На очередном заседании Чрезвычайной следственной комиссии, созданной Временным правительством для расследования противозаконных по должности действий бывших министров и прочих высших должностных лиц, было решено Николая Романова не допрашивать.
Блок встал:
– Речь идет не о юридической вине бывшего императора. Речь о смысле того, что произошло с Родиной. Министры – хорошо ли, дурно – то исполняли чью-то волю, то следовали собственным, подчас шкурным интересам. Русскому народу должно знать, чего хотел царь. Согласен, может открыться уже известное – та же чужая воля или капризы окружения. Это будет значить, что действовавшая машина власти окостенела окончательно, потеряла способность двигаться и подлежит замене. Здесь не только вывод, здесь – урок, без знания которого дальнейшее существование России под вопросом. Я против решения комиссии.
Тарле, историк с уклоном в адвокатуру, приложив руку к груди, склонил голову:
— Полностью с вами согласен, уважаемый Александр Александрович. Но поймите меня правильно, мы не в школе! У нас физически не хватает времени. Война со всех сторон подступает к горлу! Сейчас требуется ясное и быстрое решение, вывод. Который, я подчеркиваю, в дальнейшем нам никто не помешает уточнить. Согласны, господа?
В разные стороны смотрели господа, члены комиссии.
На набережной, где резало ветром, а с ясного неба на лицо и одежду падали крупные редкие капли, Блока догнал некто. Человечек из тех, кто встречается везде и всегда; то он с чашечкой кофе, то удружит программкой, или в трамвае, привстав, раскланивается. (далее…)
Пехтерь вынул из кармана спичечный коробок, потряс и поднёс к моему уху: «Слышишь?»
В коробке что-то скреблось.
– И мне дай, – Верка подставила ухо. – А кто там?
– Жук-Носорог! – постучал Пехтерь по коробку. – Порода редкая! Страшный, жуть! На три треуголки колонии Камеруна у Жабы выменял. (Жаба – дворовая шпана, переросток.)
Верка вытаращила глаза: три треуголки Камеруна, это было круто!
– А посмотреть можно, – Верка от желания даже привстала на цыпочки.
– Смотрите, не жалко, – Пехтерь слегка приоткрыл коробок: огромный красно-коричневый жук высунул коленчатые лапы, потом чёрный рог и теперь пялился на нас блестящими бусинами глаз.
– Во гадость-то какая, – восторженно охнула Верка. – И ноги волосатые, как у отчима.
– Посмотрели и хватит! – Пехтерь затолкал жука и задвинул коробок. (далее…)
В год чертовой дюжины, и даже пары, 2 по 13, непременно должны иметь место странные и неожиданные происшествия. К подобным несомненно можно отнести две книги, двух романистов, не о деньгах и смерти, и даже не о любви, как это предписывают законы ремесла, а о бумаге и словах, буквально о чужих текстах. Речь идет об Андрее Тургеневе (он же Вячеслав Курицын), авторе среди разнообразных прочих таких художественных книг, как «Любовь и зрение: Повести. 1996» «7 проз: Рассказы, повести. 2002», «Месяц Аркашон. 2003», «Спать и верить. Блокадный роман. 2007» и Сергее Солоухе ( «Шизгара. 1993». «Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева. 2001», «Игра в ящик. 2011»). Первый из упомянутых сочинителей, опубликовал в 2013 свою работу – подробный с микроскопом и циркулем анализ всего корпуса текстов русского гения, а второй, в свою очередь, книгу – не менее подробный и скрупулезный разбор, но всего лишь одного текста, зато какого, гениального романа гениального чеха, ставшего такой же частью русской культуры, как Лужин и Лолита. Не удивительно, что подобные подвиги на ниве родной словесности должны и могут сближать, и с этой точки зрения вполне естественным кажется желание одного автора поговорить с другим. Итак, Вячеслав Курицын пишет Сергею Солоуху, а Сергей Солоух отвечает Вячеславу Курицыну, и результатом становится уже совместный текст, не только о том, как книга, равно своя или чужая, нам строить и жить помогает, но и о том, какие удивительные формы сама по себе, в плане видов издания и способов распространения, может принимать в современном мире, как одинарных, так и двойных чертовых дюжин.
Вячеслав Курицын: Вы говорите, что книжка спасла Вам жизнь. Можно поподробнее?
Сергей Солоух: Можно, хотя рассказ будет отдавать профанацией. Разбалтыванием чего-то вроде интимного откровения. Но попробую как-нибудь поаккуратнее. Дело в том, что книга издана, как бук-он-деманд, американским издательством с очень походящим названием «Вольный стрелок» (Franc-Tireur) моего друга и замечательного писателя Сергея Юрьенена, а одно из множества достоинств подобного способа публикации – возможность многократного корректирования, добавления, исправления, обновления. Первый, очень спешный, февральский тринадцатого года тиск, вызвал много нареканий у тех (большое, спасибо, всем, кстати), кто книгу купил, особенно на неудачную и неудобную верстку. С начала марта макет был принципиально изменен и вот тут мы подходим к событию, которое вполне законно можно определить отличным чешским словом с ударением на первое «а» – катастрофа. Рано утром 19 марта, часов в пять, когда я встал и начал привычно собираться в обычную для моих вторников поездку в Новокузнецк (туда 230 км и столько же обратно) в телефонном мэйлере обнаружилось письмо от неутомимого Юрьенена с приложенной промежуточной версткой (ему пришлось решать проблему с наслоением букв в словах с надстрочными знаками, каковых в чешском каждое второе) и просьбой добить, собственно форматирование. Этот его ранний привет буквально означал следующее – до публикации (начала продаж на сайте новой редакции) каких-нибудь пара, тройка часов моей собственной работы. Но именно в это утро я ничего не мог сделать. Ехать все равно надо, надо – это мой хлеб, долгие и утомительные поездки. И я уехал, со слабой надеждой хотя бы вырваться пораньше, но и этого не получилось. Вернулся даже позже обыкновенного, уже после девяти вечера. Но с таким страстным желанием не сдать Москву, то есть, увидеть завтра книгу в продаже, что не лег немедленно после ужина спать, как было у меня заведено годами после таких путешествий, а к изумлению моих родных включил бук и принялся пахать. 460 км за рулем и восемь часов всяческих переговоров — это много, поэтому, несмотря на весь мой несомненный, стахановский энтузиазм, без нескольких минут одиннадцать, закончив примерно половину всего объема требующих ревизии абзацев, я встал, зашел в соседнюю комнату и честно сознавшись своим болельщикам, что сдался и добью завтра, пошел чистить зубы. А еще через пару минут случилось вот, что. Той самой комнаты, в которой я в тот вечер выявлял сильные стороны характера, а мог бы просто по обыкновению спать, после наконец отгоревшего трудового дня, не стало. (далее…)
Doping-Pong & Андрей Чежин представляют: с 3 ноября по 13 декабря 2013 года в Музее Сновидений Фрейда открытие выставки.
У этой выставки ужасное название. А Doping-Pong всегда делали прекрасное. Ненависть к себе это просто отвратительно. Doping-Pong учили: себя можно только любить и обожать. Если ты ненавидишь даже самого себя — чего же ждать от других.
УЖАСНО УЖАСНО УЖАСНО. Что происходит в мире? Это название даже читать ужасно. Не то что вдумываться в него. А если вдумываться, то оно вообще вызывает панику и рвотный рефлекс. Не надо себя ненавидеть, дорогие люди мира, на минуту встаньте и поцелуйте себя куда дотянетесь. Как это было на выставке тех же
авторов 10 лет назад под прекрасным названием «Любовь к себе, разве это не прекрасно?». Это в сто раз приятнее, чем резать вены или ненавидеть свое отражение или отказывать себе в радостях. Если все-таки несмотря на наше предупреждение и кошмарное название вы захотите увидеть новую выставку Doping-Pong и Андрея Чежина, то добро пожаловать в Санкт-Петербург:
Музей Сновидений Зигмунда Фрейда
Открытие вернисажа из 10 самых человеконенавистнических и самоуничижительных образов 2013 года в канун 14-го Дня Рождения Музея Сновидений Фрейда 3 ноября, 16.00
По адресу : Восточно-Европейский Институт психоанализа, Большой проспект Петроградской Стороны дом 18A
«…Колька пел отпущенными связками, не подпирал их мускулами, не давился дискантом, отчего строй его пения был обтекаемо занижен. Эту безыменную разницу и чуял музыкальный майор Буханов, но рассуждал о голосах горловых и грудных, о концертности и сценичности – не в ту степь, мимо денег! Однажды, после прослушивания пластинок старинных певцов, майор засел во вздутое черное кресло и сказал Кольке: «Ты поешь… как тебе передать? – дореволюционно… Не в политическом, конечно, смысле, а в культурном.» (Ю. Милославский. Лирический тенор).
Есть такие культурные феномены, чья природа настоятельно вынуждает нас приступать к их обсуждению ab ovo. Это, разумеется, удлиняет процесс, зато его же и упрощает. Феномен замечен, однако он трудноопределим, границы его или, лучше сказать, обводы словно мерцают, находятся в постоянном движении. Поэтому «неопознанный объект» следует взять в кольцо на достаточно дальних подступах, чтобы не позволить ему скрыться от наблюдателя.
Итак, после короткой стычки у Кедронского ручья, протекавшего в низине, неподалеку от внешних иерусалимских стен, Иисус Назарянин был задержан особым подразделением контрактников, состоящих на службе при Синедрионе, и доставлен на допрос в резиденцию первосвященника Иудейского. Большая часть учеников Спасителя разбежалась. Исключение составляли двое: Симон (Петр) и любимый ученик Христов, т.е., как принято считать, юноша Иоанн, сын Зеведея (Завдая). Одно из преданий гласит, что именно его семья владела достаточно поместительным домом в Иерусалиме, где проходила Тайная Вечеря (или, по другим данным, в этом-то доме Апостолы собрались на Пятидесятницу, и, стало быть, речь идет о Сионской Горнице). Семья Иоанна, вероятно, числилась «своей» в среде местной теократической верхушки. Иначе невозможно объяснить, каким образом «ученик …сей /т.е. Иоанн – ЮМ/ был знаком первосвященнику и вошел с Иисусом во двор первосвященнический.16 А Петр стоял вне за дверями. Потом другой ученик, который был знаком первосвященнику, вышел, и сказал придвернице, и ввел Петра. (От Иоанна, гл. 18).
Знакомство с Иоанном не избавило Петра от опасности: спустя некоторое время он был опознан челядью, и лишь своим троекратным отречением от Учителя избежал ареста, а возможно, и гибели.
Но как же его опознали?
Прислушаемся к Евангелистам. «69 Петр … сидел вне на дворе /первосвященника — ЮМ/. И подошла к нему одна служанка и сказала: и ты был с Иисусом Галилеянином. 70 Но он отрекся перед всеми, сказав: не знаю, что ты говоришь. 71 Когда же он выходил за ворота /т.е., от греха подальше, покинул внутренний двор, площадку, расположенную непосредственно перед первосвященническим обиталищем — ЮМ/, увидела его другая, и говорит бывшим там: и этот был с Иисусом Назореем.72 И он опять отрекся с клятвою, что не знает Сего Человека. 73 Немного спустя подошли стоявшие там и сказали Петру: точно и ты из них, ибо и речь твоя обличает тебя. (от Матф., гл. 26). (далее…)
Слыша словосочетание «говорить правду», люди автоматически вспоминают, что «говорить правду — это хорошо». Что этому их когда-то учили родители. И что если мы будем говорить друг другу правду, у нас будут честные выборы, чистые улицы, красивые и приятные отношения друг с другом. И так далее. Если просто не врать друг другу. Быть честными.
«Но ведь так тяжело сказать кому-то правду, если эта правда может его обидеть или расстроить? — рассуждают люди. — Это очень сложно. Придется так или иначе пожертвовать какими-то собственными благами, сложившимися привычками и кругом общения. Можно только иногда. А всегда не получится. Потому что социум не позволит. Только дураки могут быть постоянными правдорубами. В конце концов, может быть просто чувство дискомфорта! Хотя, в принципе, говорить правду это, конечно, хорошо». (далее…)
Пофилософствуй — ум вскружится.
Александр Грибоедов
Общая мировая душа — это я… я… Во мне душа и Александра Великого, и Цезаря, и Шекспира, и Наполеона, и последней пиявки. Во мне сознания людей слились с инстинктами животных, и я помню все, все, и каждую жизнь в себе… я переживаю вновь.
Антон Чехов
Я тогда работала в издательстве ОЛМА. Внештатно. И однажды сказала штатному редактору, что мне нравятся книги Сергея Чилая, которые я недавно редактировала. «Донор» и «Виварий». И вдруг обычно спокойный человек взорвался:
— Вы же опытный кадр! И не понимаете?! Книги Чилая — это настоящая проза! А она не продается! Нам нужен экшн и экшн! Пусть это, на ваш взгляд, тупой проходняк! Но у нас рынок! Он наш законодатель! Рынок и Чилая — понятия несовместимые!
Я слегка озадачилась. Нужно ненастоящее?! Но редактор был прав. Немного позже на книжной ярмарке на ВДНХ увидела подтверждение. Рассказы Юрия Казакова печально лежали, никому не нужные, с ценой в пятнадцать (!) рублей, а неподалеку бойко распродавались глянцевые яркие томики Марининой по триста… Шли нарасхват.
Мой любимый Юрий Казаков… Мой любимый Сергей Чилая… И о какой ненужности идет речь?
Открыв новые книги Чилая «Аранжировщик» и «Хирург» (издательство Accent Graphics Communications, Montreal, 2012), я вдруг осознала многое насчет несовместимости.
Сегодня понятие двоемирия прочно вошло в наш обиход. Даже детям в продвинутых школах дают темы по этому поводу. Приучают к высокому. Чтобы дети учились отрывать глаза от земли и внимательно, пристально смотреть на небо, облака, звезды… Чтобы учились думать, анализировать, сопоставлять. Чтобы пробовали постичь категории времени и пространства. (далее…)
Выпить и закусить за Варвардмитну желающих собралось много: выпить и закусить за упокой анимки – ну или что там в двуногом, какой такой червь точеный, – хотелось неимоверно. Тов. Попов, кашляя, произнес то, что и полагалось в подобных случаях: все немедленно выпили – кто водочки, кто наливочки, – да и закусили чем б. послал. Снеди на столе, где еще недавно возлежала мертвой царевной Варвардмитна, которую, за пристрастие к алко-, покойный муж называл Варя-стакан, было немерено… да какой! Что там кухня Поля Бокюза для «загадочной русской души»! Тут тебе и гады морские, и птицы небесные: свадьба и свадьба!..
Тов. Попов сентиментально крякнул: «Мы потеряли нашего товарища…» – «Кристальной души человек…» – «Можно сказать, святая», – повторялись один за другим тов. Жопин, тов. Хмурый и тов. Ангельцев. «Криста-аальной!» – вторила тов. Женщина и качала головой. (далее…)
В 20-м веке в Адыгее и на Кубани жил художник Евгений Цей. Это была гениальная личность. Ни до, ни после него больше таких здесь не случалось. Цей родился 11 мая 1924 года в ауле Шенджий, но почти всю жизнь (1924-82) жил и творил в Краснодаре. Город при его рождении ещё носил своё родовое имя – Екатеринодар. Потом, когда стал «красным», выродился в Краснодар. Такой и сейчас. Лицемеря, прикрываются тем, что в русском языке «красный» означает ещё и красивый. Этот «красивый» дар будет до тех пор Краснодаром, пока не станет своей противоположностью. Русских, то есть людей с русской ментальностью, здесь почти не осталось, так что городу ещё долго, если не вечно, придётся ходить в Краснодарах.
Сама Кубань, то есть прикубанская равнина как ландшафтная единица, севернее широты станицы Гривенской умирает, и жить ей осталось недолго. Причина в том, что ландшафт лишили его главной особенности – равнинных рек с плавней. Их извели, поделив дамбами, превратив тем самым в цепочки мелеющих, активно заболачивающихся прудов. Магистральную реку Кубань ниже «краснодарского моря» спасает её левобережье, предгорья Кавказа, откуда с горными речками идёт питание. Но Кубань-реку нещадно эксплуатируют, забирая из неё воду, и в иные годы бывает так, что в Краснодаре «бабы, задрав подолы, переходили Кубань вброд у горпарка» — это слова местного, щедрого на язык станичника. (далее…)
Гниющая Алиса сегодня не ждет гостей. Неуверенным шагом она бесцельно идет вперед. В глазах её — гнилой вонючий дождь, и кашель её подобен раскатам грома. Её мечты завяли, подобно цветам, ещё вчера, а жизнь, похоже, навсегда потеряла свой смысл. Она стала ГНИЮЩЕЙ Алисой, но её, похоже, это не заботит, хоть она и оглядывается назад в надежде вспомнить хоть что-то.
Но мозг Алисы превращается в густой кисель, и ничто не может остановить этот странный процесс, скоро она забудет, как её зовут и где она работала сутки напролет. Но её и это не заботит.
Гниющая Алиса чувствует себя свободнее, чем когда-либо, все её стремления и планы на будущее уже давно затонули в мозговом киселе — и она ни о чем не переживает.
«до чего же СВОБОДНО», — думает она, и мысль её циклична. (далее…)
До прошлого года имя писателя Александра Терехова было малоизвестно широкой читательской аудитории. Тем не менее, его роман «Немцы» был номинирован на крупные литературные премии и завоевал премию «Национальный бестселлер» минувшего года. Это отрадно, потому что любители беллетристики за последние годы подустали от конкурсных побед серийных биографий. Биографии написаны основательно, и, наверное, заслуженно завоевали литературные подиумы. Но все-таки непосредственно к беллетристике они отношения не имеют. Впрочем, название романа «Немцы» в этой связи не кажется безупречным. Такое название подразумевает если не кич на военно-патриотическую тему, то почин очередной литературной серии наподобие «Татары», «Гунны» и т. п.
Я просто хочу ему поклониться, не могу этого не сделать. Он жил, горел, сжигал и сжёг себя у всех у нас на глазах. Пока жил, его пинали, теперь поют осанну. И столько всего уже напели. Каждый, кто хоть как-то с ним соприкоснулся, может, в толпе разок видел, уже написал мемуары «Встречи с Владимиром Высоцким». Вот и Марина целый роман выдала, наверно, что-то непотребное, хотя ей вроде и (не) с руки… помолчать, скорбя. Жёлтые давно перетряхнули всё постельное, друзья давно всё рассказали, недруги, слава Богу, подвымерли, и он теперь там с ними лично разбирается. Правда и то, что он и здесь с ними разбирался и разобрался. Его военный отец при его жизни от него отрекался, я сам это слышал. Один только народ никогда от него не отрекался, принял его сразу и никому уже не отдал – ни прежним хулителям-гонителям, ни нынешним спесивым снобам-англоманам. Чуть не в каждом дворе можно было его услышать, от «Привередливых коней» до «Нинки», «Бани», «Большого Каретного», «Верёвочки» или «Того, который не стрелял»… Его муза границ не ведала, оттого каждый мог выбрать то, чего просило его собственное сердце.
Есть ли по миру что-либо подобное? Было ли? Было, да только мерки не те, даже у «Beatles» или «Pink Floyd». Если искать параллели, придётся вспомнить Ариона или Бояна, Адам? или Азнавура будет недостаточно. Sir Paul Maccartney в одиночку, не в четвёрке, рядом с Высоцким просто обыватель и ремесленник, и студийные возможности «Abby Road» не в состоянии ни наполнить смыслом его экзерсисы, ни убрать этот смысл из простого гитарного аккомпанемента Высоцкого. Так в чём же дело? Слишком сладкая жизнь? Нет сюжетов? Везде всё умещается между жизнью и смертью. Дело, я думаю, в масштабах личности и в содержании, качественности того культурного пласта, который эту личность вырастил. На чернозёмах – спасибо русским богам — поднимется Высоцкий, на глинозёмах-серозёмах – Элтон Джон, Маккартни или Дилан, и никогда такой, как он. (далее…)
Журнал "Перемены" в ВК >>
Вы можете поблагодарить редакторов Перемен >>