плоть есть плоть. что еще?

четыре ноги. вы ж только посмотрите у него сегодня четыре ноги!

знаете кого нам не хватает здесь для полного выноса!?

ангелов! крылатых и всепрощающих, как кнопка reset, бля ангелов!

а для кого сейчас все наши слезы и похоти!?

все для ангелов.

и тут вся наша огромная толпа понимает значение его слов. и тьма над нашими головами рассеивается и все мы в ласковом ванильном свете воздаем руки к небу и тянем свое такое святое аааааааа-а-а-а…

и вот они наши ангелы. спускаются прямо к нам. кто с арфой и поет, кто без и молча созерцает.

и вот они уже на земле, среди нас, в своих прозрачных слепяще-белых накидках, а кто и вовсе без.

и все так призывно поводят бедрами.

и огромное лицо господа, как и полагается с седой бородой и слегка вьющимися волосами миловидно улыбается, глядя на дикую нашу оргию здесь внизу.

плоть есть плоть.

и ангелы убираются прочь, стыдливо прикрываясь поднятыми из пыли обрывками своих святых сорочек.

так и было. а мы захлебывались в собственных слюнях и молча надеясь на будущие встречи провожали взглядом их одна за одной отлетающие к небесам красные от нашей любви задницы.

поддержи веру в нас, господи.

пошли ангелов в помощь агнцам преданным.

сделай, как делал не раз, ибо плоть есть плоть, господи.

Памяти А.П.

Галина Васильевна Ножкина развелась с мужем, и вернулась в свою старую квартиру, которую оставила дочери Ане. Она была рада, что не выписалась тогда.
Теперь у Галины Васильевны были с дочерью особые, посмертные отношения. Она устроила в квартире музей, куда приходит много людей посмотреть уцелевшие Анины работы и рисунки.

*

Бритую голову остужал весенний ветер, а она быстро шагала, прижав к себе сумку с пачкой сигарет и письмом-вызовом в психдиспансер, решительно сворачивая в первый попадавшийся на пути переулок, и так – до следующего поворота. В движении не таким противно-острым было ощущение загрудинной тяжести. В парикмахерской она еле высидела, пока мастерица обривала ей голову и от боли даже схватилась за грудь. На немой вопрос встретившейся с ней глазами в зеркале парикмахерши, вымученно улыбнувшись вдруг ответила: «Душа болит». (далее…)

Поздравляем с днем рождения Александру Яцутко. Она крутейший программист, помогла нам в решении множества технических проблем, и во многом именно благодаря ей сайт сейчас работает именно так, как задумано. Александра Яцутко известна в сети как создатель таких ресурсов как Hrenovina.net (этот блог о хреновинах в самом широком и увлекательном смысле этого слова, причем стоит заметить, что Саша делает этот проект не только как программист, но и является непосредственным автором большей части контента) и Хмур.net. Хмур — это уникальный филологический проект, в котором собираются (коллекционируются и генерируются) новые культурные коды и потенциальные мемы — языковые выверты, кульбиты и прочие кунштюки, на первый взгляд случайные и ошибочные или наоборот — нарочитые и искусственные, но так или иначе — характеризующие язык как живой подвижный организм.

В общем, Саша, с днем рождения! Будь такой какая ты есть и желаем еще много-много творческих побед!

В кармане белого халата парикмахера они очутились одновременно – новые филировочные ножницы и такая же, прямо из магазина, металлическая расчёска.

Если бы такое случилось между мужчиной и женщиной, то о них бы сказали, что это «любовь с первого взгляда», «солнечный удар»…

Они не просто прониклись симпатией друг к другу, они, как оказалось, существовать один без другого не могли! (далее…)

будучи танком он редко крутил головой по сторонам.

превратившись в кролика, он перестал испытывать неловкость и полностью избавился от некоторых комплексов.

став, наконец, тридцати пяти сантиметровой миногой, U обрел возможность высасывать пюре из переваренных внутри чужого тела внутренностей. это был интересный момент.

но и этого ему было мало.

тогда U превратился в Игги Попа и сразу принялся прыгать в толпу и торчать.

торчок из Игги выходил достаточно скверный. жизненных сил ему было недостаточно, и потому U обрел Берроуза. потому как счастье было именно в том, чтобы торчать. огромный жизненный опыт именно так ему и велел – торчи. максимально долго. стоит сказать, после первого же, наверняка сейчас уже и не вспомнить, но скорее все-таки, случайного раза, U явно показалось, что он наконец обрел то, что искал так долго. то, без чего не раскрывались в полной красе удовольствия праведных римских оргий на плавучем дворце Калигулы, без чего не мог обрести он истинный покой рядом с Далай-ламой, читающим над телом его абидхамму…

в момент пропустив сквозь себя все былые ожидания, U установил стакан на голове у своей жены и, не колеблясь ни секунды, одним точным выстрелом пристрелил беднягу.

после того, как никаких преград не осталось, Берроуз повесил на двери расписание.

я придерживался красочного расписания вплоть до девяносто седьмого. и ушел на новый старт в ярчайшей гуаши сладкой передозировки. сердце в моей груди разрослось до размеров средней планеты. мой мозг превратился в черную дыру и сожрал всю вселенную. это было прекрасно. в долю секунды я был всем, чем когда-либо был.

теперь я продолжаюсь, но с пути не сверну. пока никакой альтернативы нет, и я честно рассчитываю, что никогда не будет. ведь все здесь ложь. я абсолютно честен перед собой и всеми, кем был. спасибо. я продолжу.

О книге Игоря Сухих «Чехов в жизни: сюжеты для небольшого романа» (издательство «Время»)

Книга Игоря Сухих начинается с размышлений о жанре: документальных хроник. Он был освоен, а книги Вересаева – ну на них воспитывался читатель и ни в одном поколении. Продолжение – интересно само по себе. Но что в этом жанре не появлялось новых книг сказать всё же нельзя. К нему обращался Игорь Волгин, и у него есть замечательная книга: «»Родиться в России», Достоевский и современники: жизнь в документах». Сухих не упоминает о ней, но, в общем, у его книги другой герой – и, конечно, своя идея.

Чехова в наше время не открывают для читателя – обнажают. Мало кого постарались так оголить.

Сухих верен самому Чехову и передаёт читателю его же интонацию. Точность предельная, никакой фальши, пошлости. Сам же Чехов – в том, что пишет – так честен. Это рассказ его о самом себе. То есть в какой-то момент создаётся такое странное ощущение, что читаешь его же воспоминания, если бы они могли быть написаны. Небольшой роман о самом себе. Большой бы, действительно, ему опротивел. Биографический монтаж собирается всё же по темам. Внутри каждой реальная драма – и его, Чехова, но и самых близких ему людей. Это всё же драма, то есть я не вижу в этой книги никаких «сюжетов». Документальная хроника драматична сама по себе, в этом, по-моему, её свойство, но создать такое пространство можно, только очень многое чувствуя и понимая. Это напряжение – и мысли, и душевное – передаётся читателю усилием мысли и души автора. Жизнь в документах – это другое… Нет, это человеческий документ.

Чехов увидел жизнь обыкновенной. Обыкновенно всё, даже смерть. Но он и осветил её обыкновенным светом. Этот луч света упал между двумя исполинскими тенями – Толстым и Достоевским. Это путь. Вот он пишет своей сестре, указывая на него так спокойно, касаясь лишь отдельного родного человека: «Надо только по мере сил исполнять свой долг – и больше ничего».

Многое, что читаешь, хочется запомнить, помнить. Что-то даже всю жизнь, как это: «Если Бога нет, надо жить так, будто он есть».

«Быть самураем — скучно»

«Мои руки дрожат. Это дрожь воина перед битвой».
«Как ты думаешь, В Эпоху Войн было так же?»
«Смерть наполняет жизнь смыслом и благодарностью».

Дзюсан нин но сикаку — кинофильм режиссёра Такаси Миикэ, 2010 года. Это ремейк одноименного фильма 1963 года, режиссёр Эйити Кудо. Новый фильм весьма точно соответствует старому сюжету, подбор актеров весьма тщательный, даже лица главных героев узнаваемы.

Однако… Новый фильм отличается от старого, как современный японский автомобиль от «японки» 60-х годов.

Несколько бессистемных штрихов:

Стилистика начала фильма возвращает нас в благородную эпоху раннего Куросавы. Титры и каллиграфия задают должный настрой, и фильм не подводит — «золотой стандарт» выдерживается до конца.

Фильм цветной, но резкость линий, операторская работа таковы, что цвет подчеркивает, а не размывает картину. Звук идеален.

Стилистика театра «но», благородная техника иай-дзюцу и кен-дзюцу, чистота, скромность, благородная простота. Любование чистотой клинка и человека. Прежде чем… (далее…)

«Берясь за вилку, мы уже совершаем акт по организации своего бытия» – с этим выска­зыванием американского писателя Джонатана Сафрана Фоера хочется согласиться на все сто. Особенно после выхода его книги «Мясо. Eating animals», которую не стоит читать во время еды.

Определить жанр новой книги романиста Дж. С. Фоера нелегко. Автор рассуждает об амери­канском стиле потребления, черпая материал из истории собственной семьи и еврейских традиций. Пишет об экономических, научных и экологических проблемах мясной промышленности развитых стран, обращаясь к личному опыту людей, причаст­ных к разведению, приготовлению и поеданию животных. Книга «Мясо. Eating animals» эмоциональна и неудобоварима, вызывает чувство вины и страх. Фоер не просто апеллирует к разуму («Эта книга – продукт огром­ного числа исследований, она строго объективна, как и должна быть любая честная работа журналиста») и эмоциям читателя («Что означает последний крик курицы? Боль? А что означает боль?»). Он бьет чуть выше пояса – прямо в желудок, вызы­вая отвращение к любой пище животного происхождения. (далее…)

Время от времени я буду комментировать в рубрике «Плейлист Радио Перемен» избранные имена и композиции, которые звучат на радио Перемен (см. пункт меню Перемен, который так и называется «Радио»). Начнем с моего сегодняшнего абсолютно сенсационного открытия — Belkastrelka.

Около года назад мне попался в интернете mp3-файл с песней группы с вполне русским названием Belkastrelka. Воздушная и смелая электронная музыка, такой летающий электро-инди-поп, очень необычный и яркий. Называлась песня тоже необычно — «Fiksi Pencuri Mimpi». Трек понравился, но за неимением времени я не стал проводить расследований о том, что это за группа. Думал, что-то русское, может быть откуда-то из Ижевска… Просто закинул трек в плейлист радио Перемен и забыл о нем. Вот он:

Сегодня по радио Перемен я снова услышал эту песню. На этот раз меня очень заинтересовал язык, на котором поет девушка. Что-то явно азиатское. Во-вторых, отчаянно-весеннее, весело-разбитное и в то же время довольно грустное настроение песенки теперь царапнуло меня глубоко настолько, что я решил выяснить, что это за Белка и Стрелка… (далее…)

…Мы сели на римское метро, доехали до станции Оттавиано, добрались до виа Леоне VI, которая привела нас к высокой ватиканской стене, возведенной папой Львом VI для защиты от варваров. Вдоль стены на полтора квартала тянулась очередь, скрывавшаяся за углом.

— Ты уверена, что нам туда действительно нужно? — спросил я.

— Конечно! — воскликнула Лёка Ж. — Моя интуиция подсказывает, что я просто обязана попасть в Ватикан и увидеть папу!

— А она не подсказывает тебе, вытерпишь ли ты такую очередь? — уточнил я.

— Она подсказывает… Подожди. — Лёка Ж. прислушалась. — Точно. Моя интуиция указала верный путь. За мной.

Лёка Ж. рванула вслед за большой группой японских туристов, прошедших мимо нас.

— Маскируемся, — шепнула мне Лёка Ж., когда мы пристроились к замыкающему группу невысокому японцу в белой кепке с размноженной золотистой надписью «I love Roma». (далее…)

среди прочих движений и стоп-кадров розовых глазированных стаканов очередная королева, размазав три цвета трех помад по лицу, жеманно улыбается, превозмогая боль от стертых в кровь слишком плотной кожей новых туфель, нежно завернутых мизинчиков. я уже видел ее глаза. и не раз. и в таком состоянии не два и может даже не три. зная, что от них можно ожидать, а может просто соотнося сотни похожих сцен из кино, жизни и диалогов в закуренном в серый кисель тамбуре, ловя, как способный заразить, приступ истерии, вылетающие, кажется, с кровавым отхаркиванием, слова мадам Лафойе, я не сделал шаг вперед супротив ожиданиям невидимых соперников, распустивших слюни, стоило ее платью, слегка приподнявшись, показать на миг присутствующему миру темную кружевную линию чулок. а что в итоге. разбитый и текущий бачок унитаза, тряпки вперемешку с рулонами туалетной бумаги, растоптанная по мокрому кафелю косметика хозяйки дома, очередь, жмущаяся у двери и уже давно не стесняющаяся пародировать ее крики. и значит, очередь та ни мне, ни ей не знакома, оказывается, но думает, наверняка, в обратном направлении и, негодуя в спрятанной за плохосыгранным пофигизмом ревности, лелеет-таки надежду обслюнявить настолько, как им кажется, доступную и распутную королеву. и не больше полуминуты остается до крика хозяйки размазанной косметики и бачка, разбитого неловким движением мокрого тела, и грязной одежды, использованной в неподобающих ее вечернему свойству целях, и той туалетной бумаги, что разбухла от воды и теперь повсюду, и самого того светлого напыщенного дома с подсвеченными по всем правилам подсвечивания чугунными канделябрами под балконами. и рассчитывая лишь на истошный вопль хозяйки и последующую суматоху толпы нас не знающих и не звавших и на прямую, одну у всех, как у одного, мысль — бежать — бежать за нами на улицу — улицы — искать — брать — рвать и насиловать что есть сил на радость хозяйки и в угоду торжества справедливости и во благо удовлетворений всех своих глубоко спрятанных вожделений — в свете сладкого в множественном числе лиц присутствующих слова «можно» — мы направляемся в главный зал — в приглушенных цветах — аляписто — алый, как стильно-дорогое порно, холл. и рвем друг на друге одежды под неподобающе воздушные мелодии и танцуем медленный танец двух чистых влюбленных сердец. с абсолютной истиной — чистейшей правдой — уверенностью в отсутствии завтрашнего дня и вообще в отсутствии всего прочего, кроме нас. кроме нас здесь и сейчас.

и с той же музыкой в том же доме в тот же самый момент хозяйка длинным выстроганным не за час красным ногтем, сидя в луже, отдирает кусочки бумаги, налипшей на плитку цвета луны в глазури, и семеро других бегут с алчными глазами и красными кулаками на поиски, и семеро других не знают, что делать и что говорить и как успокоить и как убраться бы отсюда поскорее и не заметнее, и семеро других пытаются помогать безутешной хозяйке разбитого позолоченного туалетного бачка — разбитого в момент по-своему истинно прекраснейший и неописуемый по глубине своей — и переглядываются друг с другом, прикрывая возникающие сами собой улыбки то рукой, то плечом, потому что все знают, о чем думают и никогда сами способны воспринять такой срез не будут.

Фото: h.koppdelaney/Flickr.com

я должен сразу признаться… история, которую я сейчас вам расскажу, многих повергнет в ужас. многие из вас, не дочитав до конца, упадут со своих кресел, диванов, столов и кроватей. упадут на пол. на жесткий и твердый, как весенняя скорлупа кокоса, пол… да.

в тот год выдалась крайне урожайная зима. нет-нет – не подумайте – я не ошибся и не сошел с ума. да, так и есть – именно урожайная зима. и именно этому природному катаклизму, этому экономическому нонсенсу я обязан всем, что сегодня имею. всем, что я из себя представляю…

зимой в наших и без того скучных краях занять себя особо нечем. снег здесь колюч и тверд, словно засохший волосяной покров молочного ореха. здесь не бывает романтично кружащих над головами румяных влюбленных мягких и нежных хлопьев. незатихающий ни на минуту шквальный ветер, способный взрослого коня свалить с ног, превращает колючую крупу в шершавую дробь, разносящую открытые части тела несчастного в мириады оспенных струпьев. в свое время моя прабабушка часто напевала одну песенку. песня, помню, была длинная, и настроение в ней менялось от куплета к куплету. а куплетов этих и припевов, ей богу, было не счесть. я почему-то запомнил лишь одну строчку. она так въелась мне в память, что даже сама бабушка, точнее воспоминания о ней – царствие ей небесное – исказились в пользу этой строфы, и в моем сердце не существовало ни ее лица, ни почему-то всем так запомнившейся ее походки вразвалочку. одни буквы. на мой взгляд, да и на ваш, я уверен, абсолютно безобразные и совершенно бессмысленные слова, словно на шампур, нанизанные на некий рифмованный скелет никому неизвестным бродячим музыкантом: «ой ты ветер в ноооос – не дари мне роооз – ты купии кокооос – кокос ведь не навооооооз…» – задолго до того, как прабабушку мою, согласно нашим традициям, уложили в засыпанную редчайшими фиолетовыми одуванами лодку, выдолбленную из сучковатого ствола гигантского тополя… такого тополя, я уверен, вы нигде и никогда не видели. я отнюдь не ребенок и в волшебство давно не верю. но как еще можно объяснить то количество тополиных пирог, получившихся и продолжающих получаться в настоящее время под каждую готовую к «отплытию» бабушку. и нет конца тому тополю. и тут я сразу должен вас предупредить, что географические подробности расположения нашей удивительной парадоксально холодной страны я выдавать не собираюсь. дабы не иссяк поток бабушек наших, стремящихся в фиолетовом облаке редких одуванчиков сбежать за горизонт на выдолбленных из бесконечного тополя пирОгах с такой скоростью, словно манит их туда кем-то обещанная вернуться мимолетная и прекрасная молодость. (далее…)

О сборнике автобиографической прозы Дмитрия Горчева «Поиск предназначения»

25 марта 2010 года ушел из жизни писатель и художник Дмитрий Горчев, последний русский эпикуреец, сумевший с чистой совестью вырваться из зверинца под названием «город». «Живи незаметно» – говаривал старик Эпикур. Незаметность Дмитрия Горчева была настолько заметной, что он довольно быстро оброс армией поклонников. Умер Горчев до обиды не вовремя (хотя, можно ли умереть вовремя?), в самом расцвете творческих сил, как говорится «на взлете». Нам же он оставил крепкую, как водка, мужскую прозу, непосредственную и очень остроумную, без кулаков, надуманных конфликтов, нравоучений и спецэффектов. В нашем мире так много деятельных людей, что он уже трещит по швам. Если бы деловые люди ощутили скромное обаяние лени Дмитрия Горчева – жить, пожалуй, стало бы гораздо легче и проще. (далее…)

Фото: YlvaS / Flickr.com

Месяц с неба свесился и в сердце концом колет. Конец острый кожу царапает, рвет. Ой, нет, не кукла я, не восковая, не туда ты, месяц, глядишь, не туда иголку втыкаешь. Не ко мне ты, месяц, наклоняйся, не для меня свечку жги. Не мне рану на груди прижигай-склеивай, не моя она – больно, тебе говорю, обжигаешь! Не кукла я, не восковая, не тебе игрушка, не из свечки я, не сгорю. Не воск это, видишь?

Не меня ты лепил, руки-ноги не мои по частям собирал, не меня водой обдавал – из речки, из черной, из проруби. Не я горела, не я остывала. Не я плавилась, не меня ты в воде остужал. Не мне было горячо-холодно, не я то в огне, то в проруби. Отвернись – не я это, не я!

Гляди, волосы у меня черные. Не длинные, не до пояса, не восковые – не я это. Не в моих волосах звезда, не в моем сердце месяц. Не бей по губам – не кукла я твоя, не восковая. Не ты в моем сердце – острый, узкий, с иголками. Не войдешь ты в него, не вместишься, не оцарапаешь, острыми краями не изорвешь. Не потеку я, как речка черная, ни кровью, ни воском, ни водой. И серпом ты не по моей шее, не по моей. И над прорубью – не я это, не я! Волосы у меня черные, а воск из глаз не потечет, черная вода не польется. Не речка у меня в глазах, не ночь и не ты.

Ой, больно, не коли, иголки не втыкай. Ни в сердце, ни живот, ни в голову. Кровь это, видишь, не воск? Испачкаешься, месяц, красным станешь. В прорубь окунешься, черной водой не отмоешься. Холодно тебе будет в речке, в проруби, студено, а на небе красным жаром загоришься. Моим жаром, не воском обожжешься. Сгоришь совсем, из речки не выплывешь. А слова мои острые – иголки. Полетят в тебя, исколют, изрешетят, не кукла я, не восковая, не смолчу.

Наполняйся, месяц, четвертинкой-половинкой, становись круглым. Катись по небу – от меня. За волосы меня не тяни, ко мне не наклоняйся, в глаза не заглядывай, в сердце не коли. Катись, месяц, катись до свечки, до жара. Плавься, месяц, над свечой гори, красней и в речку и в прорубь. Ау, месяц! Не я это над прорубью, не я!

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ

Вскоре дед мой стал начальником 1-го отделения милиции, и за год до войны ему, наконец-то, дали новую двухкомнатную квартиру на Радищева.

Бабушке 39, а дед получает на четверых – 75… Бабушке всего 39! Она хороша собой, у нее снова длинные волосы – густые, шелковистые. Она смотрится.

Семьдесят пять рублей. Вечная молодость. Ну да, «бедные тоже смеются». (далее…)