Слава Тебе за промыслительные встречи с людьми.
Акафист «Слава Богу за всё»

Судьба сводила меня в новой жизни с необычными людьми, некоторых из них я считаю своими наставниками. Они был очень разными, но объединяла их жажда познания себя и Мира, стремление постигнуть тайны Бытия; любопытно, что все они были ровесниками – 1933-1934-го года рождения. О Льве Константиновиче Петрове и его миропонимании я рассказал в статьях на сайте «Перемены» (1); Лев Вячеславович Клыков (2) написал несколько книг, в 2012 г. он переехал из Москвы в Крым, в интернете есть видео его бесед на разные темы. Первыми наставниками, с которыми я общался до окончания их земного пути были Андрей Иванович Якушкин и Майя Максимовна Боковая – о них и пойдёт далее речь. Здесь уместно процитировать последний абзац Введения из книги Владимира Шмакова, в котором он замечательно охарактеризовал таких людей (3). Для меня это стало напутствием в новой жизни. (далее…)

Колея эта – только моя!
Выбирайтесь своей колеёй.
Владимир Высоцкий

Мне уже 72 года! Недавно опубликована очередная статья на тему миражей будущего (1) и утвердилось интуитивное понимание, что заканчивается важный этап моей новой жизни. Как она начиналась? Наверное, наглядней этот процесс можно отразить в стиле эссе – родоначальник этого жанра Мишель Монтень полагал, что «нет другого связующего звена при изложении мыслей, кроме случайности», поэтому такой стиль передаёт естественный процесс думания. При этом спонтанность написания текста создаёт ощущение сиюминутной естественности.

Выдающийся исследователь в области практических приложений теории вероятности и самобытный мыслитель Василий Налимов связывал спонтанность с сопричастностью сознания человека космическому началу Мира (1). У меня в новой жизни даже появился такой афоризм: «чем событие маловероятнее, тем оно значимей» – в этом я часто убеждался, вспоминая прожитые годы. В дальнейшем повествовании буду стараться выдерживать хронологический порядок, что оказалось довольно трудно – спонтанность даёт себя знать, да и память у меня далеко не феноменальная… (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ — ЗДЕСЬ.

30 января 1978

У Бхагавана есть особый способ вести своих преданных: он никогда не даст нам понять, насколько мы продвинулись в своей практике само-пребывания. Он настолько искусный гуру, что никогда не позволяет никакому «я» возникнуть внутри нас и с гордостью заявить: «Я прогрессирую на пути!» И хотя мы можем быть очень продвинутыми, мы будем чувствовать себя самыми ни на что не годными. Как выразил это Бхагаван в стихе 39 «Свадебного венка Шри Аруначале»: «О, Аруначала! Какой силой могу я, который хуже собаки, искать и найти тебя!»

Несмотря на то, что мы часто бываем способны развернуться на 130° или 140° от всех объектов к Естеству, мы все равно будем чувствовать, что все наши потуги удручающе неадекватны. Мы, словно маленькие дети, чей рост остается незамеченным для них самих и даже для их родителей, которые видят их ежедневно. Но, тем не менее, мы растем. Хоть мы и не знаем, что для нас лучше всего, Бхагаван знает, и исходя из этого он будет взращивать нас тем путем, который лучше всего подходит нашей нынешней стадии развития. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ ЗДЕСЬ.

Истинно визионерское творчество Карл Юнг сравнивал со сновидением: «Великое произведение искусства подобно сновидению, которое при всей своей наглядности никогда не истолковывает себя само и никогда не имеет однозначного толкования… Чтобы понять его смысл, нужно дать ему сформировать себя, как оно сформировало поэта. Тогда-то мы и поймем, что было его прапереживанием… Органически растущий труд есть судьба автора и определяет его психологию. Не Гёте делает «Фауста», но неким психическим компонентом «Фаустом» делается Гёте».

Парадоксальность последнего утверждения Юнга не вызвала бы у Достоевского ни малейшего удивления. Он мыслил схожим образом, когда писал: «Человек всю жизнь не живет, а сочиняет себя, самосочиняется». Или: «…жизнь — целое искусство… жить значит сделать художественное произведение из самого себя».

В полной мере разделял Достоевский и убеждение в тождественности художественного творчества и способности видеть сны. Для Юнга главной предпосылкой для такого сравнения являлся бессознательный характер обоих процессов, обуславливающий их визионерскую косноязычность (неопределенность, противоречивость, метафоричность), понять которую, по Юнгу, можно лишь, вчитываясь в текст самого произведения (сновидения), а не отыскивая какие-то изъяны в личности их автора (как то делал Фрейд). (далее…)

ОКОНЧАНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ ЗДЕСЬ.

3.

После Революции в России рухнула еще одна идеология – христианская. Рухнула она и в Западной Европе. Достаточно вспомнить о позиции христианских Церквей во время Первой Мировой войны. «Церкви… одобряли войну и становились подразделениями правительства или проводниками политики правительства. Влиятельное духовенство благословляло штык как инструмент, посредством которого можно восстановить Царство Божие. Церкви направляли капелланов в формировавшиеся армии» (Эрл Кернс, «Дорогами христианства», Протестант, 1992, 1. Церкви во время мировых войн и революций).

Кернс пишет об Американских Церквях, но так же вели себя и все остальные христианские Церкви в воюющих странах. Поэтому европейские народы относились к своим Церквям так же, как к властям, что гнали их на убийственную войну. Более того, рухнули три европейские империи – Российская, Германская и Австро-Венгерская, которые оказывали религии государственную поддержку. В Советской России, вдобавок, религия, согласно Жан-Жаку Руссо и Карлу Марксу, была объявлена «опиумом для народа». Эту фразу иронически преобразует Остап Бендер, спрашивая отца Федора: «Почем опиум для народа?» Суть иронии состоит в том, что, отделенный от государства отец Федор превращается в предпринимателя, движимого меркантильными интересами. Теми же интересами руководствуются и польские ксендзы, охмуряющие Козлевича. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ ЗДЕСЬ.

2.

Романы Достоевского и он сам – еще один источник для пародий Ильфа и Петрова.

Достоевский, что называется, переночевал в финале «Двенадцати стульев». Подмечено сходство эпизода самоубийства Свидригайлова из «Преступления и наказания» с последними приключениями убившего Бендера Воробьянинова (см. Майя Каганская и Зеев Бар-Селла, «Мастер Гамбс и Маргарита», Тель-Авив, 1984).

Совпадают общий стиль описания и детали: ночной туман, пьяный на улице, разговор со сторожем

Достоевский: «Он злобно приподнялся, чувствуя, что весь разбит; кости его болели. На дворе совершенно густой туман и ничего разглядеть нельзя. Час пятый в исходе; проспал! Он встал и надел свою жакетку и пальто, еще сырые. Нащупав в кармане револьвер, он вынул его и поправил капсюль…

Молочный, густой туман лежал над городом. Свидригайлов пошел по скользкой, грязной деревянной мостовой, по направлению к Малой Неве… Какой-то мертво-пьяный в шинели, лицом вниз, лежал поперек тротуара. Он поглядел на него и пошел далее…. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ.

Для начала отметим, что в Евангелиях поиски Небесного Царства сравниваются с поисками сокровищ (чем, напомним, в романе занимается Остап Бендер):

«Еще подобно Царство Небесное сокровищу, скрытому на поле, которое, найдя, человек утаил, и от радости о нем идет и продает все, что имеет, и покупает поле то. Еще подобно Царство Небесное купцу, ищущему хороших жемчужин, который, найдя одну драгоценную жемчужину, пошел и продал все, что имел, и купил ее. Еще подобно Царство Небесное неводу, закинутому в море и захватившему рыб всякого рода» (Мф?13.44–52).

— Но ведь Остап – мошенник! – может возразить читатель. – Какой уж тут евангельский дух! (далее…)

Но зачат я был ночью порочно…
В. Высоцкий

1.

Валентин Катаев так описал появление на свет Остапа Бендера:

«Тогда я носился со своей теорией движущегося героя, без которого не может обойтись ни один увлекательный роман: он дает возможность переноситься в пространстве и включать в себя множество происшествий, что так любят читатели….увлекаясь гоголевским Чичиковым, я считал, что сила “Мертвых душ” заключается в том, что Гоголю удалось найти движущегося героя…Поиски бриллиантов, спрятанных в одном из двенадцати стульев, разбросанных революцией по стране, давало, по моим соображениям, возможность нарисовать сатирическую галерею современных типов времен нэпа. Все это я изложил моему другу и моему брату, которых решил превратить по примеру Дюма-пера в своих литературных негров: я предлагаю тему, пружину, они эту тему разрабатывают, облекают в плоть и кровь сатирического романа. Я прохожусь по их писанию рукой мастера. И получается забавный плутовской роман». Вскоре, свидетельствует Катаев, «передо мною предстали мои соавторы… Один из них вынул из папки аккуратную рукопись, а другой стал читать ее вслух. Уже через десять минут мне стало ясно, что мои рабы выполнили все заданные им бесхитростные сюжетные ходы и отлично изобразили подсказанный мною портрет Воробьянинова, но, кроме того, ввели совершенно новый, ими изобретенный великолепный персонаж – Остапа Бендера, имя которого ныне стало нарицательным, как, например, Ноздрев. Теперь именно Остап Бендер, как они его назвали – великий комбинатор, стал главным действующим лицом романа, самой сильной его пружиной. Я получил громадное удовольствие и сказал им приблизительно следующее:

— Вот что, братцы. Отныне вы оба единственный автор будущего романа. Я устраняюсь. Ваш Остап Бендер меня доконал» (В.Катаев. «Алмазный мой венец»). (далее…)

ОКОНЧАНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ ЗДЕСЬ

«Fire walk with me»

Twin Peaks — мифопоэтическая топонимика, знаменующая двумирность, здесь налицо — городок в лесу. Лес — традиционное место инициаций; в мифологических и фольклорных текстах он часто предстает как «иной мир» или место, где находится вход в царство смерти.

Таким лес предстает в «Божественной комедии» Данте (этот зачин Inferno вполне может быть предпослан истории Дейла Купера):

Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины.
Каков он был, о, как произнесу,
Тот дикий лес, дремучий и грозящий,
Чей давний ужас в памяти несу!
Так горек он, что смерть едва ль не слаще.
Но, благо в нем обретши навсегда,
Скажу про все, что видел в этой чаще.

Как отмечала в своей работе «Поэтика страшного: мифологические истоки» Е. С. Ефимова, исследовавшая тексты быличек, отразивших опыт соприкосновения человека с «потусторонним», русского населения Сибири, «в мифологических традициях большинства народов «лес» противопоставлен «дому», «селению», как «чужое» — «своему», «смерть» — «жизни».

Лес окружает мир мертвых, здесь обитают духи-хозяева и особые божества, связанные с представлениями о смерти, здесь происходят обряды инициации… Лесной мир, в котором оказываются герои былички, несовместим с реальным, обыденным миром. Это параллельное пространство, границу которого человек преодолевает незаметно для себя. Тот реальный лес, где ведутся поиски заблудившегося, не равен мифологическому лесу, в который он перемещается, оказавшись во власти лесного духа. Мифологический лес — мир потусторонний… Мир лешего сродни миру зазеркалья, попав в него, «живой» сбивается с пути, начинает плутать, путать правое и левое, север и юг. В быличках рисуется образ заколдованного места, концентрирующего все свойства «чужого» пространства». (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ ЗДЕСЬ

Сэлинджер в Лимбе

Если Франц Кафка посвятил свою жизнь изображению возможного через невозможное, другой выдающийся художник ХХ столетия попытался выразить невозможное — собственный инфернальный опыт, приобретенный во время войны, — посредством возможного — простой истории подростка с Madison Ave.

В одном из рассказов Джерома Дэвида Сэлинджера присутствует прекрасная метафора всего его творчества. Герой истории сержант Икс, в котором угадывается alter ego самого Сэлинджера, любил перечитывать надпись на форзаце книги, принадлежавшей арестованной им немке. «И вот сегодня, вернувшись из госпиталя, он уже третий раз открывал эту книгу и перечитывал краткую надпись на форзаце.

Мелким, безнадежно искренним почерком, чернилами было написано по-немецки пять слов:

«Боже милостивый, жизнь — это ад».

(далее…)

ОКОНЧАНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ ЗДЕСЬ

Но вернемся в октябрь 1836-го. Итак, по ряду обстоятельств «можно датировать свидание у Полетики с точностью до нескольких дней: оно произошло между 28 октября и 3 ноября» (С. Л. Абрамович, «Пушкин в 1836 году», Накануне 4 ноября).

3 ноября названо потому, что 4 ноября Пушкин получает т.н. диплом рогоносца и посылает Дантесу вызов на дуэль. Мы уже приводили мнение Владимира Соловьева, что ничто не вынуждало Пушкина реагировать таким образом на анонимные письма.

В подобном роде оценивает этот вызов на дуэль и современная итальянская исследовательница Серена Витале: «Летопись поединков в России не помнит случая, чтобы сатисфакции требовали по анонимным письмам, но это едва ли было единственным нарушением Пушкиным ритуалов и традиций. Удивительно другое: поединок с Дантесом серьезно скомпрометировал бы жену Пушкина, ведь общество, не знающее о дипломах, будет гудеть, посыплются обычные перлы чешущих языки – нет дыма без огня. Тогда поступки гораздо более серьезные, чем чрезмерно навязчивое ухаживание, были бы приписаны поклоннику Натальи Николаевны. Но Пушкин, закаленный знаток «шепота, хохотни глупцов», человек, сведущий в законах «пустого света», так или иначе проглядел это. Вместо этого преобладающими чувствами были гнев и боль, острое чувство оскорбленной гордости и чести, ярость. Они возобладали и заглушили голос рассудка и здравого смысла. Как мы знаем, поэт не отличался ни тем ни другим» (Серена Витале, «Тайна Дантеса, или Пуговица Пушкина», «Алгоритм», 2013, Анонимные письма). (далее…)

ОКОНЧАНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ ПРЕДЫДУЩЕЕ ЗДЕСЬ

Заметки на полях романа Евгения Сорокина «Пуштунвали»

В эти дни исполнилось 39 лет со дня начала боевых действий в Афганистане. Также 30-летию вывода советских войск посвящается…

*

Евгению Сорокину тут же (кто б опять подумал!) вторит А. Проханов:

«Афганцы грелись у костерка, кипятили котелок, подкладывали дощечки и щепочки. И им на головы с хрястом и хрипом прыгали солдаты спецназа. Заваливали, месили кулаками, глушили прикладами…»

Ну и, — устами комбата Калмыкова («Война с востока»), — горькое резюме:

«Здорово получается, по-людски!.. Они нас в дом пустили, а мы их молотками по башке!..»

Неминуемо начинают прилетать и «ответки» со стороны пуштунов, тут же организовавшихся и взявшихся за оружие: душманы устраивают нашим жуткую душегубку в туннеле под Салангом… Действие родило противодействие, дальше уже — цепная реакция. Психологически сильно описана и реакция бывшего поначалу против ввода войск генерала Федоткина на смерть полковника Артемьева, своего приёмного сына, похороненного без почестей и в братской могиле, его бессилие и бешенство, когда он в ответ на Саланг впервые поднимает «в воздух всё, что может летать», приказав «израсходовать… весь боекомплект всех лётных эскадрилий», долбить по всем квадратам до последнего снаряда… Запылали склоны гор, и «сколько погибло душманов, а сколько дехкан — никогда не узнать», — стонет автор. (И тут же — хула генерала в адрес Кремля — горькая, в воздух: «…Что армия из солдатиков, чьих-то сыновей состоит, откуда им знать? А войну затевают…») (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ ЗДЕСЬ

Страшный мир Франца Кафки

Обращение Ф. М. Достоевского к мифу было обусловлено психологически. Мифологемы смерти-возрождения, проникавшие в его сочинения бессознательно, были призваны снять или сделать более терпимыми те неразрешимые психические проблемы, которые разрывали его на части. Это сочетание мифопоэтики и психопоэтики стало характерной чертой «мифологического» романа XX века.

Елеазар Мелетинский настаивал в свое время на необходимости «подчеркнуть такую важнейшую особенность неомифологизма в романе XX века, как его теснейшую, хотя и парадоксальную, связь с неопсихологизмом, т. е. универсальной психологией подсознания, оттеснившей социальную характерологию романа XIX в». Там, где Мелетинский увидел парадокс, я вижу закономерность.

Представители «неомифологизма» ХХ века обращались к мифу — сознательно, как Томас Манн и Джеймс Джойс, или бессознательно, как Франц Кафка и Джером Дэвид Сэлинджер, — по той же причине, что и Федор Достоевский, — они искали в нем разрешения собственных психических противоречий и конфликтов. Эпоха Просвещения с ее культом разума, восходящим к картезианскому «cogito ergo sum», не смогла объяснить человеческую природу во всей ее полноте. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ ЗДЕСЬ

Отметим, что традиция, согласно которой Николай I строил свои отношения с женщинами, сложилась при дворе русских императоров с самого начала. Мы назовем эту традицию гвардейской. Хотя бы потому, что у истоков ее стоял первый (и по времени, и по положению) гвардеец Петр Первый, который сам называл себя Kaptain Piter.

Вот известная история женитьбы Петра на Екатерине I (до коронации Марте Скавронской) в современном изложении: «во время войны в Ливонии при взятии Мариенбурга Марта попала к некоему капитану Бауеру в качестве подарка от солдата, который таким способом надеялся выслужиться в унтер-офицеры. А потом сам Бауер, движимый теми же мотивами, подарил красивую девушку самому фельдмаршалу Шереметеву. У престарелого по тем временам пятидесятилетнего Шереметева Марта прожила не меньше полугода, числясь в прачках, но фактически выполняла роль наложницы. В конце 1702 года или в первой половине 1703 года она попала к Александру Меншикову. Как получил ее любимец Петра, достоверно неизвестно, однако, скорее всего он попросту отнял миловидную девушку у фельдмаршала. У самого Меншикова Марта прожила тоже недолго. К этому времени светлейший князь надумал остепениться, и у него появилась невеста из приличной дворянской семьи — Дарья Арсеньева. Случилось так, что Петр, бывая в доме у своего фаворита, познакомился с Мартой и забрал ее себе». История дошла до нас в нескольких вариантах, которые различаются лишь количеством переходов Марты из рук в руки. Оставим за скобками вопрос: не является ли эта история, относящаяся к временам легендарным, вымыслом? Главное в другом: никто ее не опровергал. То есть если всего этого и не было, то оно вполне могло произойти при утвердившихся при дворе Петра нравах. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ

Заметки на полях романа Евгения Сорокина «Пуштунвали»

В эти дни исполнилось 39 лет со дня начала боевых действий в Афганистане. Также 30-летию вывода советских войск посвящается…

*

Так что пройдёмся по основным нашим героям.

Живее всех живых (причём везде и всегда) — конечно, Геннадий Сергеевич Малинин, маленький, хоть и совсем не маленький, подлый, власто- и честолюбивый партийный чинуша. В Узбекистане, куда его направило ЦК контролировать размещение войск у границы, считает он окружающих «людишками» «на краю империи»… А располагая информацией о планируемых событиях, уже воображает себя в их центре: он «пробудит богом забытую Азию, своим появлением вдохнёт новую, свежую жизнь в затхлость пустыни…»

Весьма живо и точно описано его возвышенное психологическое состояние ночью на реке, на границе с Афганистаном, когда его — в сущности, недалёкого позёра и фанфарона — потянуло на подвиги… А как буйно, прям по-детски льётся из него фантазия на балконе Дома приёмов ЦК — это же настоящая мрия о том, с какой честью выйдет он из сетей законспирированных резидентов! После чего уже сам Брежнев примет его по возвращению из секретной миссии, свойски хлопая по плечу в благодарность за справку по Афганистану, по запросу ЦК написанную историком Илюшиным, противником войны и переписанную с изменением всех акцентов уже в пользу вторжения им, Малининым!.. (далее…)