29 октября умер поэт Евгений Головин.

Игорь Дудинский о Головине в интервью Переменам (2007 год):

Головин – действительно «фигура» весьма магнетизирующая, мистическая и «неоднозначная».

Достаточно вспомнить личностей типа того же Гурджиева, чтобы понять, с какими усилиями по-настоящему посвященные люди вписывались в «земную» систему координат. Отсюда и «неоднозначность» их восприятия непосвященными людьми.

Головин – величайший эзотерик современности. Он проштудировал и обобщил все эзотерические знания и учения всех веков и традиций, усвоил их и переварил в котле своего личного опыта.

Согласитесь, что такой огромный груз держать в своей голове, душе и сердце способны даже немногие из небожителей – не говоря уже о земных людях.

Отсюда, опять же, проблемы с восприятием людей с таким эзотерическим багажом.

Да, Евгений Всеволодович Головин (кстати, он жив и здоров, поэтому вполне доступен для контактов) способен при желании пускать в ход свой «магнетизм», интенсивность которого способны выдержать немногие.

Правда, он может закапризничать при виде неинтересного ему человека и забыть о собственном «магнетизме». Тогда он предпочитает притворяться кем угодно — хоть ловким мистификатором.

Головин – больше, конечно, алхимик, чем маг. Хотя бы потому, что в области магии он всегда признавал превосходство над собой недавно скончавшегося Валентина Провоторова.

Алхимию же он знает в совершенстве – насколько такое возможно, потому что в совершенстве алхимию не может знать ни один смертный. Скажем так: на сегодня алхимической теорией и практикой Головин владеет лучше, чем кто-либо из живущих на земле.

Головин одновременно и алхимик, и маг, и хорошо пьющий гениальный поэт, «который читал много эзотерической литературы». Впрочем, я не могу сказать, в каком из своих проявлений он негениален.

отсюда

Антарктида

не поднимайте бровь —
над мысом катастроф
ползет шизоконечная звезда
лохматая волна
нам в ухо прошипит
электро-ледяное “да!”

на этих проклятых скалах
в обломках кораблей
мерцают генитальные мозги
и мы как дураки
ласкаем чей-то скальп
в надеждах субтропической любви

вдали от зодиака
злая лесбиянка
раскинулась нагая антарктида
но мы идем вперед
ебись она в рот
станция амундсен-скотт

и надо же было случится тому
что нас всего семь
и вслед идет невидимый восьмой
сквозь синие леса
мы смотрим на него
и вырываем бесполезные глаза

30 октября 1885 года родился Эзра Паунд, американский поэт, издатель и редактор

«Make it new!» — звучал призыв, провозглашённый Паундом в самом начале его поэтического пути. «Поэзия ХХ века, — писал он в программном эссе «Prolegomena», — та поэзия, которая, я ожидаю, будет создаваться в ближайшем десятилетии, отбросит всяческое «сюсюканье», она будет жёстче и естественней, она будет <...> «пробирать до костей».

Конечно, он был человеком утопии.

В ХХ веке такое, впрочем, неудивительно, если не сказать банально. Это столетие словно нарочно было послано людям западной культуры для того, чтобы они как следует прожили, прочувствовали и переоценили свои отношения с утопиями и утопизмом. Но Паунд — особенный.

Он заплатил за свою утопию, как никто другой. Неделями в клетке. Буквально в клетке с прутьями, открытой со всех сторон, без крыши, в которой соотечественники-американцы держали изменника Паунда, как особо опасного преступника, в лагере для военнопленных под Пизой. Месяцами — в тюрьме. Тринадцатью годами — в психиатрической лечебнице. Смертью на чужбине (правда, этой чужбиной была горячо любимая им Венеция). Заплатил унижением, изоляцией, утратой друзей, телесного и душевного здоровья, распадом самой речи (опять же буквально: к концу жизни он подолгу не мог разговаривать). Заплатил обвинением в измене, выдвинутым собственной страной, к которой никогда не переставал чувствовать себя принадлежащим, хотя страшно её ругал и не уставал повторять, как многое он в ней ненавидит. (Он бранил и ненавидел Америку на правах своего. Только очень любящие так умеют.)

Всё это само по себе заставляет предполагать, что утопия Паунда была для него чем-то очень настоящим — совершенно независимо от степени её утопичности. И от степени её безумия и чудовищности — а таких компонентов у неё было более чем достаточно.

Нет, утопии это ничуть не оправдывает. Но очень много говорит о самом Паунде и о его времени.

И конечно, он был одним из самых важных неудачников своего века. Самых характерных, самых влиятельных. Таких, без которых его век попросту не смог бы стать самим собой. По крайней мере век литературный и англоязычный.

Его «Cantos» — «Песни», огромный эпос, призванный охватить всю историю, от античных истоков до современности, который он писал всю жизнь, с молодости до глубокой старости, да так и не закончил, — остались… не то чтобы непонятыми, нет… Понимания того, что и почему он делал, Паунд, несомненно, дождался. Со стороны тонких ценителей. Дело обстояло гораздо хуже: труд жизни Паунда не был востребован западной культурой — в том объёме и в том качестве, как он сам считал нужным. (далее…)

Проза Белого не проста, но очень музыкальна — благодаря своей электрической ритмизованности и звучной энергии действительных символов. Таков, например, рассказ «Йог», речь в котором идет о революции и ее непосредственной связи с тонкими мирами. Рассказ «Йог» написан Андреем Белым в 1918 году, после возвращения из Швейцарии, где он учился у немецкого мистика, создателя антропософии Рудольфа Штайнера. Далее — сам рассказ. (Публикуется ко дню рождения Андрея Белого.)

Йог

1.

Иван Иванович Коробкин был служащим одного из московских музеев, заведуя библиотечным отделом без малого сорок уже лет. Летом, зимами, осенями и веснами появлялось бессменно в музейной передней согбенное, старое тело его; летом — в белом сквозном пиджаке с преогромнейшим зонтиком и — в калошах; зимой — в меховой порыжевшей енотовой шубе; в обтертом пальто — мозглой осенью; и весною — в крылатке.

Чмокая губами и расправляя клочкастую бороду, кряхтел он на лестнице: приподымался медлительно, постепенно осиливая все двадцать четыре ступеньки, ведущие в уже набитое битком посетителями помещение читального зала; раскланивался с обгонявшими его посетителями, которых не знал он и вовсе, но которые его знали давно, разумеется, все.

Проходя в библиотечное помещение и просматривая записки, откладывал их; и — отмечал карандашиком.

Иногда принимался он озирать сослуживца и отрывал его вдруг от дела произнесением весьма полезных сентенций, напоминающих изречение Ломоносова:

Науки юношей питают.

При этом же он начинал потирать свои руки, откинувши голову и расплываясь в довольной улыбке; за минуту суровое и сухое лицо его, напоминающее портреты поэта и цензора Майкова, становилось каким-то сквозным, просиявшим и — детским:

— «Иконография, молодой человек, есть наука!» — провозглашалось среди гробовой тишины помещения, прилегающего к читальному залу; но когда ж молодой человек, отрываясь от дела, приподымал свою голову, видел он: суровое и сухое лицо, напоминающее портреты поэта и цензора
Майкова.

Говорят, что однажды Иван Иванович Коробкин, прогуливаясь по музейному дворику, обсаженному деревцами, воскликнул:

— Рай, господа, в сущности говоря, ведь есть сад…

— Мы в саду.

— Собственно говоря, мы в раю…

Говорят, что черты его блеклого лика преобразились нежданно: и в них проступила такая непререкаемость, что прогуливавшемуся с Иваном Ивановичем помощнику управляющего музеем на миг показалось: Иван Иванович, восхищенный силой до выспренной сферы небес, переживает невыразимые сладости, как о том он рассказывал вечером Аграфене Кондратьевне.

— Знаете ли, Аграфена Кондратьевна, Бог его знает, кто он такой; мало ли, чем может быть он… Не масон ли он, право; и поставлен на службу-то он ведь покойным Ма-евским; а про Ма-евского говорили в старинное время, что он был масоном… И перстень какой-то такой на своем указательном пальце носил.

Иван Иванович Коробкин знакомств не водил; не сближался ни с кем; пробовали к нему захаживать в гости; и — перестали захаживать; однажды застали его, выходящим из собственного помещения в Калошином переулке с огромнейшим медным тазом, прикрытым старательно чем-то; что же, думаете вы, оказалось в сем тазе? Не отгадаете: черные тараканы.

Да! (далее…)

Февр.2007. Ascher-Mittwoch (Ашер-Миттвох – среда Ашер: христианский праздник)

«Мир на целое поколение» отсюда уже вывозили… похоже не раз: и в бурно-лихие 30-е, а то вспомнить хоть февраль 2007 (реч ВВП)… Всякие шумучки на весь мир, уж по крайности на всю Европу по разным поводам и по сей день устраивают – жить в известности надо – иначе что это за столица… пусть и «карманная»

…Свиньями и навозом в Мюнхене ПАХНЕТ… И Н О Г Д А… как и обычной, простите, канализацией – причём в самом историческом центре! Однако повтрояю – не часто! Чаще здесь Ароматы… и какие – нет слов, таковых ещё не придумали и едва ли скоро это случится!

Вот в эти дни, деньки-денёчики, когда солныще владеет всем и вся с раннего утречка и до закату – и ни облачка! Фашинг-Цайт – гуляет народонаселение, пьёть-исьть (ест… порою жрёть)… Но уж приготовить это: еду-питие — тут умеют! И никаких тебе французских извращений и испано-италических инноваций – всё простое и здоровое, то есть крепкое, сытное и вкусное! Только слово «вкусное» в данном случае неуместно – мало, тесно, не впечатляет и не соответствует – ибо гениально это! Так вот чтобы прочувствовать, проникнуться, постичь эти явления – ароматы вкусной и здоровой… гастрономии, кулинарии (ибо даже слово «пища» недостаточно вдохновенно звучало бы) – надобно прежде всего окунуться в тот город… что попахивает иногда и весьма изрядно не тем, чем подобает!

Город по преимуществу… пока ещё – вопреки тенденции времени и Евросоюза и даже несмотря на праздники, чист – в сравнении с (пусть сколь угодно ерепенятся лжепатриоты и олиткоррекцисты) Берлином, Гамбургом, Франкфуртом, не говоря о Москве, Питере, Киеве, и уж совсем – о Лондоне, Париже… Да и провинциален Манахабад Изарский – ну не всем же уподобиться-опуститься-обезличиться «а-ля» пятирим, трипариж, шестийорк…!

И вот вы идёте залитыми таким несовременным, то есть настоящим природным сиянием, улицами, переулочками, малыми площадями-скверами и сияние это ощутимо заметно даже в тени – небо не кажется бескрайним и солнце не гнетёт тотальным своим присутствием, проникновением – всё это (и то и другое) – домашние, родные – не глобальные, не масштабные! Странным образом подчёркивается и тем возвеличивается и украшается всё провинциальное, старинное, порой явно тяжко обветшалое замшелое… (далее…)

12 октября 1875 года родился Алистер Кроули, один из главных оккультистов XX века, основатель учения телемы

«Его называли содомитом и колдуном (он побывал в своё время и тем и другим), но названия не соответствуют явлениям, которые они обозначают, — они выражают лишь отношение человеческого стада к этим явлениям».

Потусторонние силы, как правило, избегают прямого вмешательства в земные дела, предпочитая действовать через посредников – корыстных и добровольных, бездарных и талантливых.

Мистер Кроули ворвался в мое детство с первыми тактами Immigrant Song. Они были подобны перестуку колес экспресса, вылетевшего из Преисподней. Беспризорную душу пронзило острое желание запрыгнуть на подножку. Пусть не с первого раза, но – сделаться пассажиром «11-го маршрута», чья кривая проходит между звезд, если верить другой песне. У меня в городе 11-й маршрут троллейбуса делал остановку возле психбольницы, где нередко заканчивают свой путь искатели оккультных приключений.

Лед Зеппелин – образец психоделического альпинизма. Когда Роберт Плант произносит: «Валгалла», мы не сомневаемся, что он ее увидел, хотя бы на миг. Алистер Кроули владел этим опасным видом спорта в совершенстве, подавая пример желающим проникнуть в запретные места, даже если речь идет вовсе не о горных вершинах. «Он помахал рукой, и зашагал по склону холма прямой и упругой походкой опытного скалолаза» (Steady and swinging step of a practiced mountaineer). Чтобы заглядывать в недоступные рациональному глазу глубины, нужны железные нервы, а где их взять в наше время? (далее…)

27 сентября (9 октября по новому стилю) 1874 родился художник, мистик, писатель, путешественник Николай Рерих

Борода лопатой, черная феска – имидж скорее подходящий безумному ученому, академику Павлову, кромсателю собачьих шей, а не мистику, оккультисту и философу. Впрочем, Рерих Николай Константинович всегда был гораздо более академичен, чем требовалось для соискания почетного звания Гуру и наставника поколений.

Выбирая место для своего будущего заточения и самадхи, Николай Рерих был весьма старателен. Штат Химачал Прадеш, Индия. Долина Кулу. Вневременная, не имеющая ни начала, ни конца метафизическая составляющая Гималаев застыла в странном симбиозе с чеховской дачной Россией. Ландшафт напоминает скорее вековой русский лес, нежели характерные для Химачал Прадеша горные долины, обрамленные яблочными садами. Лес Кулу выглядит грозно, величественно. В окрестностях резиденции Рерихов, Урусвати – чувствуется тяжесть, необъяснимая стагнация. Мощные дубы стонут под тяжестью миллионов кальп, перерождений и не изжитой кармы, трава зелена, но как-то искусственно, и лишь порывы мощного, по-настоящему северного ветра напоминают о том, что все бренно и непостоянно. В соседней долине Парвати воздух легок и прозрачен, краски играют, все преломляется ежесекундно, изменяется легко, пространство словно хрустальный горный поток, прекрасно абсолютно все, ибо – динамично. В Кулу – всё словно застыло…

Сама усадьба (а именно – десяток разрозненных строений) выглядит безжизненно, хотя, приглядевшись, можно заметить: что-то происходит и в этих стенах. Вот, к примеру, припаркованный под нелепым углом у забора белый Амбассадор, гордость индийского автопрома, машина одновременно и уродливая, и прекрасная – и бессмысленная, конечно (как все индийское). Амбассадор, судя по номеру, принадлежит администрации штата. И правда, невдалеке болтается неприкаянный шофер – высокий, молодой индус с роскошными сталинскими усами. Чуть левее некая моложавая экзальтированная особа истошно орет на очередного индийского оболтуса в помятом кафтане, отчитывает его за нерадивость. У дамы явный русский акцент. Далее встречаю томных русских юношей с кокетливыми бинди во лбах, прикормленных индусов – смотрителей мертвого музея, нескольких ошарашенных европейских туристов, да, пожалуй, вот и все, что осталось от некогда мощной оккультной, культурологической, сектантской империи Рерихов. (далее…)

8 октября 1920 года родился Фрэнк Герберт — американский писатель-фантаст, создавший знаменитую эпопею “Хроники Дюны”, о планете, полной песка.

Истинное творение не зависит от своего создателя.
Ф. Херберт, “Дети Дюны”

Песчаные дюны похожи на большие массы воды, только движутся медленнее. Люди, которые обращаются с ними как с жидкостью, могут научиться ими управлять.
Ф. Герберт (интервью с В. Мак-Нелли)

Сойдя со ступени лестницы, можно упасть и вверх (Ф. Герберт, “Дети Дюны”)

Фрэнк Герберт опубликовал за свою жизнь двадцать один роман и три сборника рассказов, но самыми известными и самыми культовыми из его книг стали, безусловно, «Хроники Дюны» в шести томах, и особенно самый первый роман серии — «Дюна». Когда в 1956 году роман «Дюна» вышел отдельной книгой, он получил две самые престижные премии в области научной фантастики: «Небьюлу» и «Хьюго». Издав «Дюну», Фрэнк Герберт стал настоящим героем, самым знаменитым фантастом современности, и многие до сих пор считают её лучшей фантастической книгой всех времён и народов. (далее…)

6 октября 1914 года родился Тор Хейердал — исследователь древних цивилизаций, совершивший знаменитое плавание на плоту “Кон-Тики” через Тихий океан

‘Вот где водится Снарк!’ — возгласил Балабон,
Указав на вершину горы,
И матросов на берег вытаскивал он,
Их подтягивая за вихры.

Л. Кэррол. “Охота на Снарка”. Пер. Г. Кружкова

Тора Хейердала, знаменитого путешественника, в России давно знают и любят: при Сталине его книги были запрещены, зато при Хрущёве уже расходились миллионными тиражами, он был настоящим героем — наравне, наверное, с Челентано. Но в том, как его у нас позиционировали, допущено несколько значительных, коренных неточностей, которые хотелось бы исправить — лучше поздно, чем никогда.

Во-первых, не знаю, какой отечественный биограф взял манеру называть норвежского путешественника “Туром”, что стало почему-то традицией, — и ведь эта неточность путает все карты. А для мореплавателей карты – первое дело. “Тур” — это либо груда камней, либо, еще того чище, горный козел. Нашего же героя нарекли — как и всех старших сыновей в его роду — весомым именем Тор. Как бога грома и молний, аналогичного Перуну или ведическому Индре. “Тур” и “Тор” — большая разница, согласитесь!

Во-вторых, биографы Тора недальновидно утверждают, что, дескать, он не верил в Бога, просто был гуманистом в широком смысле слова. Но ведь вся его жизнь и фантастические плавания подтверждают обратное! Более того, он был убежден, что некоторые боги — такие, как скандинавский Один или легендарный вождь южноамериканских индейцев Кон-Тики (он же Илла-Тики, он же Виракоча) были вполне реальными историческими личностями, людьми из плоти, крови — и стальных мышц. Выдающимися людьми, которые ходили по той же земле, что и мы с вами. И не только ходили по земле — еще и бороздили океаны вдоль и поперек! Как раз морскими путешествиями «богов» Тор Хейердал волею судьбы (или богов) и заинтересовался больше всего. (далее…)

Мы продолжаем публиковать сборники в рамках нашей виртуальной серии «PDF-поэзия Peremeny.ru». Только что опубликован СЕДЬМОЙ сборник. Его автор — Дмитри Кокорин, знакомый читателю своей мини-прозой, публикуемой периодически в этом блоге. Кстати, не так давно у него открылся персональный сайт, на котором можно посмотреть его графику, фотографии и другие артефакты.

Ну а PDF-сборник его лирики можно скачать на странице проекта «PDF-поэзия Peremeny.ru».

Напоминаем, что Перемены по-прежнему готовы рассмотреть ваши предложения для этого проекта. Готовые сборники (от 10 до 20 стихотворений) в виде файла doc присылайте на адрес редакции на gmail. Если стихи будут приняты к публикации, мы вам сообщим.

10 (22) сентября 1875 года родился художник и композитор Микалоюс Константинас Чюрлёнис

С самого начала, ещё до рождения, он был человеком междумирья.

Отец его, крестьянский сын из южной Литвы, Дзукии, родился прямо в поле, во время жатвы. С ранних лет зачарованный непонятно откуда взявшимся влечением к музыке, на исходе юности Константин Чюрлёнис-старший обучился у деревенского органиста основам игры на органе.

Мать, Адель, была немкой, из евангелистов, бежавших из Германии от религиозных преследований. Кроме немецкого, она хорошо владела польским и литовским, была начитанной, хотя настоящего образования, рано осиротев, так и не получила. С Чюрлёнисом-старшим она, 18-летняя, встретилась в маленьком литовском городке Варена, тот был органистом в местном костёле.

Их сын Констант, родившийся спустя два года после венчания Константина и Адели и переехавший с ними чуть позже в провинциальную деревушку Друскининкай, похоже, чувствовал себя принадлежащим ко всем унаследованным мирам сразу. Они не спорили в нём, не вытесняли друг друга, но взаимонакладывались, просвечивали друг сквозь друга, составляли целое.

Констант был первым в роду, вошедшим в высокую культуру, — и она заговорила с ним на польском языке.

Польский вообще был языком его детства — домашним, изначальным. На этом языке звучала для него, проведшего более двенадцати лет в Варшаве, европейская и мировая культура. По-польски он писал письма друзьям и любимым. Польский был языком универсального, языком самого бытия — недаром на одной из картин цикла «Сотворение мира» слова Творца «Да будет!» раздаются именно на этом языке. Во вторую очередь это был русский — на нём Констант учился в начальной школе и разговаривал с государством, к которому принадлежал: Российской империей.

При всём при том и с польской, и с русской культурой Чюрлёнис ассоциируется в последнюю очередь, если ассоциируется вообще.

А между тем этот знаковый для литовской культуры человек, которого она числит среди своих основателей, начал как следует учить литовский язык лишь за шесть лет до смерти, с 1905 года, под влиянием и с помощью своей жены Зоси. В детстве он слышал на нём только песни и крестьянскую речь. Он открывал Литву как культурный факт, вступал в это символическое наследство уже зрелым человеком. (далее…)

15 сентября 1930 года родился Мераб Мамардашвили

Он мог бы ещё быть нашим современником – если бы ещё при жизни не чувствовал себя не принадлежащим ни одному из времён. Если бы не смотрел на каждое время и место – извне, из точки абсолюта.

Когда его – за «невыполнение плана» – уволили из Института истории естествознания и техники, а потом лишили и кафедры во ВГИКе, его приглашали и в Милан, и в Париж… Нет, отказался, поехал в Грузию. Просто уже потому, что там он был гораздо нужнее. Свою первую лекцию на философском факультете Тбилисского университета он начал словами – его тогдашние слушатели вспоминают их до сих пор: «Я выхожу из своего одиночества к вашему сиротству и обворованности».

Ещё неизвестно, кстати, как он вписался бы в контекст в той же Европе. С контекстом – не говоря уже об условностях и авторитетах – у него всегда были сложные отношения. (далее…)

Прямая обязанность художника — показывать, а не доказывать. Приступая к своему ответу на доклад Вячеслава Ивановича Иванова, я должен сказать, что уклоняюсь от своих прямых обязанностей художника; но настоящее положение русского художественного слова явно показывает, что мы, русские символисты, прошли известную часть своего пути и стоим перед новыми задачами; в тех случаях, когда момент переходный столь определителей, как в наши дни, мы призываем на помощь воспоминание и, руководствуясь его нитью, устанавливаем и указываем, — может быть, самим себе более, чем другим, — свое происхождение, ту страну, из которой мы пришли. Мы находимся как бы в безмерном океане жизни и искусства, уже вдали от берега, где мы взошли на палубу корабля; мы еще не различаем иного берега, к которому влечет нас наша мечта, наша творческая воля; нас немного, и мы окружены врагами; в этот час великого полудня яснее узнаем мы друг друга; мы обмениваемся взаимно пожатиями холодеющих рук и на мачте поднимаем знамя нашей родины.

Дело идет о том, о чем всякий художник мечтает, — «сказаться душой без слова», по выражению Фета; потому для выполнения той трудной Задачи, какую беру на себя, — для отдания отчета в пройденном пути и для гаданий о будущем, — я избираю язык поневоле условный; и, так как я согласен с основными положениями В. Иванова, а также с тем методом, который он избрал для удобства формулировки, — язык свой я назову языком иллюстраций. Моя цель конкретизировать то, что говорит В. Иванов, раскрыть его терминологию, раскрасить свои иллюстрации к его тексту; ибо я принадлежу к числу тех, кому известно, какая реальность скрывается за его словами, на первый взгляд отвлеченными; к моим же словам прошу отнестись, как к словам, играющим служебную роль, как к Бедекеру, которым по необходимости пользуется путешественник. Определеннее, чем буду говорить, сказать не сумею; но не будет в моих словах никакой самоуверенности, если скажу, что для тех, для кого туманен мой путеводитель, — и наши страны останутся в тумане. Кто захочет понять, — поймет; я же, раз констатировав пройденное и установив внутреннюю связь событий, сочту своим долгом замолчать.

Прежде, чем приступить к описанию тезы и антитезы русского символизма, я должен сделать еще одну оговорку: дело идет, разумеется, не об истории символизма; нельзя установить точной хронологии там, где говорится о событиях, происходивших и происходящих в действительно реальных мирах.

Теза: «ты свободен в этом волшебном и полном соответствий мире». Твори, что хочешь, ибо этот мир принадлежит тебе. «Пойми, пойми, все тайны в нас. В нас сумрак и рассвет» (Брюсов). «Я — бог таинственного мира, весь мир — в одних моих мечтах » (Сологуб). Ты — одинокий обладатель клада; но рядом есть еще знающие об этом кладе (или — только кажется, что и они знают, но пока это все равно). Отсюда — мы: немногие знающие, символисты. (далее…)

Опустись же. Я мог бы сказать —
Взвейся. Это одно и то же.
Фауст, вторая часть.

Я дышу. Может быть, этот воздух отравлен? Но это единственный воздух,
которым мне дано дышать. Я ощущаю то смутно, то с мучительной остротой
различные вещи. Может быть, напрасно о них говорить? Но нужна или не нужна
жизнь, умно или глупо шумят деревья, наступает вечер, льет дождь? Я
испытываю по отношению к окружающему смешанное чувство превосходства и
слабости: в моем сознании законы жизни тесно переплетены с законами сна.
Должно быть, благодаря этому перспектива мира сильно искажена в моих глазах.
Но это как раз единственное, чем я еще дорожу, единственное, что еще
отделяет меня от всепоглощающего мирового уродства.

Я живу. Я иду по улице. Я захожу в кафе. Это сегодняшний день, это моя
неповторимая жизнь. Я заказываю стакан пива и с удовольствием пью. За
соседним столиком пожилой господин с розеткой. Этих благополучных старичков,
по-моему, следует уничтожать. — Ты стар. Ты благоразумен. Ты отец семейства.
У тебя жизненный опыт. А, собака! — Получай. У господина представительная
наружность. Это ценится. Какая чепуха: представительная. Если бы красивая,
жалкая, страшная, какая угодно. Нет, именно представительная. В Англии,
говорят, даже существует профессия — лжесвидетелей с представительной
наружностью, внушающей судьям доверие. И не только внушает доверие, сама
неисчерпаемый источник самоуверенности. Одно из свойств мирового уродства —
оно представительно. (далее…)

1 сентября 1896 года родился Шрила Прабхупада, основатель и духовный лидер Международного общества сознания Кришны

Существует три величайшие угрозы советскому образу жизни: западная культура, рок-н-ролл и Харе Кришна.

С. Цвигун, зампред КГБ, 1981г.

Стать пылью с лотосных стоп Шри Санатаны, Шри Рупы и
Рагхунатхи Госвами — вот что должно быть нашей конечной целью.

Бхактисиддханта Сарасвати, духовный учитель Ш. Прабхупады

Один из последователей Прабхупады, Гопал Гхош, рассказывал, что как-то раз в 1960-м году зашел к нему, когда он жил в своей аскетичной комнате в храме Радхи-Дамодары во Вриндаване (Индия). Прабхупада сидел за маленьким столиком и писал бенгальский перевод “Бхагават-Гиты” американской авторучкой “Паркер”. Такая ручка была (да и теперь остается кое-где!) в Индии редкостью. Прабхупада показал ее Гхошу и сказал: “Пар-кар”. На бенгальском “пар” означает “океан рождения и смерти”, а “кар” означает “переплывать водную преграду на лодке”. Прабхупада пояснил: если ты будешь регулярно петь мантру “Харе Кришна”, Господь Кришна сам перенесет тебя через океан рождений и смертей… Этот случай хорошо показывает, насколько погружен был Прабхупада в свой духовный мир, и в то же время насколько ясно он видел соприкосновение духовного с материальным, с нашей повседневной реальностью, где он публиковал свои книги – книги, изменившие мир. (далее…)

…В четверть четвёртого пополудни, они уж и запамятовали – которого дня – атаман нежданно остановил продвижение войска… В тишине бескрайних просторов лета громовым раскатом прозвучал зычный глас атамана:

«’Эй, а щчо цэ прэд вамы, козачэнькы-хайдамаце?!»

Не найдя объяснения сему слову, молчали или чуть слышно переговаривались спрошенные, кони фыркали, переминаясь, местами звенела сброя… дышала степь…

«А ну, хто скажэ, видповы – ишчо ж цэ такэ?!»

«Як шчо — стэп, батьку» наконец вымолвил один токмачанин по прозвищу Гульба-Гульбулат, бывалый хайдамак и старинный друг атамана.

«А ось и ни! Стэп — тикы мрия, мара, покров, тилькы здаецця… хоч и так… Цэ ж Зэмлья прэд намы – цэ Маты наша ’Осподарыня! То розумиетэ?!»

Глас уже не рокотал, не рвал воздух, но звучал, пел, как поёт кобзар былину и как нараспев читает молитвослов священник иль заклинатель-жрец.

Ещё приснопамятный славный литератор пан Гоголь-Яновски Николай Васильич, царство ему небесное, правдиво живописал о колдовских т.е. магических склонностях и способностях запорожцев-казаков. Атаман же не токмо был сего роду, но его признавали и боялись безумно чёрныя колдуницы цыганския и почитали своим волхвы лесныя руския и – так гутарють – шаманы степных да горных татар, с чьими народами не воевал он никогда и не ссорился, а напротив, заключил Великий Союз и явился одним из немногих основателей и признанных управителей Новой Великой Орды… но это потом… (далее…)