совсем недавно я знал такого человека
который был вот так лыс
и ходил в камуфляже.
и жил в комнате, в которой вот такие стены,
на которых углем нарисован человек.

очень неумело нарисован.
и который спал почти на полу.

прекрасный человек.
только он больше не лыс.
и больше никаких в нём перемен.

разве, что чем дальше
он больше становится скучным сам себе.
и начинает радоваться даже самым мелочам.

Яша сидит за столиком напротив Бори. Наливая по четвертой он проникновенно смотрит в борины глаза и сообщает: «Я не сомневаюсь, что у нас все получится. Ты гений, поэтому нам надо держаться вместе. Я всегда знал это. Выпьем за успех нашего дела!». Боря ничего не отвечая опрокидывает рюмку водки и, оглядываясь мутным взглядам по соседним столикам, замечает меня. «Сигареты не будет?». «Нет», — говорю я, удивляясь, что этот пидорообразный сценарист (именно сценарист по их разговору судя, который ничего не писал уже полгода, а только просиживал свои штаны в этом убогом кабаке)… что он выбрал чтобы попросить сигарету именно меня — единственного не курящего из всех посетителей этого маргинального отстойника. Каждый раз, когда я попадаю в такое место, я боюсь остаться там навсегда – эта зараза хуже гепатита С. И к тому же они все такие безответные добряки, политкорректные бляди, разленившиеся, расплывшиеся пидоры, что даже если я сейчас встану на стол и громко сообщу им о том, что они все пидоры и подойдя к каждому из них придумаю сделать или сказать – специально для каждого — что-нибудь омерзительное, никто не ответит мне. С ними элементарно скучно.

Глеб Давыдов — лучший, мы все это знаем. В детстве я проводил все свое свободное время с книгами — от восточных сказок до «Ulysses», Джеймса Джойса, которого мне посоветовал прочитать Акваланг. Как потом выяснилось, он сделал это чтобы понять — нужно ли вообще читать эту хрень. Аква, не нужно. Единственное, ради чего писался «Уиллис» — это чтобы обложку книги сняли Грин Грей в клипе «Мазафака» (там ее читает лысый чувак, подумывающий о бритвенных лезвиях, яде и намыленной веревке, в то время как его собака мечтает о вкусной косточке).

Благодаря книжному детству Глеб у меня ассоциируется с О’Харой из Джека Лондона («Смок Беллью» — лучшая книга о золотой лихорадке). О’Хара был главным редактором журнала в Сан-Франциско, он очаровывал друзей, и те делали все, чтобы поддерживать журнал «Волна» на волне. Когда наборщики отказывались набирать — друзья О’Хары платили, когда иллюстраторы отказывали рисовать — друзья О’Хары рисовали. В случае с Глебом метафора грубая, он все делает сам и он настоящий герой, но от детских ассоциаций не избавиться. Глеб лучший, я повторюсь. Глеб, Леха Андреев, Женя Левкович и я — самые крутые журналисты в России, это очевидно, какой бы самовлюбленной мегаломанской хуйней это не казалось. Это правда. Tru и все тут.

Но сейчас мы пишем о другом. Zynaps. Эта игра для для 8-битного компьютера ZX Spectrum грузилась с магнитофонной кассеты пять минут, и это был рай для Кенни, нирвана для сомневающихся, это было ВСЕ. Авторы Zynaps создали лучший геймплей на свете. Двухмерная космическая стрелялка: вы управляете космическим кораблем, который летит в неизведанное и мочит все на своем пути; охуительные взрывы, постоянные апгрейды оружия, автоматическая стрельба и гениальная простота, граничащая с умопомешательством.

Неделю назад я закачал на свой телефон штук 500 java-игр. Я перебирал их с настойчивостью маньяка, трахающего манекены в магазине после закрытия, но все они неизменно оказывались хуйней. Все, кроме Alpha Wing и Alpha Wing 2, которые были идеальными клонами Zynaps. Во времена ZX у Zynaps уже были клоны — R-Type, еще что-то, я не могу сейчас вспомнить названия. Когда я нашел Alpha Wing — жизнь остановилась. Я играю в нее в метро, дома и в очереди в банк, куда я стою, потому что забыл пин-код от пластиковой карты. Но скоро уровни закончатся, я почти уже все прошел. Поэтому в комментариях к этой записи все Tru-черти (а только они и читают, я надеюсь) будут публиковать названия, ссылки на даунлоад и свои комментарии к самым охуительным играм для мобильников. Уровни заканчиваются, ребзя. Я не шучу. Это трагедия. Нужна ваша помощь.

Знаете ли вы, каково Ваше предназначение на этой земле?

ОК, ребята, прошло больше восьми часов и никто из вас не ответил на поставленный простейший вопрос. У вас не сложилось даже просто написать — «да» или «нет». Ну добже, как говорят в таких случаях лица польской национальности. Добже. Теперь я отвечу за вас, мои милые инертные идиоты. Потому что это — опрос без правил! А значит результаты этого опроса тоже ничем не лимитированы, кроме вашей и, естественно, моей фантазии. Вот ответ: у вас нет никакого предназначения на этой земле, и даже больше — вы не представляете себе вовсе, что такое предназначение. Поэтому-то вы и не можете отвечать ни на какие вопросы по заданной в топике теме! Вы пыль. Вы призрак. Вы ничто, мои распрекрасные восхитительные распиздяи, мои ненавистные несуществующие читатели. А то, чего нет, не имеет ни предназначения, ни сознания, ни воображения. Прощайте, друзья мои, мне совсем неинтересно с вами. Я больше не приду. Финита ля комедия! Точка.

«Это» было четыре года назад. Публикую без редактирования. Никаких моих моральных сил не хватит, чтоб изменить хотя бы одну строчку. Так что не судите строго=)

Шесть карт. Шестая открыта. Первый ряд — занятия бездельницы. А дальше — пять карт, пятая открыта, и так до одной. Лестничной очередью выстроились её лучшие друзья. Те, с кем она когда-либо искренне делилась. Ближе всего червовый король, потом трефовая семерка и бубновая девятка. В конце, на самом верху — червовая семерка.. Но их она трогать не станет. Прежде всего она отложит в сторону бубновый и пиковые тузы, что возглавляют четвертый и пятые ряды. С момента, как она убирает тузы и раскрывает две нижние карты, разгорается борьба за выживание.

«Если б сейчас была весна… Сосновый сад ждал бы нас с ним. Мы бы забывали про все на свете. Мне не было бы так одиноко. Но что ж я о себе только и говорю? Ведь все эти его холодные взгляды, безразличие и грубость — все это просто хорошо выкроенный и вышитый костюм для маскарада. Ведь под этим таится легко ранимая душа, чувственность, грусть и чистая детская радость каждой мелкой удаче в жизни. Ведь над всем этим висит тяжелый груз в груди. Груз от немощи, неопределенности и, возможно, страха. Он не знает, как поступить со мной, с родными, он боится думать, что же будет с ним… Казалось бы, обычный пофигист, грубиян, холодное отродье 21-ого века… Неееет! Не смей даже так думать о нем! Ты больший эгоист, чем он. Да, он всегда молчит, ему все одинаково, якобы не нужно. Но в нём есть то, чего нет ни в ком другом. Он не разливает слёзы людям на душу, он даже и не пытается сбросить с себя на другого этот тяжёлый груз. Он всё терпит, тащит это на себе. И не покажет ни своей грусти, ни тоски. Ни у кого сердце не болит от того, что этому человеку худо. Вот зачем он всё таит: не причинить боль людям, не расстроить человека… Но мне больно, мне тяжело, я знаю всё: и грусть, и счастье и любовь… На этот раз я не о себе. Это его груз мне известен, от того и тяжело. Видела! Онемела от страха, когда увидела, что творится у него внутри. Я там была!…

Через мрак, туман и голоса мученников ада ведёт куда-то узкая тропа. Тропу окружают тёмные леса и вдруг… Пусто! Ничего вокруг не оказывается. Я оглядываюсь — нет ни тропы, ни грешников несчастных, ни деревьев, ни души. Я наедине с холодным, мерзким туманом. Чуть слышен шум ливня. Я проделываю шаг, поставив ногу в пустоту, потом другой, и третий, и четвертый, и направляюсь в то невидимое никуда, откуда слышен дождь. Выхожу на маленькую серую полянку. Льет дождь. Шорох и топот холодного дождя сопровождается отрывистым, тихим, жалким свистом. Вдруг появляется за стенкой грозного ливня маленький ребёнок лет пяти. Ах это же не свист! Это дыхание ребёнка. (далее…)

Люди, легко управляющие чужим сознанием, чужой душой. Люди, знающие все и чувствующие все. Люди с поглощающим весь мир сознанием. Люди, подобные смертным богам. С самого рождения окутанные мыслями, мощным разумом, широкой и влиятельной аурой, с превышенной остротой любых ощущений. Жадные, жестокие кровопийцы, карающие изнутри самих себя за свою животно-злую сущность. Или наоборот, простодушные, добрые, карающие себя за свой ангельски-бараний характер. И все равно кровопийцы…

Люди – волки…

Среди волков главный всегда тот, кто в данный момент думает, размышляет. Каждому, каждому волку кажется, что он первый, самый хитрый, самый умный, особенный, одинокий, и, что самое главное, луна светит ему, а земля вертится вокруг него.

Теперь же думает она. Значит она и есть та «самая». По крайней мере в ней это заложено. И это «это» отнюдь не человеческий эгоцентризм, а всего лишь взгляд изнутри одного из волков. Ее взгляд.

Она сидит в маленькой продолговатой комнате, которую ей уделил старик, приютивший ее из жалости. Хоть он и уверяет, что просто овдовев боялся одиночества и потому взял ее к себе в закадычные друзья, но на самом деле он не живет с ней: он, склонив голову, потеряв гордость и последние капли самолюбия, терпит жадную кровопийцу у себя в очаге. Старик тоже волк, но силы его иссякли окончательно, глаза потускнели, и годы легли на него белым снегом. Комната, которую он ей отдал, самая лучшая в его квартире: большой квартире для одинокого старика. Самая солнечная, удобная и самая отдаленная от его собственной. И в итоге он ничуть не избавлен от страшного одиночества, а скорее обременен этим грузом пожилого волка. Возможно, от сознания, что где-то в другом конце его логова валяется кусок льда, ему тоскливее, чем от той мысли, что из жизни ушла любимая волчица. Ни один гость не заподозрит этой безумной тоски, когда он, заливаясь улыбкой сквозь мягкую бороду, рассказывает о том, как молодая соседка, которую он называет внучкой, помогает ему по хозяйству, поддерживает в трудные минуты и как он ею гордится.

С ним живет чудовище.

Чудовище ли из-за страшной бессердечности или чудовищной доброты и самоотверженности?.. Этому вопросу не суждено получить ответа объективного и безошибочного, поскольку волчица сама, порой задумавшись о нем, запутается среди миллионов подобных противоречий. Она сама не знает, что она такое. И это и есть главный поиск каждого волка – «что я такое?» Этот вопрос всю жизнь будет висеть на шее дикого животного, как ошейник. Ни один из волчьей стаи не найдет ответа. Они обречены родиться с этим вопросом и волочить его за собою до самой смерти, пока не поймут, что рождены как люди, чтобы когда-нибудь умереть.

to be continued…

Наверное, для многих это уже не ново, фотосессия-то сделана еще в июле… но я только что наткнулся на это. Журнал Esquire за декабрь 2007 года (не русский, американский). Вот что мне понравилось:

Это Михаил Горбачев рекламирует дорожную сумку Louis Vuitton. А вот каким «Горбатый главарь» был году в 1985, в начале перестройки:

Изменился? Вроде да, а вроде и нет… Прошло много лет, но человек узнаваем. Видно, что это — он, хотя контекст и годы давят на него, приятно шелестя купюрами. А бывает ведь, что за это время люди меняются до полной неузнаваемости. Впрочем, с каждым из нас происходят такие перемены.

— Однако сны становятся все короче, а дни все преднамереннее и длиннее, — сказал вислоухий рыжий молодчик своей новой подруге, подыгрывая себе на гитаре и шмыгая носом в паузах между словами..
— Что вы имеете в виду, Вениамин?
— Молодость. Свою безвозвратно уходящую молодость.
— Ой, ну кто бы говорил, — заливисто провозгласила она.
— А что, я достаточно уже пожил.
— О боже, опять вы за свое, ну какой вы скушный, спойте-ка лучше какую-нибудь хорошую и веселую песню.

И Вениамин запел. В воздухе пахло осенью и сырыми головешками от костра, а он сидел рядом с ней на пожухлой траве и пел обреченную и парящую высоко над землей песню о городе, о звездах и о тускло светящихся в его памяти своих потерях.

Так прошел еще один день.

Вам 6 лет. Вы считаете себя взрослыми. Соответственно вашему рангу отец отдраконил побочные колеса на вашем велике превратив его в настоящий, двухколесный, взрослый велосипед, олицетворяющий всю серьезность вашего взросления. Он (отец) терпеливо рассказывает о равновесии. Если клонит в левую сторону – немного поверни руль налево. Если в правую – поверни его направо. Это кажется черезчур абсурдным и непонятным. Как так? Неужели все так просто? Нет, постойте. Тут где-то определенно находится наебалово, думаете вы, смотря в глаза отцу. Он серьезен. Вы тоже.

— Ну же, попробуй проехаться. Как я говорил. Если клонит влево – тяни руль налево. Если вправо – тяни направо. Все просто.

Вам страшно и любопытно одновременно. (далее…)

я конечно понимаю что, может быть, пишу не туда, и не тем людям.

но кто знает.

как-то мельком, на ТВ, уже и не вспомнить в какой программе, показывали мужчину который якобы был славянским шаманом или что-то в этом духе. мужик ходил задрав голову, дудел в плетеный рог. а в руке.. а в руке у него была какая-то неприметная вещь. вот именно эта вещь и не дает мне покоя уже много времени.

очень сложно описать.. она выглядела как некий брелок, состоящий из ручки (возможно какой-то длинный клык), и к нему соответственно присоединялось что-то. что- хоть убей не помню. то ли какие-то перья, то ли форма, то ли какие-то камни\бусы.

вчера эта вещь даже приснилась мне. но без четкого изображения.

и моя память никак не дает мне покоя, я не могу выяснить что это. такой аксессуар я видел впервые, даже перелистав десятки страниц про славянскую мистику, я не смог найти чего-то подходящего.

что это?

Все мы похожи на этих отчаянных арестантов, все мы закованы в рабские цепи неведения и у всех у нас нет ничего за душой, кроме тупой бесконечной привязанности к насиженным гнездам, любимым привычкам и назойливой жизни. А главное — к рабскому, всепоглощающему, одурманивающему труду. Снимите шляпы, господа, бал начинается. Виват! Встать, суд идет!

 * * *

И когда они добраблись до края земли, где вода и небо неразделимы, семья на рыбацкой лодке, свирепый бушующий океан поднимал их на сотни метров на гигантских волнах и время замедлело ход. И пошло под другим углом. Вода образовала подобие портала, часть волны стала плоская как зеркало и от туда, из воды показался кренпкий бородатый мужчина похожий на пророка Сивиллью с фресок Микеля. Это был Ной. Отец еле держась за лодку выбросив руки вперёд потянулся к нему, дети и вся семья в лохмотьях прильнули к бортам с мольбой смотря на него. Ной почти вышел на маленький пирсик в небесах, как его схватили. Двое здоровых мужчин взяли Ноя заруки и потянули в пучину. Как он не сопротивлялся но только три линии пузырьков воздуха уходили в глубь. И океан сомкнулся и портал исчез.

А может это был Бог? Может быть Бога не пустили на встречу с семьёй.

* * *

Я ходил в кинотеатр. В настоящий кинотеатр. На настоящий фильм. Вы понимаете? Нет, вы не понимаете. Для того места не существовало понятия «художественный фильм» там все фильмы были документальные. В репертуаре были Риддик, Нарния и колдунья и ещё что-то там.

И я понял что нас жестоко обманули. Вся наша реальность погрязла во лжи. Да да Лживая реальность. Те фильмы которые крутят у нас это отрыжка от их голивуда.

Там сняли фильм. Он настолько велик, что проекция его будет существовать в пространстве вечно. И как нибудь во сне нашему режиссёру перепадёт кусочек, тень, лёкгий намёк, мааальенькая отрыжечка от этой почти живой сущности фильма. Проснувшись, ослеплённый великим прозрением, наш гений всё додумывает своими Земля(ными) мозгами весь фильм. Вот так делается кино у нас. Я думаю это касается всех остальных отраслей так называемого творчества.

Современный человек не способен придумать что либо существенно новое. Он конструирует из кубиков подсознательно отложившейся информации. Ну а когда совсем повезёт, идеи приходят оттуда.
 

мягкие вибрирующие стены
до исступления пастельных тонов
набрасываются и сбегают
в ближайшее Ничто
тонуть в их обволакивающе-пушистом
плене
и плюшево похохатывать
лихорадочно хватающим взглядом
вне времени и пространства
пока не надоест Всегда

«что-то не так» —
нашёптывает паранойя
вонзать зубы в бархат
раздевать пух

весело вздыхая в растерянные стены
нахально оскалиться
и тотчас
заснуть
считая овец
в одной из параллелей
незаинтересованно отвернувшись
сентиментально-надтреснутое соло пианино

улыбаюсь в солнце
спросонья:

наверное этого никогда не было

Стройбат. Дети в СА ненавидели это слово. Город, в котором мы жили, был изначально поселением химиков. Город-тюрьма.
В средней Азии было вообще полно городов, образовавшихся вокруг разработок, например, урана, куда свозили репрессированных, офицеров из фашистского плена и вагоны немцев с Поволжья, благо добычей урана заведовало НКВД. Позже в такие города отправляли урок. Наш город условно делился на старый и новый. В старом жили сплошные химики, в новом – разбавленные. «Химики» — это люди, которые уже отсидели или выпущены досрочно, но возвращаться в культурные центры им до определенного времени запрещено. Химикам надлежало съезжаться из своих тюрем в некое место подальше от цивилизации и там селиться, отмечаясь каждый вечер у коменданта. Практически все они, в конце концов, забивали на посылки с родины и оставались на местных фруктах.
Прямо напротив одного из кварталов в старой части города стояла тюряга, старая, почти антик. Вокруг тюрьмы возносился высокий забор, с кривыми дырами между досок. В горах мало дерева, много камней.
Всю тюрьму было видно снаружи — с собаками, вышками, туалетами. Сквозь щели забора движения тех, кто находился внутри, когда ты шел мимо, казались замедленными. Для лучшей фиксации изображения нужно было встать под деревом смирно (чтобы сливаться с природой и не выпячивать призрачную свободу). Или воссесть Нероном на балконе, жевать виноград и без уколов жалости изучать жизнь на зоне — сверху. Только в старом городе никто так не делал.
Новую часть города строили для правления химического завода. Самая первая улица там была на 30 лет младше тюрьмы. Собственно, в новом городе была вообще одна улица. Ряды домов отличались только возрастом. Первый ряд — для правления. В домах второй волны иммиграции селились служащие высокой квалификации, дальше просто все подряд и их дети. Когда появились дети, стали нужны учителя. И дополнительный отряд милиции. Опорный пункт квартировался в моем подъезде.
Так вот, «стройбат» каким-то образом ассоциировался у тамошней молодежи с синей формой и замедленно шагающими собаками. На тупую шутку вполне годилось ответить: «Твоя мама — стройбат».
Чтобы закрыть дело о краже велика или вандализме в здании ПТУ, милицейский опорный отряд не бегал на территорию химиков. Он вообще никуда не бегал. В средней Азии жарко для бега, плюс 50 в тени. Но вечером, когда дети собирались потрепаться под ивами, отряд выходил на закрытие дела.
После шести мы предпочитали прятаться. Мы уходили на заброшенную почту (на самом деле она была недостроенной, но называлась заброшенной). Там мы рисовали на стенах людей в кимоно и это был наш спортзал. Или мы просто шлялись по этажам и громили осиные гнезда. Кто-то целовался на лестнице. Я выносила почитать эротические рассказы и врала, что переписала из Мопассана. Время от времени мы меняли места тусовок, перемещались всей разрозненной кучей за поля на канал или уходили в пещеры, в горы. Но были среди нас дети без интуиции, они оставались под ивами в огромных дворах нового города, играть в шахматы. Вот их и сажали за украденный кем-то  велик. Или за что-то еще.
Свидетельские показания по «велосипедным» делам давали мальчики и девочки, имен которых никто не знал. Вычислить, кто они, не представлялось возможным: открытых судов по детской мелочи не было. По более крупным делам заседания проходили, но на таджикском. Делопроизводство тоже велось на чужом языке. За малостью города правосудие творилось молниеносно. Абсурдность наказания за велосипед заставляло подозревать, что преступление было более тяжким. Дела обрастали слухами. Родители выходили заплаканными (обычно это не были семьи правления). Товарищей в ближайший месяц мистическим образом тянуло к зоне. Мы прилипали к дальним деревьям и смотрели сквозь кривые дыры в заборе. Фиг мы там кого видели. 
Иногда безымянные мальчики и девочки помогали найти тех, на кого милицейский отряд положил зуб. Иногда, говорят, что-то подбрасывали или писали нужные заявления.
Если в город приезжал кто-то новенький, мы без разговоров брали его в компанию. Мы оберегали его и никогда не рассказывали о приговорах на чужом языке. Бояться чего-то нельзя. Или это случится.

Когда в СА началась гражданская война, зону распустили. Не знаю, что стало с собаками. Наверное, их съели.

Белое озеро
Сны над водой
Антикварные слёзы
Под бесполой луной
Как просторными юбками
Небом земля
Прикрыта
Песни света от люстр и солнц
Летним ветром забыты
Плывём
Оставаясь все время на месте
Даже песни звучат лишь как только бы если…
Среди каменных стен
Только розовый тлен
Оставляет в покое
Мою пеструю веру
Четыре бесславных победы
Остались
От меня, от тебя и от
Проточной воды перемен