паперти слепого нищего. “Он дряхлою дрожащею рукою поднес нам свою деревянную чашку, — писала Сушкова, — все мы надавали ему мелких денег; услышав звук монет, бедняк крестился, стал нас благодарить, приговаривая: “Пошли вам Бог счастие, добрые господа; а вот намедни приходили сюда тоже господа, тоже молодые, да шалуны, насмеялись надо мною; наложили полную чашечку камушков. Бог с ними!” (По словам А. Столыпина, Сушкова сама ради смеха бросила камень в чашку слепого нищего — Д. С.)

Помолясь святым угодникам, мы поспешно возвратились домой, чтобы пообедать и отдохнуть. Все мы суетились около стола в нетерпеливом ожидании обеда, один Лермонтов не принимал участия в наших хлопотах; он стоял на коленях перед стулом, карандаш его быстро бегал по клочку серой бумаги, и он как будто не замечал нас, не слышал, как мы шумели, усаживаясь за обед и принимаясь за ботвинью. Окончив писать, он вскочил, тряхнул головой, сел на оставшийся стул против меня и передал мне нововышедшие из-под его карандаша стихи”. (далее…)

Бычков А.С. Тот же и другой / — СПб.: Алетейя, 2020. — 130 с.

Нельзя смотреть, не отводя глаз, ни на солнце, ни на смерть. Ларошфуко
*
«Что это — дрочишь? — подумала Майя. — Надо будет узнать у Баздыревой». А.Бычков
*
То, что пронизывает и охватывает всё,
Что подобно пространству Вселенной вокруг нас,
Заполняет всё изнутри и снаружи,
Высший недвойственный Брахман — ты есть то.
Шанкарачарья
*
И не жалость — мало жил,
И не горечь — мало дал, —
Много жил — кто в наши жил
Дни, всё дал — кто песню дал.
Цветаева. «К Есенину»

Песня в тексте прозвучит лишь одна. По радио: «Stay with Me». — Положим, Сэма Смита (в романе не указано). Но не суть… Может, я ошибся. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ — ЗДЕСЬ.

Свою детскую влюбленность Лермонтов называл “потерянным раем”. Он хранил память о ней как о чем-то светлом и прекрасном, не придавая особого значения безотчетному страху — “пророческой тоске”, которой была проникнута его любовь. Тот страх десятилетнего мальчика еще не был в полной мере прочувствован им по той причине, что в общении с девочкой, разбудившей в нем парадоксальное переживание, Мишель не получил значимых “подтверждений” пророческой тоски. Таковые “подтверждения” — насмешка, отказ, измена и т. п. — ожидаемо появились в юношеской влюбленности Лермонтова. В двойственных чувствах поэта к Екатерине Сушковой его пророческая тоска проявилась целиком. В его стихах “сушковского цикла” эта тоска получила свое первое поэтическое выражение. (далее…)

Арина Обух. Муха имени Штиглица. — Москва: Издательство Аст: Редакция Елены Шубиной, 2019. — 349. ISBN 978-5-17-115209-3

Петербургский текст русской литературы истоптан вдоль и поперек. Каждый уголок Питера запечатлен и увековечен в произведениях не только классиков, но и современников: Сергей Довлатов, Андрей Битов, Валерий Попов, Александр Кушнер и многие другие. Казалось бы что еще можно добавить к этому внушительному собранию сочинений?

Молодая питербурженка Арина Обух рискнула, я бы даже сказал, дерзнула. Недаром кто-то из критиков назвал ее Алисой, живущей в собственной Стране Чудес. Надо сказать, что дерзновение не осталось незамеченным. «Рыжей» (недаром в аннотации упомянута улица Пестеля) уже «делают биографию», она — частый гость форумов Фонда социально-экономических и интеллектуальных программ, недавно вышла и книга. (далее…)

Fred Goodman. Why Lhasa de Sela Matters. Austin: University of Texas Press. 2019.182 c.

Лхаса де Села — девушка с улыбкой ребенка-эльфа, голосом Дженис Джоплин, прической и повадками системного хиппи новых времен. Та же Бьорк давно уже выросла из этого состояния: Лхаса не успела — в 37 лет ее скосил рак. Той славой, на которую она могла бы рассчитывать в лучшие времена, она, впрочем, не разжилась и после смерти.

Для наших же времен все в ее жизни было необычно. Начиная с имени (это не псевдоним!) — и рождения. Оба ее родителя жили вне семей — здесь можно было бы откопать какой-то генезис «как становятся хиппи», но мы не будем. Отец Алехандро — родился в слишком бедной мексиканской семье, зарабатывал преподаванием английского и испанского, жил на две страны, колеся в школьном автобусе. У матери, американки Александры, история еще круче — ее родная мать, желая выправить странности ее свободолюбивого поведения, то сдавала ее в психушку, то лишала родительских прав, а та отовсюду сбегала. Появилась на свет Лхаса, одна из многих братьев и сестер с не менее экзотическими именами, тоже весьма примечательно. Принимать роды приехал хипповский доктор — без рубахи, зато с бутылкой, к которой предложил приложиться всем причастным, не забыв и себя. До 5 месяцев жила без имени, пока мать не прочла книгу про духовную жизнь Тибета. (далее…)

Ознакомившись (по просьбе Натальи Рубановой) с несколькими рассказами Наталии Гиляровой и опубликовав на них небольшой отзыв, я на самом деле сильно рискнул. Остаться непонятым. Потому что в пяти тысячах знаках затронул тему, над которой человеческие умы бьются уже не одно тысячелетие – тему страдания и вопрос о его истоках и мнимой неизбежности.

Наталья Рубанова довольно скоро прислала мне такое письмо: «Какие же мы все разные, Глеб! Вот Войновичу казалось, что у Гиляровой как раз есть то самое «несомненное чувство юмора», да и мне тоже… а вам — нет) Считаю по-прежнему, что нашла смарагд в стоге сена! Это литература». (далее…)

Наталия Гилярова. Финтифля. — «Литературное бюро Натальи Рубановой» / «Издательские решения», 2020. — 182 с. ISBN 978-5-0051-2828-7

Я не знаком с писательницей Наталией Гиляровой. Лично не знаком. И, признаться, я этому рад. Ведь герои ее рассказов – это, конечно же, она сама. (По крайней мере, такая «она», о которой она в глубине себя верит, будто это она и есть.) И я бы не хотел познакомиться ни с одним из этих героев. А если бы мне все-таки довелось встретить кого-то из них, я сказал бы ему (ей) одно: «Да ты чего, серьезно?!»

Они жалеют себя до безумия. Мир стал для них совершенно невыносимым местом, в котором они отбывают до абсурда унылое наказание «непонятно за что» и «непонятно кем» на них наложенное. Жизнь для них – это «финтифля и жуть».

Что такое финтифля? Похоже, слово это выдумал один из героев (в которого, как и во всех остальных, обернулась автор). Выдумал, чтобы обозначить, что жизнь – это сплошное притворство, поверхностное украшательство, финтифлюшки и драпировка, натянутая поверх мерзостного морщинистого и тесного мирка, в котором нет ни добра, ни справедливости, ни красоты, ни радости, ни любви. Но… как было сказано, слово – выдуманное, как и мир, в котором живут герои этих текстов. Как, впрочем, и мир, в котором живут очень многие на Земле. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ — ЗДЕСЬ.

IV. ДУХ ИЗГНАНИЯ

Есть сумерки души, несчастья след,
Когда ни мрака в ней, ни света нет.
Она сама собою стеснена,
Жизнь ненавистна ей и смерть страшна;
И небо обвинить нельзя ни в чем,
И как назло все весело кругом!..
Есть демон, сокрушитель благ земных,
Он радость нам дарит на краткий миг,
Чтобы удар судьбы сразил скорей.
Враг истины, враг неба и людей,
Наш слабый дух ожесточает он,
Пока страданья не умчат, как сон,
Все, что мы в жизни ценим только раз…
“Литвинка”

Лермонтов оставил нам бесценное свидетельство о своей первой влюбленности (запись, сделанная ночью 8 июля 1830 года): “Кто мне поверит, что я знал уже любовь, имея 10 лет от роду? (далее…)

Андрей Бычков. ПЦ Постмодернизму. — «Литературное бюро Натальи Рубановой» / «Издательские решения», 2020. — 150 с. ISBN 978-5-0051-3098-3

Для начала цитата из эссе Валентина Катаева «Вознесенский»:

«Настоящая поэзия начинается тогда, когда поэт перестает ощущать сдерживающие его условности формы, метрики, традиции вкусов, то есть когда, сбросив с себя все навязанное ему извне, чужое, заштампованное, он вдруг в один счастливый миг делается самим собой: вот он — совершенно новый, неповторимый, дерзкий, и вот перед ним его свободно выбранная тема, его свободная мысль — и между ними нет никаких преград, их ничто не разделяет, не тормозит их взаимовлияния и не препятствует полному, самобытному воплощению идеи в слове».

Настоящая проза начинается едва ли иначе. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ — ЗДЕСЬ.

Ассоциативной связью любви, страсти со смертью и опасностью проникнут черновой фрагмент Лермонтова, напоминающий кафкианский сон: “Я в Тифлисе… иду за грузинкой в бани; она делает знак; но мы не входим, ибо суббота. Выходя, она опять делает знак… следую за ней; она соглашается дать, только чтоб я поклялся сделать то, что она велит; надо вынести труп. Я выношу и бросаю в Куру. Мне делается дурно. Меня нашли и отнесли на гауптвахту; я забыл ее дом наверное. Мы решаемся отыскать; я снял с мертвого кинжал для доказательства… несем его к Геургу. Он говорит, что делал его русскому офицеру… Раз мы идем по караван-сараю — видим: идет мужчина с женой; они остановились и посмотрели на нас. Мы прошли и видим, она показала на меня пальцем, а он кивнул головой. После ночью оба на меня напали на мосту, схватили меня и — как зовут: я сказал. Он: “я муж такой-то” и хотел меня сбросить, но я его предупредил и сбросил”. (далее…)

Один из творцов немецкой классической философии – Георг Гегель так определил своё понимание философии: «Философия, как и религия, имеет своим предметом истину, в высшем значении слова, в том, что Бог есть истина и единственная истина». За прошедшие 200 лет наука достигла головокружительных успехов, стала идолом «просвещённого» человечества. А научная философия в лице норвежца Ларса Свендсена решила разобраться со скукой, которую датский философ Сёрен Кьеркегор, следуя традиции христианской церкви, считал источником всякого зла.

Ларс Свендсен на основе проведённого исследования феномена скуки сделал вывод, что она является важным аспектом жизни западного общества (1). Забавна история создания этого философского эссе – автор написал его во время творческой паузы, «мечтая о полном ничегонеделаньи». Однако это оказалось для философа «абсолютно невыполнимым занятием» и в результате появилась своеобразная хрестоматия скуки. Интересно, что исследование скуки стало для Свендсена начальным импульсом дальнейшего творчества: в последующие 12 лет были опубликованы на 22-х языках мира его книги по философии моды, страха, зла, свободы и одиночества. (далее…)