Помню, знакомая поделилась: «Пришёл один, просидел всё ночь и ушёл, не прикоснувшись. Это нормально»? И я, конечно, усмехнулся, но привёл пару примеров из опыта, всякое, мол, бывает.

Этот рассказ состоит сплошь из скромных жизненных обстоятельств и романтических размышлений. Как и его герой, ребёнком я посещал музыкальную школу. Лет до четырнадцати лямку тянул с искренним желанием хоть чему-нибудь научиться. Мне даже рояль купили, подержанный, с трещиной. Без толку. Наверное, в трещине дело.

И вот однажды, спустя годы, поднимался я по Среднему Кисловскому и вдруг стоп. Справа доносились духовые, слева фортепьяно. И я замер, и сдвинуться с места совершенно не мог. Прав был товарищ Сталин, который в фильме «Утомлённые солнцем 2» сказал: «Хорошо, когда музыка». И в самом деле хорошо, товарищ Сталин.

На столе морские твари и вино. В кармане презервативы. Домашний концерт. Меня пригласила хозяйка. Польская рыжуха с глазами бело-синими, как алюминиевые банки пепси-лайт. Давно сюда переселилась. Прохладно ей на родине, ежится она на познанском ветру, плечи свои точеные ладошками крестьянскими растирает.

В окне, пересекаясь и разлетаясь в стороны, кружили чайки. Взбаламученный осадок со дна мира. Интересно, что нужно, чтобы взбаламутить меня. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ

Даже «Лукойл» знает: «Спорт есть в каждом из нас». Я не исключение. Поэтому слушаю по радио спортивные передачи и новости. В хорошем исполнении – с удовольствием, в плохом – вынужденно, чаще выключаюсь.

«То полудня пламень синий,
То рассвета пламень алый,
Я ль устал от чётких линий
Солнце ли самоё устало?»
Инн. Анненский. Миражи

СПРИНТ

В новостях полностью информацию можно воспринять и усвоить только от Егора Новикова. В нём есть культура, и культура общения тоже, а потому он уважает и свою информацию, и тех, о ком в ней сообщает, и нас – слушателей. Раздельно, чётко, коротко, всегда по делу, не торопясь, по–мужски, я бы сказал. Егор выдаёт свои новости и откланивается.

С другими спортивно–новостными дикторами беда. Это спринтеры, задача и цель у них совсем иная – виртуозно молоть языком на огромной скорости: по сути, это заезды болидов «Формулы–1» в эфире. Общий смысл уловить можно, детали отложиться и запечатлеться не успевают, особенно когда интересуют результаты футбольных или хоккейных матчей после очередного тура. Кто их этому научил – итальянцы, американцы?.. Никогда такого на Руси не водилось, даже в уличных сварах; орали, ругались до сипа и хрипоты, но чтобы так тараторить – не было такого. Добро бы одни дамы, но и мужики туда же. Это как же нужно не уважать «сильную половину» рода человеческого, чтобы постоянно ввязываться в спор и состязание в скоростной риторике с его «прекрасной половиной»? Ну, и естественно, проигрывать. (далее…)

С тех пор, как наша деревня подверглась психотропной атаке, сознание людей поменялось. В народе эти годы называют лихими. Огненное искушение, возможно, было старым как мир, а мы располагали только скудным собственным опытом. Стремление к опыту других людей, с одной стороны вполне естественно, а с другой – самым чудесным образом углубило нас в книги. Слово есть любовь, в этом мы убедились воочию потому, что в нашей ситуации нам, как никому другому, нужно было верное слово, от него зависела жизнь.

Слово помогло нам если не выздороветь, то, по крайней мере, осознать себя психоделическими инвалидами, людьми живыми, но имеющими душевную рану.

Опасаясь вражеской закваски, в деревне перестали верить грамматикам, поставленным в политические условия, грамматикам, раздавленным житейскими обстоятельствами. В нашем Доброделкине говорят, что чем их слушать, лучше уж скатывать крепкие камни для фундамента.

С запретного плода начинаются земли изгнания, а путь обретается во Христе. И только постепенно становится понятно, что все едут с разной скоростью, кто тридцать, кто шестьдесят, а кто и сто километров в час, и от лихачества храни нас Господи. (далее…)

«Время говорить спасибо»

От редакции

Тексты В.М.Зимина, опубликованные на «Переменах», можно найти здесь. (далее…)

В центральной Нью-Йоркской Публичной библиотеке при полном аншлаге прошла презентация литературно-художественного проекта Геннадия Кацова «СЛОВОСФЕРА».

25 января 2014 г., в Нью-Йорке, в необычном для русскоязычной публики месте – Публичной библиотеке (NYPL) на манхэттенской Пятой авеню, прошло мультимедийное действо с участием русскоязычных литераторов и музыкантов, которое собрало самую изысканную публику. Как русско- так и англоговорящую.

А именно, здесь был представлен литературно-художественный проект «Словосфера», созданный нью-йоркским поэтом и журналистом Геннадием Кацовым и включающий в себя 180 поэтических текстов, инспирированных шедеврами мирового изобразительного искусства от Треченто до наших дней. (далее…)

НАЧАЛО ЧИТАТЬ ЗДЕСЬ

Октябрь. Холодно. Первый влажный снег облепил влажные чёрные ветви, ещё зелёную траву, черный костюм отца в гробу. Его лицо: лицо чужого мужчины. Сложенные на груди жёлтые руки. Мать всё время смахивает снег. Снег ложится снова.

Я стою в изголовье гроба, напротив матери. С ужасом принюхиваюсь: но тошнотного сладковатого запаха, которое издавало тело в гробу, в натопленной квартире, – почти не слышно.

Гроб, обтянутый красным ситцем в оборках, стоит на двух табуретах напротив окон первого этажа квартиры на Покровском–Стрешнева.

– Запоминай его, Сашенька, – говорит мать, – на всю жизнь. Больше мы не увидим своего папочку. И рыдает. Её подхватывают под руки. Она вскидывается, вырывается. Падает на гроб, – не отдам вам моего Бореньку, – чуть не опрокидываясь вместе с ним.

Её оттаскивают.

Я старательно всматриваюсь в лицо лежащего в гробу и не узнаю его. Я не плачу. Я не сплю уже третий день. Третий день, как в карусели, передо мной двигаются люди: входят, выходят, входят, выходят… и говорят, говорят, говорят…

Реальность и я существуем сами по себе. Возможно, это защитная реакция. Я не анализирую.

Я очень устал. (далее…)

Интервью с Натальей Рубановой: «Новые книги»

Несколько лет назад мне довелось познакомиться с рукописью романа Натальи Рубановой, мастера психоделических текстов: именно текстами она предпочитает называть свои произведения. В новом – на тот, 2009 год – сочинении она превзошла саму себя в отрицании традиций т.н. сюжетной прозы и пресловутых табу-тем.

Роман проходил под именем «Сперматозоиды»: журнал «Дети Ра» номинировал его на «Большую книгу», ну а обоснование для номинации написала я – «зацепило» противоречие между условно схематичным названием и собственно глубиной содержания.

«Наимильённейшая», по ироничному выражению Рубановой, литпремия страны роману «Сперматозоиды» не досталась, но судьба его сложилась, тем не менее, весьма удачно: в частности, в 2010-м он получил Премию имени Катаева (одна из наград ежегодной премии журнала «Юность», присуждающаяся за лучшие журнальные публикации года), а также вошел в финал премии «Нонконформизм» НЕЗАВИСИМОЙ ГАЗЕТЫ в 2011-м.

В конце же 2013-го издательство «Эксмо» наконец-то выпускает «Сперматозоиды» в виде книги: на самом деле, прекрасный повод взять интервью у автора:

Е. Сафронова: Наталья, не обидно ли, что ваш роман не получил «Большую книгу», на которую «Дети Ра» его в свое время номинировали?

Н. Рубанова: Мы не дети, пусть Ра и рядом. Большие толстые книги – большие толстые игры. Разочарования не было, потому как не было и очарования. Тут как в спорте для инвалидов – «главное участие». Вообще же, в силу ряда причин книжное закулисье знаю изнутри. Как «выдвигаются» авторы, как им «дают» – или не, не суть: все это, как мы понимаем, околоплодная вода литературы, которая рождается, разумеется, не в муках премиальных сюжетов, но исключительно «за станком». (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО ЧИТАТЬ ЗДЕСЬ

Её звали Ольгой. У неё был низкий грудной голос и, когда она говорила, внутри у него все дрожало. От резонанса. И она была его двоюродной сестрой. По матери. И все шептались: «…Ой, доиграются…» – Но отчего, он понял позже.

А тогда он, вдруг подхватившись, кубарем катился вниз по склону и плюхался в воду, зеленую от озерной ряски, крича и визжа от счастья. И махал снизу ей руками. И она бежала к нему, вниз, выбрасывая свои длинные загорелые ноги назад и немного наружу, смешно, как делают все девчонки. И у неё были коротко остриженные, под лето, прямые русые волосы и синий купальник в горошек, который на ней ужасно сидел.

Он дописал свой текст и, не читая, сунул в серую папку. Завязал тесёмки и подписал шестым пунктом после «Налоги» и «коммуналка» – «Двое». Потом зачеркнул «Двое» и написал – «РАССКАЗ ИЗ СЕРОЙ ПАПКИ».

Вот и все. Встал. Потрепал собаку за уши и прошел к открытому окну.

– Ну, Слава Богу, хоть стемнело. Чуть-чуть. Всё полегче, – и выглянул во двор.

На карнизе крыши флигеля, слева, сидел ангел и, качая маленькими голыми ножками, смотрел на него и плакал.

– А ведь он всё это время тут был, – понял он, – бедный. Чей он?

И понял, что его. Он махнул ангелу рукой. Тот махнул в ответ и, размазывая слёзы по щекам, улыбнулся, как потерявшийся ребенок, которого вдруг нашли. Он отвернулся. Постоял немного. Пообвык. Выдохнул и пошёл на кухню. Достал из буфета початую бутылку недорогого сицилийского «Чиро», остатки с последней поездки, налил полбокала. Выпил. Налил еще. (далее…)

Я не был лично знаком с Натальей Евгеньевной Горбаневской, и это обстоятельство, казалось бы, самым понятным, естественным образом лишает меня права на какие бы то ни было воспоминания о ней.

А, между тем, я чувствую, что должен, просто обязан отдать ей дань. Вспомнить. И не в силу бытовых, житейских правил, а по законам, что действуют лишь между небом и землей. Это когда лишенный возможности познать нечто надмирное, живешь счастливый просто сознанием того, что это нечто, большое, величественное и прекрасное, тебе самому вовсе не чета, тем не менее, как-то и почему-то осведомлено о твоем собственном скромном существовании.

Да, так получилось, что не я знал Наталью Евгеньевну Горбаневскую, а она меня. Просто потому, что мне повезло, случайно подфартило стать частью совершенно удивительного, ею день за днем творимого мира. Мира славянской общности, не агрессивной, подчиняющей, как у православных славянофилов, Аксакова или же Киреевского. Не варварской, самовзрывающейся, как у анархиста Бакунина. Другой, подлинной, единственно возможной, неделимой. Потому что вся в слове. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО ЧИТАТЬ ЗДЕСЬ

Весна. Солнышко ласковое. Птички. Сахарные глыбы льда с хрустом крошатся о серый гранит парапетов… И она, Наталья. И не было ничего между нами. Так, один раз сделали в фотошопе коллажи: его верх – её низ, и наоборот. Голые. А что, прикольно. И всё. Но звонки-то были. Эти странные ночные разговоры до трёх утра: то ли исповеди, то ли секс по телефону. И она подробно, с кем и как, и сколько раз.

– Ужас, как гадко, – говорила она, – правда, я дрянь?

– Ужас, как гадко, – думал он, – правда, я дрянь!

Ведь ему так хотелось оказаться на месте тех «гадких извращенцев».

Хоть раз.
И она это знала.
И это заводило.
Обоих.

И плоть ухала тяжкими томливыми волнами: у неё.
И плоть ухала тяжкими томливыми волнами: у него.
Но как из этой скорлупы вылупилось то чистое и абсолютное, как яичко? – не понимал он.
Но как из скорлупы этой вылупилось то чистое и абсолютное, как яичко? – не понимала она. (далее…)

Шамшад Абдуллаев. Припоминающееся место. М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2012. 152 стр.

Шамшад Абдуллаев, поэт и прозаик, из тех, кто не стремится в метрополию – разве что приглашает ее в свои произведения, в которых прививает дичок европейской традиции на старый ствол восточного бытийствования (или наоборот, уж кому как видится сквозь марево узбекской жары).

Сформировавшаяся вокруг него так называемая ферганская школа была активна в 80 – 90-е годы прошлого века, притихла в последнее время, оставшись в литературе ярким и важным пятном, как почти одновременное ему «поколение “Вавилона”». В последнее время публиковался не так активно, что на самом деле внутренне созвучно как не публичной позиции Абдуллаева и других «ферганцев», так и медитативной, внутренней работе их стихов и прозы.

Впрочем, тут в который раз надо говорить о том, как у некоторых авторов взаимноперетекаемы стихи и проза: тут или применять не очень-то изящный термин «стихопроза», или пытаться все ж определить – каких формальных признаков и внутреннего ритма больше у того же А. Сен-Сенькова и Д. Дейча? (Более того, уже отвлекаясь, можно ли назвать некоторые абзацы из книг Н. Кононова исключительно прозой, а из эссе А. Гольдштейна¹ – критикой?)

Вкрадчивое изменение «настроек», трансгрессивность, кстати, – одно из важных свойств абдуллаевской работы со словом. Вот почти случайная строчка из его прошлой поэзии, на ее месте могла быть другая, соседняя: «Мантуанская песнь по радио, намаз/ и человек, продающий конину,/ мешались в окне часами» («Две картины»), – мешаются тут детали не просто пейзажа, но земного и небесного². (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО ЧИТАТЬ ЗДЕСЬ

он ехал в метрополитене
она поверху на такси
и между ним и этой Верой
безверья тяжкий глинозём

Вечер. То ли в его голове, то ли за окном, уже с полчаса воет женщина: заходясь. Истошно. Переходя на визг. На одной ноте. И вдруг начинает подлаивать. По-собачьи. И снова, c низкой ноты, взлетая на верхнее «ля», визжит.

– Всё же во дворе, – решает Он.

Окно во двор – колодец. Жара адская. Душно. У всех всё нараспашку.

– Хоть бы в ментовку кто позвонил, – и поймал себя, – ну да, и в неотложку.

Сел за стол. Взял ручку:

– Без меня разберутся. Вон их сколько… – Встал. Подошёл к окну. – Как тараканов.

Вернулся. Сел к столу. И теперь в раздражении постукивал ручкой по столешнице.

И словно дверь где-то приоткрылась и там сказали:

«…И звук метался мячиком в питерском дворе-колодце и, отражаясь и многократно усиливаясь от его стен, проникал в каждую щель, лез в уши, глаза, ноздри. Сочился через поры кожи, мучая своей безысходной тоской, невыносимо…»

И та, что говорила, немного нараспев, будто ходила по комнате. Ему даже почудился скрип паркета.

Встал. Подошел к окну и свесился через подоконник:

– Откуда воет? – Покрутил головой. – Похоже, из левого флигеля. То, третье окно от угла, на втором…

– Как визжит, цепенеешь! – Обреченно тер виски, только втирая боль… – Аж кости ломит. (далее…)

Даня Шеповалов: Я слышал, недавно Первый канал украл твой арт…

Дима Мишенин: Осенью этого года Слава Цукерман, режиссер моего любимого фильма «Жидкое небо» написал мне из Нью-Йорка, что наслаждается каждый день уже в течении месяца картиной Doping-Pong «Салют» в рекламной заставке Первого канала Российского Телевидения. Я был крайне удивлен этим сообщением из-за Океана и взглянул отечественное ТВ, которое, в принципе, не смотрю. Действительно, в заставке их ежедневной программы я увидел свою знаменитую картину «Салют» без всякого упоминания авторства арт-группы Doping-Pong. Дал об этом информацию на официальной странице в Facebook и отправил через моего юриста письмо с претензией на канал. Через неделю заставка была переделана. «Салют» убрали, поменяв на какой то невнятный рисунок. Но никаких извинений мне принесено не было. Я подумал, что это наглость уже запредельная и подал на Первый канал в суд, чтобы научить его вежливости и уважению к частной собственности. Государственное Средство Массовой Информации в Христианской стране не имеет право так себя вести и нарушать одну из главных заповедей «Не укради!». Это большой грех. Если бы воры пришли с повинной я бы их простил, как добрый христианин. Но они попытались замести следы своего преступления и трусливо легли на дно. И этого спускать никому нельзя. Не покаялся — будешь наказан. (далее…)

Сердца их были, как из холодного гранита. Мертвые.
Глаза их были, как свинцовая невская вода. Слепые.
И метался Дух над серым равнодушным Городом, чуть не касаясь людей его своим алым крылом. Но не было им до него дела. Своих забот по горло.

Они жили почти рядом. На соседних улицах. Она на Гагаринской. Он на Моховой. Но никогда не виделись. А может, и виделись. Но не узнавали друг друга.

Так бывает. Часто.

Она была, как все: дети, муж, работа , подруги, родители.
Он был, как все: бизнес, жена, друзья, дети, родители.

И всё у них было нормально.

Вот и конец. (далее…)