НАЧАЛО — ЗДЕСЬ.

Стратегия, впервые примененная Sex Pistols, в дальнейшем не раз использовалась в поп-музыке: особенно этим прославились KLF, устроившие сожжение миллиона фунтов стерлингов и задокументировавшие это.

Как уже отмечалось выше, в рамках Sex Pistols Макларен брал за основу рецепт успеха поп-групп, но выворачивал его наизнанку: в образе фронтмена Джонни Роттена коллектив получил идеального вокалиста, который был абсолютно неприемлем для групп 60-х и начала 70-х годов. В том числе и из-за своих внешних данных. Ведь фронтмен рок-группы эпохи хиппи или глэм-рока должен был обладать своеобразной сексуальностью или, при отсутствии последней, хотя бы некоторым внутренним обаянием. Даже самые неудобоваримые, но желавшие вместе с тем быть успешными группы, вроде The Doors и The Stooges, следовали этому правилу. Роттен же был совсем не красавец.

Под стать Роттену подобрались и его коллеги – пара британских пэтэушников (Пол Кук и Стив Джонс) и чуть более образованный и утонченный Глен Мэтлок, написавший десять из двенадцати песен альбома “Never Mind the Bollocks, Here’s the Sex Pistols” (1977), но в феврале 1977 года то ли выгнанного из группы, то ли покинувшего ее по собственной инициативе (в любом случае, этот факт очень красноречив и подтверждает то, что группа была создана вовсе не ради исполнения музыки).

На замену Мэтлоку был взят Сид Вишес, и если Кук и Джонс, изначально не слишком хорошо владевшие музыкальными инструментами, постепенно в результате репетиций и концертов все-таки повысили свое мастерство, то новый басист группы не умел играть вообще: на большинстве выступлений Sex Pistols его инструмент попросту не был подключен к усилителю, а на записи пластинки почти все партии баса сыграл Стив Джонс, за исключением песни “Bodies”, но и там партия Вишеса была задвинута далеко на задний план.

После очередных скандалов, на этот раз из-за названия альбома, группа выехала на гастроли в США и распалась из-за усилившихся трений между ее участниками: неразлучная парочка (Джонс и Кук) хотела продолжать играть рок-н-ролл, не слишком задумываясь о той волне хаоса, которую посеяли в Англии Sex Pistols; Вишес пребывал в наркотическом забытье и был слишком увлечен романом с Нэнси Спанджен; но самой ключевой представляется фигура Роттена, который понял, какая роль уготована ему и другим участникам группы в этом спектакле, и после окончания концерта в Сан-Франциско заявил: «Вы когда-нибудь чувствовали себя обманутыми?», покинув Sex Pistols. (далее…)

22 января 1946 года родился Малькольм Макларен. К этой дате Перемены публикуют статью Евгения Мещерякова, в которой предпринята культурологическая попытка рассказать о таком еще до конца не переваренном культурой явлении, как панк-рок. Что такое панк? Когда он появился? Чем он был в музыке и какова была его политическая роль? Чем британский панк отличается от американского и каким был русский панк? Панк от Диогена Синопского и Антисфена до Егора Летова…

Если рассматривать панк не в узком смысле, только как музыкальное течение, а в более широком, в категориях этики и эстетики, то одним из первых панков стоит признать Диогена Синопского. Он (наряду с Антисфеном) был основателем школы киников, идеи которых были прямо противоположны взглядам Сократа и впоследствии Платона. (Хотя Антисфен, как и Платон, был учеником Сократа, поэтому скорее стоит говорить не о противостоянии сократовской философии, тем более что она имела в себе некоторые зачатки кинизма, но о ее развитии, противоположном платоновскому.)

Эта альтернативная философия Древней Греции базировалась на принципах эвдемонизма и субъективизма, что на практике означало далекое от всяких излишеств существование (кинику следовало иметь лишь несколько необходимых вещей: плащ, посох, сума для подаяний; или другие вещи, сходные по своим функциональным возможностям с перечисленными) и распространение кинического учения путем перформативных актов, вроде тех, которые впоследствии заняли видное место в искусстве XX века.

В эпоху Ренессанса (с характерным для нее возвратом интереса к античной философии) в Европе появились первые ростки светской культуры, далекой от теологических оков и отличающейся антропоцентризмом. Именно это обращение к человеку вызвало к жизни целый пласт новых открытий в области литературы и живописи, одним из которых стал “Гаргантюа и Пантагрюэль” Рабле с его мощной “низовой” поэтикой, характерной для панка. Несмотря на то, что ряд предшествовавших литературных произведений (“Божественная комедия” Данте, “Декамерон” Боккаччо) уже содержали в себе начальные элементы панк-эстетики, именно роман Рабле с большим количеством непристойностей и высмеиванием целых пластов общества может именоваться первым панк-романом. (далее…)

О реализме

Я когда-то не прошёл отбор на уровень государственной премии с формулировкой «не создал в своих произведениях ничего позитивного»… Но я убеждён, что литература нужна как правда. Если лишь человек может быть источником правды, то, передав его состояние в конкретных жизненных обстоятельствах, мы и узнаем её – настоящую, подлинную… И если мы хотим знать правду о человеке, то должны узнать её всю, какой бы ни была она неудобной или мучительной. Только поэтому писатель обязан быть реалистом. Когда людей учили лгать – учили отказывать себе подобным в праве на сострадание. Лжи этой – океаны. Люди тонут. Спасительно каждое слово правды, то есть в нём всегда заключается спасение, достоинство чьё-то спасённое или даже жизнь.

О писателях и современности

Великий писатель – это великая душа. Такая сила сострадания, почти святая. То есть величина – только душа. Мы же, в общем, малодушны. Мы не знаем своей страны. Мы боимся своего народа. Понимаете, какой там великий национальный роман… Сколько нужно узнать, увидеть, понять, пережить, чтобы написать хотя бы «Каштанку»? Да, Чехов тоже в деньгах нуждался… Стремился к успеху у публики…. Но интерес его к жизни, к людям был огромен – надо ли говорить? Наш читатель отзывчив очень к правде, именно к правде. Читают… Но кто знает, что самые популярные книги в России – православные. Церковная лавка – это, конечно, не книжный магазин. Но читают и покупают православные книги миллионы людей, которых статистика именно как читателей не учитывает. В то же самое время у нас в большинстве библиотек нет хотя бы Евангелия. (далее…)

«Китайский новый год»? Уже на пороге:

(далее…)

О книге Дмитрия Быкова «Календарь 2»

Книга читается запоем и с благодарностью: приятно иметь дело с человеком умным, энциклопедически образованным и разносторонне одаренным. Публицистика, так сказать, сфера занудная и ядовитая, но этот текст ложится на внутренний слух, как легкая мелодия. И вдобавок – интересно! В каждом очерке неожиданное обобщение и сногсшибательный вывод. Казалось бы, что может быть общего между убиенным императором Павлом I и американским драматургом Теннесси Уильямсом? Оказывается, их связывает милосердие. И вывод из этого сравнительного анализа тоже ошеломляющ: «во всем мире милосердие служит признаком силы, и только в России его считают признаком слабости…». Очерк «Слишком человеческое»

Кого здесь только нет! И Джек Лондон, и современные студенты, и Петр Великий, и Юлий Цезарь, и Маргарет Тэтчер, и даже Дима Билан с Ксюшей Собчак. Обо всех этих персонажах Быков рассказывает столь забористо и интересно, что, читая «Календарь 2», можно не только нужную станцию метро проехать, но и оказаться, подобно гайдаевскому Шурику, с раздетой девушкой в одной комнате, не заметив ни девушку, ни комнату. Но самое интересное – это, конечно, выводы. (далее…)

19 января 1839 года родился великий французский художник Поль Сезанн. К этой дате издательство «Молодая гвардия» предоставило «Переменам» возможность опубликовать отрывки из книги Бернара Фоконье «Сезанн» (Молодая гвардия, 2011 г., Серия: Жизнь замечательных людей, Перевод Сосфеновой И.А.).

*

Почему именно ему выпала такая судьба? Этому сынку законопослушного экского коммерсанта, этому тихоне из коллежа Бурбон, не слишком одарённому по академическим меркам ученику Муниципальной школы рисования Экс-ан-Прованса, этому робкому и нелюдимому парнишке с грубоватыми манерами, превратившемуся в буржуа, на склоне лет вернувшегося в лоно благонамеренного католицизма и регулярно вдыхавшего запах ладана в церкви Мальтийского рыцарского ордена иоаннитов и в соборе святого Спасителя… Этому бирюку, практически не подвластному вихрям любовной страсти, этому рантье, чьи политические взгляды были скорее реакционными (в отличие от его друга Золя)… Почему же именно ему суждено было стать героем современного искусства, самым большим художником своего времени? Он устроил переворот в живописи, переиначил её на свой лад, создал задел для своих последователей по меньшей мере на сотню лет вперёд. Пикассо говорил о нём всегда с почтительным трепетом: «Сезанн, патрон!» В Сезанне есть некая тайна, которую не смогли постичь ни его современники, ни, тем более, его земляки из Экс-ан-Прованса, чванливые буржуа, не знавшие, что такое культура, чья жизнь лениво текла в городе, дремавшем вокруг многочисленных фонтанов, в городе, столь уверенном в своей красоте и очаровании, что забывавшем просто жить. Со временем Экс-ан-Прованс, естественно, не преминул восславить сына своей земли, которого когда-то жестоко презирал. Имя Сезанна там носит теперь множество мест: лицей Сезанна, маршруты Сезанна – следовать по ним можно, ориентируясь по врезанным в тротуар медным плашкам с изображением художника. Этот псих, этот бесноватый, этот сынок банкира принёс славу родному городу, и город этот ею прекрасно распорядился. В верхней части бульвара Мирабо на стене над магазином кожгалантереи до сих пор ещё можно различить полустёртую вывеску шляпного магазина, принадлежавшего когда-то Луи-Огюсту Сезанну, отцу художника. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ отрывков из книги Бернара Фоконье «Сезанн» (Молодая гвардия, 2011 г., Серия: Жизнь замечательных людей, Перевод Сосфеновой И.А.). НАЧАЛО — ЗДЕСЬ.

*

<…>

Овер – новый рай? Холмистая местность, сады, фермерские хозяйства, река Уаза, несущая свои спокойные воды под сенью тополей. Как передать все нюансы, всю неисчерпаемую палитру оттенков зелёного и коричневую гамму осени, в которые окрашен этот уголок Иль-де-Франса – точная антитеза Прованса? Писсарро настойчиво советовал Сезанну уходить от «локального» цвета изображаемых предметов, пытаться передать обволакивающий их свет; рекомендовал использовать только три базовых цвета, манипулировать которыми можно до бесконечности, и писать всё, что видит глаз, подчиняя своей воле многообразие оттенков и форм и создавая новую реальность не посредством формы или линии, а посредством цвета. Именно с помощью цвета можно было передать на холсте движения воздуха и света.

Начало славного 1873 года ознаменовано созданием первого из истинных шедевров Сезанна – «Дома повешенного». Художник установил свой мольберт над дорогой, лицом к домам под соломенными крышами, один из которых действительно назывался «домом повешенного» за то, что навевал неподдельное чувство беспокойства. Это полотно отнесут к «импрессионистической» серии художника. Оно выполнено мазками светлых тонов с преобладанием бледной охры и зелёного цвета; чёткие, раздельные мазки сближают живописную манеру Сезанна с манерой Писсарро и Моне. Но только на первый взгляд. Поскольку внимательный наблюдатель сразу обнаружит, что Сезанн и здесь не отказывается от своего излюбленного приёма, заключающегося в наложении друг на друга всё новых и новых слоёв краски и создании с их помощью рельефного изображения предмета – приёма, который Моне возьмёт на вооружение в своей серии соборов. Казалось, что посредством этой техники пространство словно сгущалось и застывало. Отсутствие на картине человеческих фигур ещё больше подчёркивало своеобразие изображенного на ней пейзажа, пронизанного светом, но словно какого-то ископаемого: заброшенное, проклятое место, навевающее мысли о совершенном преступлении. Сезанн вроде бы остался доволен этой своей работой. На следующий год он выберет именно её для первой выставки импрессионистов и продаст её графу Дориа. При жизни художника эта картина будет множество раз переходить из рук в руки. (далее…)

Раньше существовали мистерии, во время которых люди погружались в Измененное Состояние Сознания…

Сейчас трудно найти Норму — большинство ушло в свою разновидность невменяемости.

Год работы Кашпировского, десять лет агрессивной рекламы, до этого — рассказы про пионеров-героев и мудрых вождей, до этого, внушения, что вино — это кровь, а хлеб — это плоть… А в промежутках — шепот про НЛО, пришельцев, и Международный Заговор, ожидание Конца Света, прихода Мессии, Мирового Коммунизма, Америки, Демократии, конвертируемой валюты, ВТО, Мирового Кризиса, Безтопливных Источников Энергии…
В перемежку с этим — карты Таро, Руны, Славянские Руны, Знаки Перемен, Магия, Нагваль и Недеяние-Дао…

Начинаешь говорить, думаешь — «Вроде человек» — ан нет, он Невменяшка!

Со второго предложения перескакивает на ту тему, которой зомбировался, и глаза уже, как два куска мыла.
Невменяшки кругом — ходят, шевелят губами, бормочут сами с собой.

Они верят, что с другой стороны от Солнца вращается невидимая глазу Анти-Земля, что грядет Огненная Эпоха, с трудом представляю себе, что это может значить, но логика в подобных случаях — вещь совершенно излишняя…

Им впаривают не товары, а магический образ потребления, вместе с иррациональной верой во всесилие «Именно этой марки» и люди верят в … … … (права защищены) вместо Зевса, Немезиды, или Перуна.

Иррациональность, алогичность и мистичность современных аборигенов мегаполисов не меньше, чем у дикарей Каменного Века.

Век Разума, Эпоха Просвещения остались далеко позади. Мы снова погрузились в Темные Века примитивного мистицизма.

И если хороший человек в моей сказке попадал в беду,
ребята кричали: “Спаси его сейчас же, длинноногий,
а то мы тебя побьем”. И я спасал его…
Евгений Шварц. “Снежная королева”

Евгений Шварц начинал как актер в “Театральной мастерской” в Ростове-на-Дону, в составе труппы играли в основном любители. Как признавался позднее Илья Березарк: «Репертуар молодого театра был необычен, особенно для провинции. Ставились пьесы строго литературные, в большинстве близкие символизму». Таким образом, в репертуаре оказались пьесы Метерлинка, ”Незнакомка” Блока, “Сказка об Иуде” Ремизова и “Ошибка Смерти” Хлебникова. Особенно интересная история приключилась с последней.

Мало того что это была не только первая пьеса Хлебникова, поставленная на сцене (до этого все подобные попытки заканчивались ничем), но и пьеса, на репетициях которой присутствовал сам автор, активно делавший замечания в ходе работы.

Сама пьеса была решена в буффонадном ключе, в чем-то сходным с “Балаганчиком” Блока. Сюжет: в харчевне мертвецов, где главная – барышня Смерть, появляется тринадцатый гость. Он просит стакан, но лишнего нет. Тогда она отдает гостю собственный череп, чтобы он его использовал в качестве чаши. Смерть выпивает напиток и умирает, двенадцать мертвецов же оживают. Однако в конце пьесы барышня Смерть говорит: «Дайте мне “Ошибку г-жи Смерти” (перелистывает ее). Я все доиграла (вскакивает с места) и могу присоединиться к вам. Здравствуйте, господа!»

В этом спектакле Шварц играл одного из гостей.

Надо сказать, что это был не единственный случай в истории “Театральной мастерской”, когда автор пьесы сам принимал участие в ее постановке. Так, в середине 1921 года в Ростове труппу посетил Гумилев и предложил поставить его пьесу “Гондла”, что и было сделано, причем в зале сидели только два зрителя – сам Гумилев и директор театра Горелик. В октябре 1921 года труппа по предложению Гумилева переехала в Петроград, где весной следующего года распалась из-за финансовых трудностей. (далее…)

Особенная стать. О книге Всеволода Бенигсена «ПЗХФЧЩ!»
На пятерочку! О книге Дмитрия Быкова «Календарь 2»
Финт Челубея. О книге Захара Прилепина «К нам едет Пересвет»
Сорокинский концептуализм и политический сюрреализм. О сборнике рассказов Владимира Сорокина «Моноклон»

Последний дефицит. О книге Фридриха Горенштейна «Искупление»

Cлона-то я и не приметил

Уразуметь смысл издательского бойкота Фридриха Горенштейна, одного из самых масштабных русских прозаиков XX века, непросто. Да и не очень хочется. Но факт остается фактом: произведения этого автора до последнего момента оставались в классическом дефиците. В советские времена в таком дефиците было фактически все – от копченой колбасы до романов Валентина Пикуля. Потом времена изменились. Российский книжный рынок стал напоминать бушующий безбрежный океан. Но Горенштейн в нем не наблюдался. Самое интересное заключается в том, что книги этого автора постигла участь его героев. Страница за страницей персонажи Горенштейна борются с дефицитом жизненного пространства, любви, продуктов, дружбы, одежды… Теперь, вот, на прилавки «выкинули» долгожданного Горенштейна, последнего «дефицитного» автора. Аура недоступности развеяна. Даже как-то скучно стало. Однако вопрос изгойства Горенштейна не решен.

Литераторы, помимо различия по эстетическим, политическим, философским, национальным, идеологическим признакам, видимо, делятся еще на две важные категории: «здоровые» и «нездоровые».

«Здоровые» находятся в вертикальном положении. Некоторые из них, кто поудачливее и пошустрее, даже садятся на шею или устраиваются на голове менее ловких. «Нездоровые» — ниже всех, они лежат прямо под ногами «здоровых», которые периодически замечают: «Ой! Опять на кого-то наступили! Гляди-ка, кто это там внизу шевелится?!» (далее…)

Смирнова: Вы себя не жалеете?
Гордон: Нет, блин!
Смирнова: А вы себя любите?
Гордон: Нет, блин!
Смирнова: Тогда вы и других не любите. Именно поэтому.
Гордон: Да, блин!
Толстая: В этом всё и дело.
Гордон: А я скрываю?

Школа злословия.

Он так сам сказал, словами, – не кинословами – в «Школе злословия» о другом своём фильме «Пастух своих коров»:

«- …Отойти как можно дальше от героя. Ни сочувствия, ни проникновения… У нас на глазах происходят катастрофические изменения в окружающем нас мире, как следствие – в нас самих… Открылось некое пространство. Вот эта бездна, к которой стремились: эта бездна свободы… Она открылась. И поменялся масштаб. То есть, грубо говоря, человечество всё время шло по лестнице, да? наверх, увеличиваясь в размерах… Каждый человек становился всё больше и больше… Мы дошли до какой-то двери, которую надо открыть… Открыли. А там – что-то, что мгновенно изменяет наш масштаб до невидимого… Ужасно.

— По холодному ужасно… Не понимаю: ужас без эмоции…».

Так вот в «Огнях притона» он решил поменять установку и обратиться не к уму публики, а к чувству. (далее…)

НАЧАЛО (Trip 1) — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩИЙ ТРИП — ЗДЕСЬ

Смешно, но мой дом стал таким же, как и был всегда. Разве что немного все покрылось пылью, а я все же слежу за этим. Моё возвращение домой состоялось, и я словно только сейчас начал понимать, насколько необоснованными были мои страхи. Скорее, правда, я вру, что я начал понимать это. Потому что никто и ничто не перечеркнет и не сотрет из моей памяти увиденное тогда там, в Зеркале, хоть и сейчас я вполне успешно пытаюсь убедить себя в том, что в первую очередь там было разыгравшееся воображение. Подобно тому, как безумец убивает в себе Гения, говоря себе, что его ход и образ мысли губителен, я отрицаю своё видение, хотя и понимаю вполне, что если всё это и было — то это был знак, направление… Моё измененное сознание, поселившаяся печаль и страдания — это всё ведет к чему-то… В тайное нечто.

Но возвращаясь сюда, домой, я перечеркиваю всё это. Даже если это больше, чем случайный призрак в зеркале (которое я, кстати, выкинул) — нет, спасибо. Я мог бы сказать потусторонним силам (если это называется именно так), чтобы они изъяснялись поточнее, чем явлениями безумных образов перед глазами и помрачнение рассудка на неопределенное время, пока я скитался по холодным октябрьским улицам в полном беспамятстве и агонии чужих страданий. К чему это всё было? Куда должно было привести в итоге? Где я был всё это время? Я не помню.

Что-то подобное я вычитал как-то раз в одной газете…

ЛСД-шные bad trip-ы, которые уносят настолько далеко, что Личность просто начинает р а с т в о р я т ь с я , и ты уже никто, галлюцинирующий комок нервов и негативных эмоций. Ни памяти, ни сознания, ничего — но при этом — оголенный нерв ЭМОЦИИ. Человек-эмоция. Человек-переживание. Живущий одним лишь чувством, и чувство это параноидально-негативного характера, перечеркивающее всё человеческое в тебе.

Потом человек возвращается, но страх уже никуда не уходит, просто немного ослабевает — но держит в напряжении, высасывая последние силы. Потом – раз — флэшбэк, два – флэшбэк — и всё. Приходит тьма. Говорят, нечто подобное случилось и с Сидом Барреттом, однако ж, многие говорят, в последнее время, что вовсе Сид Барретт и не спятил, а если и спятил, то не так уж и сильно, как об этом любят писать во всякого рода журналах и газетах.

Вот он, замечательный пример страдания для масс. Когда состояние «плохо» уже больше, чем просто… это состояние, в котором тебя рады видеть толпы людей. Массовый вампиризм, так сказать. Меня всегда поражал этот необъяснимый голод по негативным эмоциям. Порой слово страшнее пули, пусть и не каждый поймет это, но несчастны те, кто испытал это. Людям, особенно людям близким друг другу, очень как будто в кайф покормить друг друга говнецом. Так странно… При этом они зачастую подобны святошам со своими начальниками на работе, с малознакомыми людьми, в незнакомом окружении. Чертовы лгуны — я бы хотел уничтожить вас, пока вы не уничтожили меня раньше. Хотя всегда можно ограничиться изоляцией. То есть, самоизоляцией. Как Сид Барретт, опять же. Но это не моя судьба, и этот путь — не мой. Если бы у меня была уверенность в том, что через два года я буду смеяться от счастья, как полоумный, и ни на чем не заморачиваться — я был бы спокоен сейчас. Но я чувствую себя разбитым и выжатым. Через меня прошло столько эмоций, что я будто постарел за двое суток. Пропадает запал, стремления какие-то. Накрывает идиотская овощеподобность, я лишь плачу в бессилии. Некоторые вещи ещё способны меня затолкнуть в реальность. Например, я знаю, что способен отжаться от пола более 10-ти раз. Понимаю, что это не спортивный рекорд, и 20 раз мне вытянуть гораздо сложнее, но подобные идиотские физические проверки подобны электрическим разрядам для остановившегося сердца. Идиотское возвращение в реальность посредством отжиманий. Может, есть определенное количество отжиманий, чтобы сделаться вдруг счастливым человеком? Почему люди так всё усложняют?

Почему я лежу на животе, пишу эти строки, будучи угнетенным и подавленно-раздавленным, думая о том, что люди всё чаще выходят через окна, не в состоянии реализоваться. Мне всё чаще снятся эти полеты, и в них столько боли и драмы, что я не в состоянии сдержать свои рыдания…

Почему, идя навстречу своему счастью, они находят лишь смерть?

Так легко сдаться, опустить руки, потерять все силы. И вместе с тем, так непросто сделать этот шаг, шаг из окна. Пусть даже и во сне. Смешно, я пишу эти строки в надежде на то, что через это написанное я в итоге получу избавление, свободу от страха и боли. Я пишу в надежде, что это-то уж точно в последний раз, и этого больше не повторится никогда. Когда-то я не особенно переживал о всяких вещах, будучи уверенным в том, что наши действия уже расписаны, как по нотам, и мне остается, принимая минимальное участие, ждать своего СЧАСТЬЯ. Была ли то вера в судьбу, или что-то иное, но это было. Вера в Happy End. Потом мне сказали, что приход на Землю — это и есть Happy End. Тут же вспомнилась the end is the beginning is the end — Smashing Pumpkins. А потом уже и открылись мои глаза. Открылся взор на весь этот вздор. Разруха, ломанные судьбы, висельники, выходящие из окна, предсмертные записки… Это ли тот Хэппи Энд, который я видел? Это ли то счастье, к которому приходит каждый в итоге? Если всё и расписано, как по нотам, то для борьбы, а не для ожидания чуда. И мне страшно, как никогда. И когда рыдания прорываются, я боюсь, что близок выход за пределы дозволенного, и что за плачем отчаяния последует нечто, напрочь лишенное контроля. Кто знает, может и самоубийство. Мне смешно и противно с самого себя, всегда считавшего суицид детской\юношеской глупостью. Я не о том, что готов впасть в детство подобным образом, но меня раздражает сам факт наличия подобных мыслей, порой мелькающих.

Давайте, я жру ваше дерьмо, как последний бесперспективный лох, жил долго в розовых соплях, и с верою в мечты, в любовь и в Хэппи Энд. Я уже запуган до того, что потерял всякий страх. Мне уже настолько больно, что я приобрел вечную анестезию, которая бродит по моим венам. Я не знаю, что будет в конце, каким будет итог. В любом случае — я готов к худшему. И НИКАКОГО КОНТРОЛЯ В СЛЕЗАХ. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

Луна никому не причиняла зла. Она просто висела себе в небе и улыбалась, глядя на свою соседку Землю. Но двуногие обитатели Голубой планеты взяли и шарахнули по ночному светилу из пушки. (Внутри огромного снаряда находились, разумеется, пытливые исследователи.) Остроконечная штуковина попала несчастной Луне в глаз. Лицо планеты исказилось от боли, а зал захохотал. Луне – больно, зрителям – весело…

Так начинается фильм пионера кинематографии Жоржа Мельеса «Путешествие на Луну» (1902). Вообще-то реакция адекватного человека на такое зрелище – сострадание и отвращение. Но в толпе нормальное восприятие переворачивается с ног на голову.

«Я помнил фильм, – рассказывает в пресс-релизе «Хранителя времени» писатель и художник Брайан Селзник, – завораживающий фильм Жоржа Мельеса 1902 года. Ракета, влетевшая в глаз человека-луны, плотно засела в моем воображении. Я хотел написать историю о ребенке, который встречается с Мельесом, но не знал, как закрутить сюжет».

Брайану Селзнику все-таки удалось закрутить сюжет, и он создал книгу-альбом про выдуманного сироту Хьюго Хабре и реально существовавшего Жоржа Мельеса. Корифея Скорсезе эта книга вдохновила:

«Мне дали книгу четыре года назад, и это был удивительный опыт. Я сел и разом прочитал её всю. Мне сразу понравился этот мальчик, рассказ о его одиночестве, его любовь к кино, творческое отношение к механизмам. Механизмы, включая камеры, проекторы, автоматы, помогают Хьюго помнить об отце. Те же механизмы помогают режиссеру Жоржу Мельесу поддерживать связь со своим прошлым». (далее…)

1 января 1919 родился Джером Дэвид Сэлинджер

Сэлинджеровский бум в Америке начался в 1953 году, после того как роман «Над пропастью во ржи» (1951) вышел в дешевом издании. Тогда же вышла его книга «Девять рассказов». И тогда же писатель покинул Нью-Йорк и поселился в Корнише (штат Нью-Хэмпшир), в хижине у ручья, о которой мечтал Холден Колфилд.

Американские 1950-е – это время, когда натуры утонченные и чувствительные изнемогали под тяжестью конформизма, расцветающего в «массовом обществе потребления». Они видели разверстую пропасть между собой и теми, кого они считали «одномерными людьми» (по-русски говоря – быдлом). В моду входили аутсайдеры – битники, странники, хипстеры, «белые негры», просто негры и сэлинджеровские freaks (чудики). (далее…)

Фрагменты книги «Жизнь Анри Матисса (1869-1954). Человек с Севера, Художник Юга» (Молодая гвардия, 2011, серия ЖЗЛ). Продолжение.
НАЧАЛО ЗДЕСЬ.

Ко дню рождения Матисса.

3.

Щукин прибыл в Париж на несколько дней в июле, чтобы увидеть «Розовую мастерскую» и «Семью художника». Он купил обе картины, но стал сомневаться, подходит ли для них небольшая, слабо освещенная комната, которую он собирался украсить этими панно в своем особняке. Поэтому он решает пригласить Матисса в Москву, чтобы художник смог сам оценить подходящее пространство для картин. <…> Когда они, наконец, прибыли 6 ноября (24 октября по русскому календарю) после четырех дней в поезде, Москва выглядела для Матисса как европейский город, пересаженный на огромную азиатскую деревню с весело раскрашенными деревянными домами, современными роскошными витринами магазинов и грязными, немощёными улицами. К этому времени Щукин предоставил свой дом для своей коллекции, которая была регулярно открыта для публики и была уже завещана им городу. В салонах, где висели картины преимущественно французских художников от импрессионистов до Сезанна, Гогена и Пикассо, всё ещё устраивали концерты и приёмы, но, в сущности, старый дворец Трубецкого на Знаменской был теперь первым в мире постоянным музеем искусства модерн. Это было длинное, низкое здание восемнадцатого века с конторами на первом этаже и гостиными этажом выше, к ним вела знаменитая лестница, для которой Матисс написал два панно. Щукин нервничал, когда они приблизились к лестнице, из-за пятна красной краски, которой он прикрыл гениталии флейтиста в «Музыке», но, к его великому облегчению, Матисс мягко заявил, что это не делает большой разницы (через двадцать три года он будет безуспешно пытаться убедить представителей Советской власти смыть это пятно).

Он знал достаточно хорошо, что вступил на поле сражения, и вскоре он понял, если не сделал этого прежде, каким выдающимся стратегом был Щукин. Получив два панно год назад, их новый владелец пришёл в ужас, как и его друг, коллекционер Илья Остроухов, кто помогал ему распаковать картины. Остроухов счёл Щукина почти выжившим из ума, когда тот, вместо того, чтобы немедленно отправить картины назад, закрылся с ними и долго в одиночестве изучал их. Он рассказывал позже, что потратил недели, проклиная себя, во-первых, за то, что купил их, иногда почти рыдая от страданий и ярости, понимая, что он должен подавить свое собственное отчаяние прежде, чем он сможет справиться с реакцией окружающих. И он практически сразу же приступил к действию по двум направлениям. С одной стороны, он немедленно отправил несколько новых заказов Матиссу в Испанию. С другой, он начал показывать панно конфиденциально некоторым самым блестящим молодым критикам Москвы, объясняя, что необходимо терпение, чтобы заставить сложную живопись раскрыться, сделаться доступной. «Вы должны жить с картиной, чтобы понять её… Вы должны позволить ей стать частью Вас». Только тогда картина, сначала показавшаяся неудачной, отвратительной или гротескной, раскроет свой истинный смысл и ритм. Особенно мучительно было объяснять этот процесс наиболее консервативным друзьям, таким как Остроухов и Александр Бенуа, чья осторожная пропаганда помогла бы нейтрализовать негодование светских кругов Москвы. В то время, когда Матисс прибыл в Москву, люди всё ещё по привычке насмехались над Щукиным. Но его наиболее искушенные гости начали испытывать удовольствие от пикантности «Танца» и «Музыки» в этом элегантном особняке с мебелью, обитой светлым шёлком, лепными карнизами в стиле рококо и швейцаром в ливрее («Матисс – такой контраст, он производит эффект острого перца»).

В первый день Матисса в Москве Щукин привел его в дом Морозова, где было ясно, что даже хозяева признали ошибкой «Историю Психеи» Дени. Два русских коллекционера были близкими друзьями, но контраст между смелостью Щукина и относительно безопасным выбором Морозова бросался в глаза. На следующее утро Щукин организовал встречу корреспондента московской газеты «Время» со своим гостем, кто изложил цели своего творчества, объясняя предпосылки своей работы, а также признался, что полюбил с первого взгляда русские иконы. Это интервью задало тон всему визиту. Матисс сразу стал знаменитостью. Люди стремились пообщаться с ним. Труппа, специально исполнившая «Пиковую даму» Чайковского, устроила затем приём в честь знаменитого гостя. Поэты и философы аплодировали, когда он появился в зале Свободного эстетического общества. Артистический мир собрался в самом модном кабаре Москвы «Летучая мышь» Никиты Балиева для шумного чествования художника, которое завершилось на рассвете показом картины, изображавшей почётного гостя на пьедестале, окруженного кольцом полуобнаженных дам, выражающих своё восхищение, под названием: ПОКЛОНЕНИЕ ВЕЛИКОМУ АНРИ. Матисс старался сохранить свою сдержанность северянина («Я не собираюсь позволить вскружить себе голову», писал он домой на третий день: «Ты знаешь меня»). Он был оглушен, тронут и прекрасно понимал, кто ответственен за такой приём. «Щукин ещё более растроган, чем я – для него это триумф». (далее…)