1.

Когда-то, еще до разложений, до разломов, в постижении вечных смыслов сознаний, в попытке найти ту единственно верную интонацию себя, странную веру в свое избранничество, когда будущее еще кажется непреднамеренным, когда радостная серьезность жизни еще не пронизана мыслью, а представляется существованием, когда вечерний свет солнца из-под листвы, трехколесный велосипед, дача, утопающая в сирени, вечерний шелестящий полив растений…

Он посмотрел на портреты классиков на стене (он распечатывал их фотографии и прикреплял иголками к обоям), не спеша допил кофе и… все же решил уехать. Да, стать другим, пусть и на один день. А Кларисса и все остальное — грядущее и навязанное, — в конце концов, подождет.

Через час он уже мчался на загородном шоссе. И ему нравилось снова чувствовать себя слегка старомодным в этой своей старомодной машине, и он вдруг действительно обрадовался, что уехал из Москвы. Шоссе с повышением скорости настраивало на сентиментальность.

Солнце было еще высоко, когда он уже подъезжал к деревне, взбирался «на второй» мимо карьера, безжалостно разрытого двумя ржавыми экскаваторами, обычно гремящими на все окрестности. Но сейчас было тихо, и даже экскаваторы, чем-то похожие на огромных замерших жуков, не так уж и оскверняли своим присутствием приглушенный осенний пейзаж, слегка однообразный в своем коричневом и сером, почти без листьев. Разве что кое-где было пронзительно тронуто желтым. И в этой безымянности словно бы еще оставалась какая-то странная надежда… (далее…)

– А если я к десяти вечера подойду, ничего?

– Что надо! Раньше тут и делать нечего. Вот сюда, по натоптышу, и в левое оконце три раза бемц. Я пойму – свои! И открою.

Мужчина лет за сорок, в телогрейке поверх добротной «Аляски» и больших серых растоптанных валенках манерно, по-блатному, двумя пальцами, выцапал изо рта папироску и смачно отщелкнул окурок:

– Деньги как уговорились.

– А фотографировать можно?

– Можно, если охота. А только всё зря: что на плёнку, что на симку, что на Нинку, – он хихикнул. – Не бёрёт нихрена. Муть будет одна, как в телеке, когда антенну выдрать.

– А они что, и зимой прут?

– Прут! Им что? Они ж не деревья. Гипербола сознания, как тут один умник выдал. – В телогрейке с раздражением вкрутил бычок в жухлый утоптанный снег. – Так прут, мать их, что хруст стоит, – он как-то безнадежно-горестно мотнул башкой и зло цыкнул под ноги: — На девятый и сороковой. Понял. (далее…)

10 (22) октября 1884 года родился русский поэт Николай Клюев

«С молотом в руке, в медвежьей дикой шкуре!»

У нас ножички литые,
Гири кованые. Р.н.п.

Приём побеждает дух. Вс.Рождественский

Отдайте поэту родные овины,
Где зреет напев – просяной каравай… (Клюев)

Непримиримый боец с врагами народа, царским самовластием и проклятыми буржуинами, участник двух революций, наследник «древлего благочестия», он заплутал в идеологических лабиринтах собственной страны, которую боготворил и любил безмерно, безотчётно, ревниво и болезненно, до печальных седин. Гонимый и при царе, и при Советах… Но мы забежали далеко вперёд. (далее…)

коктебельский текст

Ибо чара – старше опыта,
Ибо сказка – старше были.

Марина Цветаева. Пушкин и Пугачёв.

Этa печaть коктебельского полдневного солнцa – нa лбу кaждого, кто когдa-нибудь подстaвил ему лоб.

Марина Цветаева. Живое о живом.

Максимилиан Александрович Волошин в 1903 году купил участок земли у коктебельского залива, на изгибе морского берега, который был тогда незаселённым, пустынным, без зелени — кроме редких кустов терновника, чертополоха и полыни, ничего здесь не росло. Он по своим чертежам построил «Дом поэта» (строил долго, десять лет) с монолитной под добротной черепичной крышей башней, выдвинутой к морю. Вокруг башенного полукруга расположились четыре узких, длинных полуциркульных окна с нарисованными Волошиным в верхних «полукругах» солнечными символами-кругами со стрелами-лучами, глядевшими внимательно и неподвижно в беспредельную синеву моря.

Дом Волошина и поныне стоит у изгиба-лукоморья, и, когда солнце врывается в башенные окна, то из стёкол как будто бы высекаются искры, и пылинки кружатся-плутают вокруг волошинских солнечных символов.

Поэт-странник-художник-философ уверовал в то, что его быт и бытие предопределены в Киммерии, как он называл этот уголок восточного берега Крыма, где повсюду в стёртых камнях и размытых дождями холмах бродят тени Одиссея, Орфея и Гермеса. «Одиссей возвратился, пространством и временем полный»², — так мог бы сказать Мандельштам и о Волошине тоже. «Истинной родиной духа для меня был Коктебель и Киммерия – земля, насыщенная эллинизмом и развалинами Генуэзских и Венецианских башен³, — записал Волошин в одной из своих многочисленных автобиографий. (далее…)

Фрагмент романа «Венец певца». Публикуется ко второй годовщине смерти автора.

 
 
Чтобы уж точно без сучка без задоринки принялось д’Антесу ощущение нового для него города, повез Геккерен его  по  Петербургу лишь  после того, как стал окончательно на улицах санный путь. День не пришлось подыскивать заранее; чистый, он вдруг выявился сам собою: ни докучных посольских дел, ни излишне слепящего взор солнца, ни привычного для Чухонии туманца, а только чуть морозно в перчатках без рукавиц, да там-сям поблескивает у куполов церквей из воздуха рождающийся иней.
 
Геккерен, еще с полуночи прикидывавший будущее свое настроение, к утру, насупясь, выбрал задумчивость. Медленно очень, забывая по пути самое обыденное, отдавал он приказания слугам и все застывал, ровно ничего перед собой не видя, то над книгой, то над письмом. Наконец слились, отбивая назначенный час, трое часов разом — Геккерен спустился вниз.
  
Д’Антес, на диво разрумянившийся, уже балагурил о чем-то молодом с кучером-швейцарцем. Устало ответив на его приветствие, сделал Геккерен расслабленный знак двумя пальцами правой руки; тронулись.

С белого зимнего неба остро покалывало редким снежком. (далее…)

Вот что поразительно — древние представления о карме (по крайней мере, в том виде, в каком они описывают связь причины и следствия на протяжении одной жизни) точно отражают представления нейроученых о том, как работает наш мозг. Один из самых фундаментальных принципов современной нейронауки был сформулирован в 1949 году канадским нейропсихологом Дональдом Хеббом (Donald Hebb) и известен как “закон Хебба” или как “теория клеточных ансамблей”. В своей книге “Организация поведения: нейропсихологическая теория” он постулировал принцип взаимодействия нейронов, который часто описывают одной фразой — “нейроны, которые возбуждаются вместе, связываются вместе” (“Neurons that fire together, wire together”).

В этой основополагающей работе Хебб выдвинул предположение, что “любые две клетки или системы клеток, которые повторяющимся образом активны в одно и то же время, будут тяготеть к соединению, и активность в одной клетке или системе клеток будет способствовать активации другой клетки или системы клеток”. Это основная предпосылка нейропластичности — способности нашего мозга меняться в ответ на новый опыт. (далее…)

Миссионерство – это явление, застывшее в смоле истории как не самая честная муха. Вот какова её поза: политическое заглатывание новых земель, борьба за экономическое и культурное превосходство великих держав, оккупация верой и чудом. Этих трактовок обычно хватает для циклопного зрения нынешнего аналитика, но какие-то вещи становятся не видны. Люди становятся не видны, они будто бы растворяются в составе явлений, и это то, что хотелось бы изменить, но как это можно изменить? Только вытаскивая из забвения отдельные жизни.

…Это был человек, которого звали Уиллиам Персиваль Джонсон. Джонсон приехал на озеро Ньяса после Оксфорда, как член университетской миссии, – он должен был ехать на гражданскую службу в британскую Индию, но вызвался волонтёром в Восточную Африку, где провёл больше сорока пяти лет. Современники писали, что он вёл себя так, словно живёт в библейские дни. Было очевидно, что он ощущал некую мистерию, возникающую в этих местах. Он проповедовал евангелие с лодки, плавая вдоль побережья. Он не обращал внимания на болезни и неудобства. Когда у него началась глазная инфекция, он не стал ничего предпринимать, положившись на божий удел, и в итоге потерял зрение в одном глазу, но это не было воспринято им как трагедия, но как всевышняя воля. Хотя инвалидность затруднила проведение его лодочных выступлений, Джонсон не сдался и продолжал проповедовать различными способами. Местные жители называли его Апостолом озера. (далее…)

В октябре 1924 года в Париже увидел свет первый «Манифест сюрреализма» (сам термин был в ходу с 1917-го). А также памфлет под названием «Труп», в котором сюрреалисты призывали всех поплясать на крышке гроба только что умершего Анатоля Франса. «В погребении отказать!» – объявлял лидер движения Андре Бретон. «Вы когда-нибудь давали пощечину мертвецу?» – вопрошал Луи Арагон.

Во всех их затеях было много детского. В том числе – и детская жестокость, особенно по отношению к чужим. Франс для них олицетворял буржуазного писателя. А всё буржуазное они презирали и ненавидели, будь то система ценностей, образ жизни, вкусы, произведения искусства. Например, роман третировался как буржуазный жанр. Поэтому Арагон подверг публичному уничтожению свой роман «Защита бесконечности» — от него остался лишь отрывок «П…а Ирены» (по словам Альбера Камю, «лучший, красивейший текст, затрагивающий эротизм»). (далее…)

В 1961 г. впервые были опубликованы Дневники Людвига Виттгенштейна, мыслителя, человека, который вошёл в историю философии как фантомное свечение всеобщего разума. Если бы бог напрямую думал людьми, возможно, он думал бы виттгенштейнами – такими храбрыми существами, умеющими протащить через голову мысль размером с целое бытие. Дневники 1914-1916 гг. (плюс некоторые заметки более ранних лет) – это всё, что осталось от подготовительных материалов к его главному философскому труду, и это красные нервы, которые выступают из камня «Логико-философского трактата».

Ровно сто лет назад будущий всемирно известный философ сидел на кампусе с картофелиной в руке и замысливал новую онтологию мира. Писать философскую работу, находясь на войне, было не так уж и легко: не хватало то времени, то внутреннего спокойствия. Работа – это милость (1, 320), писал он, но и здесь не обходилось без терзаний. Он будто воевал на двух войнах сразу: (далее…)

Взгляд читателя

Новая постановка по Довлатову представляет собой салат из произведений писателя, разнобой ингредиентов которого оформляется самим же текстом – по-журналистски обрывочным конгломератом фрагментов, вместе образующим довлатовский текст.

Действие спектакля членится на условно «долгие» и «краткие» ситуации, сцепленные ассоциативной памятью главного героя – эмигранта Долматова, и этот сюжетный стержень, воплощенный в образе главного героя, служит еще одной скрепой ряда звучащих интерпретированных на сцене фрагментов текста. Собственно, занимательная ситуация, «анекдот» и есть основная сюжетная единица произведений Довлатова, – поэтому в названии спектакля обозначен жанр как прозы писателя в целом, так и предлагаемого зрителю театрального действия. (далее…)

Авторы монографии, эксклюзивно представленной Переменами: А.В.Борисов, А.Я.Малыгин, Р.С.Мулукаев

«Разбойников наказывать по государеву указу кто чего доведется…»

Задолго до появления полиции государство начало проявлять заботу об охране порядка и борьбе с преступностью. Логично хотя бы в общих чертах охарактеризовать ее состояние, отметив наиболее распространенные виды правонарушений в период становления и развития русской государственности вплоть до начала XVIII в. (далее…)

10 августа 1894 года родился Михаил Зощенко

Еще страшнее жизни мгла.
А.Блок

А в животе прелестно – самогоном поигрывает. Зощенко

…Знаете, Михаил Зощенко так и не реализовал один замысел, «построенный на ужасе», который он хотел назвать «Записки офицера»: «Едут по лесу на фронте два человека – офицер и вестовой, два разных человека, две разные культуры. Но офицер уже кое-что соображает, чувствует…» – Так или примерно так он полагал начать рассказ всей жизни – об индивидуальном пределе, переломном судьбоносном моменте.

О страсти, том предуказанном поведении, «которым впрок заряжает человека жизнь». Когда ты внезапно вдруг ощущаешь свою низость, слабость, раболепское своё положение – особенно на войне, – находясь в ненавистных окопах, в «очереди к походной кухне с задымлённой, покривившейся трубой». Ощущаешь вдрызг разорванную войной душу.

И тут начинается извечная битва титанов – интеллигентности и возвышенности с пороком и злом. Минутного с вечным. Ведь важность того и другого так переменчива… Особенно в их непрестанном смешении. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ ЗДЕСЬ

«Египтяне считают, что мир шарообразен,
что он рождён и смертен; что звёзды состоят
из огня, и огонь этот, умеряясь даёт жизнь
всему, что есть на Земле; что затмения
луны бывают оттого, что луна попадает в
тень земли; что душа переживает своё тело
и переселяется в другие; что дождь
получается из превращённого воздуха; эти и
другие их учения о природе сообщает
Гекатей и Аристагор…»
Диоген Лаэртский

Просвети, Всевышней, помоги понять твой промысел…

Диоген Лаэртид («О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов». Изд. соц.-эконом. литературы. М. «Мысль». 1979) жил в первой половине III века н. э.

Гекатей и Аристагор, чьи сведения он озвучил, — в VI и IV веках до н. э. Если доверяться Мартину Жунковичу, которого цитирует В. А. Чудинов в своей книге «Вернём этрусков Руси» (М. «Поколение». 2006. С. 25; см. здесь: «Разговор России с Западом», с. 10), то «…например, в Египте были найдены мумии с обёрткой из бинтов, на которых были начертаны этрусские руны», то есть славяне во времена фараонов, за 3-5 тысячелетий до наших дней, обо всё этом тоже, скорее всего, уже знали. (далее…)

Артур Аристакисян (1961 г. р.) за более чем полвека жизни снял всего два фильма. Но уже сейчас можно с уверенностью предсказать, что тихой хипповской кометой он засветится как в учебниках по кинематографии, так и в многочисленных копиях фильмов на торрентах и в социальных сетях.

Будучи абсолютным инди, Аристакисян прорвался в такое трансгрессивное трансцендентное, что реакцией зрителя на его фильмы может быть только – озноб.

В девяностые, когда я учился в университете, Москва бурлила: направляясь на занятия по Моховой, часто видел идущего с Арбата Лимонова с его молоденькой спутницей, а по дороге с факультета на Арбат – в «Мелодию» или многочисленные «комки» с кассетами – встречал Аристакисяна в неизменной джинсе, с хайратником на длинных волосах. Лимонова сейчас встретишь с телохранителями, и чаще на авто. Аристакисян – все такой же. (далее…)

В Санкт-Петербурге в издательстве «Владимир Даль» вышли две книги из готовящегося трёхтомника Сергея Николаевича Дурылина (1886-1954).

Книги подготовлены и выпущены стараниями историков русской философии и работников музея-квартиры С.Н. Дурылина в Болшеве (г. Королев) Анны Игоревны Резниченко и Татьяны Николаевны Резвых.

Сергей Николаевич Дурылин – одна из ключевых фигур Серебряного века. Он дружил с поэтами Б.Л. Пастернаком и М.А. Волошиным, философами П.А. Флоренским, В.В. Розановым и С.Н. Булгаковым, художником М.В. Нестеровым, секретарем Л.Н. Толстого Н.Н. Гусевым. Дурылин был знаком со Л.Н. Толстым, А.А. Блоком, был секретарем знаменитого Московского религиозно-философского общества памяти В.С. Соловьева с 1912 и до самого его закрытия. По образованию этнограф и историк, он путешествовал по русскому Северу, изучал быт северных народов, религиозные традиции северорусского народного православия. (далее…)