Режиссер, поэт и художник Татьяна Данильянц о бессилии слов перед реальностью, Венеции, любимом кинематографе, русской и армянской родине, об идеале созидательной жизни, «Молодом папе» Соррентино и своей новой книге «В объятиях реки» (Воймега, 2019).

Александр Чанцев: Ты по-возрожденчески занимаешься столь многим — кино, поэзией и фотографией. Что-то на определенных этапах важнее? Что-то, возможно, вообще самое главное для тебя?

Татьяна Данильянц: Все эти занятия связаны с моими, назовем их так, органами понимания/ распознавания окружающей реальности, это результат их работы. Все эти занятия одинаково для меня важны. Работают эти «органы» несколько по-разному, попробую объяснить, как я это ощущаю.

Кино, в принципе, тотальное занятие. Проверено временем, что когда я делаю фильм: снимаю, монтирую, — то не могу писать стихи или делать арт-проекты. И связано это не только с чрезмерной занятостью. (далее…)

Симона Вейль. Тетради. Том 3: февраль-июнь 1942 / Пер. с фр., сост. и примеч. П. Епифанова. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2019. 608 с.

Жизнь Симоны Вейль легко умещается в четыре строчки — цитата из предисловия к 1-му тому «Тетрадей» («Издательство Ивана Лимбаха», 2016): «В 26 лет — уход преподавательницы философии на завод, в рабочую среду, в 27 — на испанскую войну, в 32 — участие в зарождающемся движении Сопротивления (эпизодическое, но важен сам факт), в 33 — отъезд в Лондон, в ставку “Свободной Франции”, в 34 — смерть, вызванная истощением и переутомлением». Все это время она напряженно писала — и, несмотря на то, как, из-за той же биографии во многом, ее пытались изобразить то новейшей святой и мученицей, то богоборцем и даже юдофобкой, ее творчество все еще медленно приходит к читателям.

Так, после двухтомника 2016 года, вышел третий том «Тетрадей» Симоны Вейль. Событие далеко не столь шумное, как публикация и переводы «Черных тетрадей» Хайдеггера, где тот что-то все же писал о своих отношениях с национал-социалистической партией и еврейским вопросом, да и заведомо камерное ровно в той же мере, как сама Симона была философом не манифестов, но тишины. О ней, как, например, Владимир Бибихин, она много и пишет — см. ее совершенно исихастское «Нет блаженства, которое стоило бы внутреннего безмолвия». Но сходство с Хайдеггером найдутся в самом нарративе: философствование, но очень свободное, в формате выписок, заметок, мыслей на полях, даже дневника. Из «Тетрадей» потом «вырезали» главную книгу Симоны «Сила тяжести и притяжения», а полное издание, 2600 страниц мелким шрифтом, состоялось во Франции только недавно, в 2006 году. Впрочем, интенция различается — если Хайдеггер предполагал публикацию своих тетрадей, лишь отсрочил их выход, завещав напечатать их в конце собственного ПСС, то Симона — Симона была Симоной. (далее…)

Мы уже писали об Анандамаи Ма и публиковали сборник ее изречений (см. здесь). Поэтому на этот раз вместо предисловия ко второму выпуску ее Указателей – несколько ее собственных слов о самой себе:

— Вы низвели это Тело на физический уровень для завершения вашей работы здесь внизу, для вашего духовного подъема

— Это Тело не появилось, чтобы пожинать плоды прошлой кармы… Вы все хотели Его и теперь Оно у вас. Поэтому играйте какое-то время с этой куклой

— Все действия в этом Теле происходят лишь для служения вашим коллективным потребностям

— У этого тела нет желаний, нет намерения или цели – все происходит спонтанно

— Для этого тела существует только Одно; нет даже возможности появления иного (далее…)

Хлебников О.Н. Заметки на биополях: Книга о замечательных людях и выпавшем пространстве. М.: Время, 2018. («Диалог»).

Когда человек берётся за мемуары, он хочет поделиться великой радостью — общением с прекрасными людьми, какими-то каверзными случаями из жизни, рассказать, как всё было на самом деле… Да мало ли причин? Важно, чтобы эти воспоминания основательно врезались в память читающего, а то и вошли бы в народ (или в малую его часть — интеллигенцию).

Олег Хлебников — поэт, во время Перестройки и в 1990-е, когда хлынула ранее запрещённая литература, в качестве журналиста работал в «Огоньке» и «Новой газете», был дружен со многими деятелями культуры.

«Заметки на биополях» состоят из трёх частей — «Три отца и много дядек» (документальная повесть), «Улица Павленко» (староновогодняя поэма) и «Ушедшие поэты» (эссеистика). В этом и есть весь Хлебников — мемуарист, поэт и журналист, соответственно. (далее…)

О, грустно, грустно мне! Ложится тьма густая
На дальнем западе, стране святых чудес.
А.Хомяков

Чёрт возьми, — думал я, мы тоже изобрели
самовар… у нас журналы… у нас делают
офицерские вещи… у нас…
Ф.Достоевский

1

С детских лет Достоевский мечтал о путешествии по Европе:

«Рвался я туда чуть ли не с первого моего детства, когда в долгие зимние вечера, за неумением грамоте, слушал, разиня рот и замирая от восторга и ужаса, как родители читали на сон грядущий романы Радклиф, от которых я потом бредил во сне и лихорадке». Им овладела, по его же собственным словам, «неутолимая жажда <…> перемены мест».

Однако судьба распорядилась самым неожиданным образом, отправив Фёдора Михайловича не на запад, а на восток. 24 октября 1849 году в 12 часов ночи, когда куранты Петропавловской крепости играли на колокольцах «Коль славен», Достоевского, приговорённого по делу петрашевцев, увозили из Петербурга.

Согласно приговору военно-судебной комиссии, Достоевский за недонесение о распространении преступного, о религии и правительстве письма литератора Белинского¹ был лишен всех чинов, прав, состояния и приговорён к смертной казни «расстрелянием». Приговор был изменён: Достоевскому — четыре года каторги, потом рядовым. Но помилование должно быть объявлено по завершению ритуальной части казни. «Эффектный», невероятный по изощрённой фантазии сценарий был с садистским воодушевлением расписан судом при личном участии Николая I. Согласно режиссёрскому замыслу Николая Павловича вначале должна была состояться церемония гражданской казни на плацу Семёновского полка. Учитывались все детали: преломление шпаг, облачение в белые рубахи, размер эшафота, темп барабанного боя и даже одежда священника. После церемонии гражданской казни барабанная дробь прекращалась, следовала пауза, и — в абсолютной тишине зачитывался рескрипт о помиловании — к потрясению приговорённых и всей публики, собравшей на плацу. Что и было в точности исполнено 2 января (по новому стилю) 1849 г.

Достоевский был заключён в камеру № 9 «Секретного дома» Алексеевского равелина и уже через некоторое время после эшафота писал брату Михаилу: (далее…)

Вопрос из зала: А может произойти так, что слово «гендер» заменится каким-то другим словом в законодательстве?

Анна: У нас скорее всего будет закон о равенстве мужчин и женщин в России, хотя это позапрошлый век, но лучше, чем ничего. [Из конспекта лекции содиректора программы «Гендерные исследования» ЕУСПб Анны Темкиной, фрагмент общения с аудиторией.]

Феминизм третьей волны — шумный и пестрый. Social justice warrior, борцы за социальную справедливость — так они сами себя называют. Впрочем, когда женщины хоть в чем-то объединяются, создать социальную истерику из ничего — раз плюнуть, главное — сплотить ряды и организоваться. И так как нет четкой формулировки, какие именно конкретные цели на этот раз перед женщинами стоят, то на первый план вышло умение выступить единым фронтом в нужный момент. Феминизм как всемирный полигон для отработки навыков массового удара по врагу в том случае, когда дана отмашку: к бою!

Ваши намеки оскорбительны, женщина это не сексуальный объект!
Ты сказал, что мне идет декольте, это сексизм!
Как ты мог меня бросить, это го-стинг!
Не смейте упрекать пострадавшую, это виктимблейминг!
Я тебя дважды на дню встречаю, это сталкинг!
Ты снисходительно со мной разговариваешь, это менсплейнинг!
Не сиди широко раздвинув ноги, это менспрединг!
Не называй меня идиоткой, это газлайтинг!
Не повторяй мои идеи вслух, это хипитинг! (далее…)

ОКОНЧАНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ

Есть параллельная, косвенно связанная с Муаммаром тема: те же страны Залива, их аналогичная Ливии богатая «природная рента», и их стремление, — не повсеместное, но местами очень заметное, – применить богатство в благом ключе для общества.

Страны Залива, конечно, работают на условное благо своих граждан. Но пока что не всегда умело, так как опыт государственности у них крайне мал и, главное, всё осуществляется при помощи иностранных советников. Которые дают им советы по организации государственной работы, разумеется, в рамках своего, западного опыта. С другой стороны, думаю, что никто перед советниками не ставит задачи по внедрению в странах Залива демократических институтов.

Если присмотреться — там очень жёсткие механизмы контроля граждан, про неграждан и не говорю. Ну и, разумеется, они занимают крайне активную позицию во внешней политике. Последнее довольно долго не осознавалось западными странами — не по причине небывалой мудрости и прозорливости деятелей из стран Залива, а по совсем другим причинам…

По причинам углеводородным?

Это тоже, да ещё и разница менталитетов, которую никто не отменял.

До эпохи создания нефтяных концессий на Аравийском полуострове проживали враждовавшие между собой бедуинские племена, а до 1960-х (грубо говоря) даже концессии им не помогали зажить счастливо и богато. Откуда же им набраться опыта? Неужели за последние 50 лет? Жили они всегда так, как ты видел на Сокотре. Возможно даже хуже, потому, что на Сокотре ты, наверное, застал йеменский коммунизм: школы, какие-то подобия колхозов.

Твоё предположение звучит интригующе, но всё же: а были ли у йеменского коммунизма реальные преимущества перед традиционным аравийским племенным укладом?..

Думаю, что да, были — их дети всё-таки пошли в школы, существенно снизилась детская смертность, и пр. Вообще, на Сокотре вспоминают те времена хорошо, очень жалуются на воинствующий исламизм. В этом отношении мусульманским странам нелегко: критиковать закручивание гаек и стремление сделать так, как было во времена Пророка (к чему призывают консервативные проповедники) — значит критиковать самого Пророка, так что на открытый конфликт с радикально настроенными движениями власти большинства мусульманских государств не идут. А с другой стороны — свободы хочется, тем более что не так уж давно мусульманские ныне общества, включая и сокотрийское, вели вполне себе светский образ жизни. (далее…)

Лингвист, этнолог, переводчик, стипендиат Фонда Марии Склодовской-Кюри (MSCA), научный сотрудник Института изучения культуры и общества Университета Наварры в Памплоне Сарали Гинцбург — об Африке и Ближнем Востоке, о транзитивных текстах и «академическом варварстве», о магрибско-европейских поэтических батлах, о демократии и «свободных флиртующих интеллектуалах».

Игорь Сид: Когда Институт перевода готовил в Москве Русско-арабскую школу переводчика, нам порекомендовали пригласить руководителем тебя, на тот момент преподавателя Хьюстонского университета в США, — как одного из самых разнообразных, в плане кураторского и исследовательского опыта, арабистов и востоковедов. И вот первый вопрос: зачем (сейчас) нужны востоковедение и арабистика?

Сарали Гинцбург: Хороший вопрос, — потому что ответ может звучать неоднозначно. С одной стороны, в России сегодня довольно много вузов, предлагающих изучать различные аспекты востоковедения, их в разы больше по сравнению с годами, моего студенчества. Это должно бы говорить о том, что востоковедение всё более интересно обществу – и, заметим, одно из первых мест в списке востоковедных профессий занимает арабистика. С другой стороны, нет ощущения, что профессия востоковеда в этом самом обществе реально востребована. Аналогично, в Европе значительная часть крупных вузов, заметив низкую рентабельность этой профессии, закрыли или расформировали востоковедные свои отделения, предлагая просто курсы восточных языков, культуры и религии. (далее…)

Для русского не посмотреть хотя бы раз фильм «Ирония судьбы, или С легким паром!» Эльдара Рязанова (1975) — все равно что ни разу в жизни не попробовать салат оливье. Чем же так тронул всех этот фильм? Одна из причин — эту волшебную сказку мы знаем с детства. Во время просмотра фильма она все время шевелится в глубине нашего сознании, рассыпая на его поверхности блики счастья.

Тезис о сходстве фильма Рязанова со сказкой не нов, но мы обсудим детали, которые пока не привлекали к себе особого внимания.

Итак, «В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь, у царя было три сына. Вот дети и говорят ему:

— Отец благословил, и они поехали в разные стороны». («Хрустальная гора» из сборника А.Н. Афанасьева)

Женя Лукашин поехал с тремя друзьями в баню мыться. Друзья отправили его в бессознательном состоянии на стальной птице (самолете) в Подземное царство.

«Иван-царевич ударился о сырую землю, сделался ясным соколом, взвился и полетел в тридесятое государство». (там же)

Тогда отчего же у вас Подземное царство? — спросит читатель. (далее…)

Рецензия на роман Бориса Бужора «ДК». Опубликовано: АСТ. Серия: Городская проза. ISBN: 978-5-17-118380-6

Сам по себе вопрос «Легко ли создать в провинции независимый театр и что для этого нужно?» сразу после того, как его задают, расползается, словно лоскут, на бесконечные тряпочки других вопросов. Подчас эти иные вопросы, как кажется на первый взгляд, не имеют с основным ничего общего. Однако можно написать целый катехизис из вопросов и ответов, но понятно и без того — создать что-то только из одного своего желания, из страстной амбиции, тяжело. В провинции — тем более: слишком много завистников и все они слишком близко расположены.

Писатель Борис Бужор, прежде всего, начинающий драматург и режиссер нескольких спектаклей, которые ставил на протяжении последних двух-трех лет в созданном им театре «Компромисс». Именно о его становлении (Борис не стал менять названия, в книге так и есть — театр «Компромисс») и печальном закате написан роман «ДК».

Если посмотреть на роман через сильное увеличение, что же мы увидим? В небольшом городе в центре России есть два театра — областной и муниципальный. Зрители между ними давно поделены, у каждого своя поляна. Есть еще и набирающий обороты театр кукол. Который быстро и уверенно уходит от условного материнства и детства к серьезным постановкам. Главный герой романа Платон работал завлитом в муниципальном театре, но по каким-то тёмным причинам был оттуда изгнан. В кукольном и областном все места заняты на много лет вперед. Что же делать? Уйти из культурной жизни и построить очередной супермаркет? Нет. Никогда. Нужно всем им показать, чего я стою, всем им утереть нос. (далее…)

У меня на сегодня есть одна тема. Пока она не изменилась, давайте начнем.

Я просмотрел несколько вопросов, заданных ранее. Некоторые из них касались изобилия и полноты жизни. Ещё были вопросы о правильности или неправильности искать богатство, об отношениях между богатством и окружением. Стремиться к обильной жизни — хорошо это или плохо?

Когда говорится об изобилии, первое, о чем люди думают, — это о множестве вещей. Вещи вокруг вас. На самом деле это самый поверхностный уровень, совсем не важный. Более фундаментальный аспект: изобилие — это чувство изобилия.

Что означает слово «изобилие» (abundance)? Оно пришло из латинского языка и первоначально означало «переливание через край», «избыточность». Переполнение.

Можно окружить себя большим количеством вещей, не имея при этом чувства изобилия. Вы не счастливы тем, что у вас есть. Вы ищите больше. Действительно, это не изобилие, если нет чувства изобилия. (далее…)

Из цикла «Диплом «Пушкин в Петербурге»»

Он и не мыслит счастья без примет
Топографических, неотразимых.
Александр Кушнер

У меня — «рукописей клочья», по меткому слову Шаламова, меж тем как строгий бог увлечён работой новой, ворох песен моих старых выметает за порог. Надо бы мне поспешить, на лету поймать эти клочья и найти в них детали-жемчужины необратимого времени.

Найти застывший слепок старой улицы и холм с площадью со старым фонтаном. Найти подъезд с зеркалами венецианского стекла и деревянную крутую лестницу с резными перилами. Я вижу орнаменты витражей на окнах лестничных площадок: бирюзовую вазу с золотыми цветами, фантастических львов и диковинные растения. Возникает театр романтических полутеней — гётевские, гельдерлиновские, клейстовские образы — завораживающие «schwankende Gestalten». Трудно следовать заветам строгих романтиков, справедливо полагавших, что филология — любовь к подробностям, уверенных в том, что в этом мире нет ничего более романтического, чем то, что мы называем обыкновенно нашей жизнью и что записанное трансформирует исчезающий и текущий мир в метафизический. Не потерять бы мне звена в цепи хода времени, не потерять бы местечка в переменах мест. (далее…)

Предисловие главного редактора интернет-журнала «Перемены» Глеба Давыдова о проекте Гутамы Сиддартана — серии эссе о русской литературе — читайте здесь.

Марина Цветаева поет: «… как душные цветы» и поднимает руки к небу. Анна Ахматова тоже поднимает руки и танцует. Движения их рук словно волны под сенью крыльев Лебедя, летящего над Доном. Белые цветы расцветают в наших руках. Цветаева говорит: «Имя твоё — птица в руке», её переполняет радость. Ахматова ей в ответ: «Я не люблю цветы…». Белые цветы вырываются из её рук, как падающие звезды.

Лебедь, предвестник удачи. Лебедь, ты как тучечёс. Лебедь, спутник наших детских игр. Когда Лебедь пролетает над нашими головами, мы поднимаем руки и поем: «Лебедь, Лебедь, это наши цветы». В наших руках расцветают белые цветы. Цветы, которые принесут нам удачу. Принесут процветание тамильским семьям, когда эти цветы расцветут у них в руках.

Лебедь, моя ностальгия. Мой Лебедь летит над Доном. Время летит, качая крыльями, словно Крейцерова соната.

Ой ты, наш батюшка тихий Дон!
Ой, что же ты, тихий Дон, мутнехонек течешь?
Ах, как мне, тихому Дону, не мутну течи!
Со дна меня, тиха Дона, студены ключи бьют,
Посередь меня, тиха Дона, бела рыбица мутит.

Я слышу старую казачью песню.

Душа Михаила Шолохова скользит над гребнями волн Дона, словно наблюдая, как меняется Россия – как она растет и разрушается, пребывает в горе и радости, надеется и теряет надежду — словно литература, свидетель жизни. (далее…)

Сегодня «Перемены» начинают публиковать серию колонок-эссе индийского поэта и литератора Гутамы Сиддартана (Gouthama Siddarthan), посвященных… русской литературе.

Точнее будет сказать – тамильского поэта, поскольку тамилы – это особая нация внутри семьи индийских народов, народ со своей особой традиционной культурой. Тамил-Наду – штат на юге Индии. Именно здесь в большинстве своем живут тамилы. Это место, где поэзия неотделима от духовных практик и трансцендентального мистицизма. Место с особым градусом и вкусом. Место полное чудес и пропитанное истинной любовью и любовью к истине. (далее…)

Мик Уолл. Последние гиганты. Полная история Guns N’ Roses / Пер. с англ. А. Поповой. М.: Эксмо; Бомбара, 2018. 512 с.

Зачем, казалось бы, читать полтысячи страниц о группе, даже если «I used to love her» (записи на кассеты TDK в школе и Аксель как икона моды, довольно слабый концерт «Ганзов» с одним Акселем и уже мощный в воссоединенном составе в прошлом году) и не знаешь ее биографию детально, но — догадываешься. Что эта самая биография изначально довольно скудна, не блещет никакими изысками и отклонениями от схемы. Играли — дебоширили — распались, вот и все. Ни Zeitgeist, как в биографии вечного Джаггера, ни особых приколов, как в «Жизни» Кейта Ричардса, ни метафизики Моррисона, а только виски и героин Слэша и ботокс и пересадка волос Акселя.

Но не знаю, в чем дело, но на каком-то этапе на текст подсаживаешься, он несется, да и ты гонишь, почти оторваться не можешь, как от драйвого боевика Джона Ву, скажем. Конечно, тут непосредственная заслуга автора. Ведь он не только журналист со стажем, но и героев книги интервьюировал, когда те еще героями только становились, при этом с менеджером группы почти дружил, с Акселем ссорился (ок, это не новость, зная характер того) — и их размолвка, касавшаяся чуть было не состоявшейся дуэли лидера Guns N’ Roses и Винса Нила из Motley Crue, стала одним из сюжетов этой книги. В которой автора действительно характеризует большая вовлеченность — он и очень любит группу, и упрекнуть горько может во всех их излишествах, и смачно пошутить не дурак. (далее…)