Посвящение выставке «Магия театра и кино 2018» и всем художникам
Я очень люблю приходить на выставку уже после открытия и всех связанных с этим торжеств. В тишине и в одиночестве внимательно разглядываю каждого художника и его произведение! С пристрастием!
Когда все поздравления отзвучали, все вспышки фото и кино камер «отсветили», а в залах слышны редкие шаги посетителей!
А все потому, что для меня каждое полотно или графический лист это такой «срез». Мгновение, запечатленное словно фото интересного и своеобразного чудного мира каждого из них, имею в виду художников. (далее…)
Да, в нашем тихом маленьком 4-миллионном городишке, где магазины закрываются в 8 вечера, а автобусы перестают ходить в 6, где к 22 уже не остаётся на улицах ни души, а в 23 все окна!! — в домах и даже в общежитии уже потушены, так вот — и в нашем гордишке, оказывается, есть вечерняя жизнь! Да ещё какая.
Сегодня нам с дочкй надоело до невозможности гулять по кампусу, где живут преподаватели и студенты нашего университета, месту практически абсолютно стерильному, приличному, без намёка на индивидуальность, без тени истории (ещё хуже, пожалуй, нашего питерского Купчино). И мы решили рвануть в город. Практически на последнем автобусе.
Уже смеркалось. Как всегда по вечарам — автобуса пришлось ждать долго. Но он пришёл. Полуосвещённый, со съехавшей магнитофонной записью, из-за чего бодрый дикторский голос объявляет по-английски остановки, но только на одну позже, слегка запаздывая, произносит название предыдущей, только что проеханной остановки, радостно выдавая её за следующую… Но — мы-то уже тёртые калачи — нас так просто не собьешь со следа, и мы направляемся навстречу хоть чему-нибудь новому, в длинный парк на берегу реки. (далее…)
Сумасшедшие столпотворения,
балаганы, очереди последовали за
уличным закатом, пыльным бродягой.
…я только сорвал цветы Вечности
на могиле разума, и прямиком к Тебе… (далее…)
О книге Захара Прилепина «Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы» М.: Аст, 2017.
Те, кто сражается на войне, — самые замечательные люди, и чем ближе к передовой, тем более замечательных людей там встретишь. Эрнест Хемингуэй
Каким был Золотой век
Как-то один наш маститый литературовед в передаче про Лермонтова заявил: «Поэт не может стрелять в человека…» Это было трогательно, но, по меньшей мере, наивно. Ибо сам поэт объявлял: «…если будет война, клянусь вам Богом, буду всегда впереди». И действительно, с «мужеством и хладнокровием» убивал потом горцев на Кавказе.
Устойчивы мифы, согласно которым русские литераторы предстают в некой романтической дымке, где обязательно преследование со стороны властей, поощряются любовные страсти, пусть даже дуэли. Только бы не служба на благо отечеству — это ведь так пошло… (далее…)
Новая книга Джулиана Барнса — всегда сенсация в литературном мире Британии. Барнс, автор 13 книг — отважных открытий смыслов в самом себе, вокруг себя, искренних признаний постоянства и изменчивости природы человека, отягчённого то тревожным сознанием финальности, то зыбким предчувствием счастья.
Джулиан Барнс, писатель высокой и разносторонней культуры в развитии собственного оригинального стиля, который, парадоксально, нельзя назвать уникальным, поскольку Барнс делит присущее британцам чувство абсурда с большинством коллег англо-саксонского литературного мира. Его ирония, мягкая, элегантная, необидная, порой обнажает убийственную правду. За британским трезвомыслием, сдержанностью и показным безразличием к чужому кроется сомнение в себе, недоверие Острова к Континенту, неизбывное любопытство понять и полюбить это иное. И быть любимым! Так за британским сознанием/ бытием вечно маячит, как двойник, тень Франции. От неё невозможно избавиться. С ней невозможно слиться. Как двум берегам Ла-Манша. (далее…)
Это был совершенно неожиданный, бесконечно щедрый и, пожалуй, не вполне заслуженный подарок… До сих пор для меня — одно из самых светлых, самых важных, самых серьезных переживаний в жизни — моя художка… Место моего рождения и полета, место, где я научилась видеть и сравнивать, работать и радоваться, открывать новые миры и обретать друзей…
Пожалуй, огромное, удивительно свалившееся на меня счастье я ощутила, как только попала туда, когда пришла на вступительный экзамен. Самое первое, еще смутное, едва уловимое воспоминание — чувство, охватившее здесь сразу — это мой дом, мой мир. И блаженное счастье. Каждой клеточкой тела, в каждом вздохе и выдохе, должно быть так ощущают себя в раю…
Помню, в течении последовавших 7 лет обучения и нескольких разовых, уже почти случайных заходов после окончания — в любую секунду пребывания там я остро проживала это ощущение блаженного счастья, парения, правильности мира, зримо ощутимого родства и радости. Надо было лишь замереть на секундочку в тишине и так посмотреть на высокий потолок в классах, освещенный безграничным небом, льющимся из окон, а в пасмурную погоду или зимой, когда вечереть начинало уже в три, почти сразу как мы приходили на занятия, под потолком, подвешенные на железных прутьях зажигались длинные лампы дневного света и тогда коричневые половицы пола так весело и задорно отражали его… (далее…)
Муж Елены Николаевны вдруг — ни с того ни с сего решил отрастить усы…
Это опрометчивое решение он принял, будучи в приподнято-поддатом состоянии после того, как у них родился первый сын. Уж как она этому сопротивлялась, но всё без толку.
— Ну что ты упёрся-то, — пыталась достучаться до мужа Елена Николаевна, а про себя думала: «Упёрся, как осёл египетский».
Но муж только поглаживал себя по свежим усикам и, довольный собой, смотрелся в зеркало при каждом удобном случае. Он пребывал в полной и непоколебимой уверенности, что усы придают ему мужественности.
— Будешь надоедать, так вообще отращу как у Чапаева, у Чапаева-т усы вон какие значительные были, — угрожал он Елене Николаевне.
Усы с тех пор Елена Николаевна невзлюбила. Просто невзлюбила, без особого фанатизма. Незаметно эта невзлюбовь выросла в ровное презрение, а потом и в чистую женскую ненависть. Елена Николаевна усы ненавидела люто, а мужа за ними постепенно вообще перестала видеть.
Так растительность под мужским носом стала для неё символом всех женских невзгод. Иногда Елене Николаевне даже казалось, что критические дни — это женское проклятие, которое как-то связано (обязательно связано!) с мужскими усами. Прямой логической связи здесь вроде бы не прослеживалось, но где-то глубоко внутри Елена Николаевна эту связь ощущала так остро, что никаких умственных доказательств ей было и не нужно. (далее…)
January 2018.The London Review of Books, v. 4, № 01.
Джулиан Барнс, английский писатель, лауреат премии Man Booker, новеллист и автор многочисленных статей, — о том, как следует читать живопись. В январском номере The London Review of Books Барнс дал обзор европейских выставок, посвящённых столетию со дня смерти великого художника Эдгара Дега, чьё творчество олицетворяло Модерн, приход нового периода в искусстве.
Музей Фитцуильям: «Дега: Страсть к совершенству», Кембридж (до 14 февраля).
Музей д’Орсэ: «Дега. Танец, Рисунок», Париж (до 25февраля).
Нац. Галерея: «Цвет в Рисунке», Лондон (до 7 мая).
Жюль Ренар. Французский прозаик и автор знаменитых «Дневников» (1864—1910) не питал особого интереса к нелитературным формам искусства. Когда Равель обратился к нему с идеей положить на музыку пять частей из его Histoires naturelles, Ренар не понял, что от него хотят. Он не запретил, но отказался присутствовать на премьере. Он высидел до конца исполнения Пеллеаса и Мелизанды, и нашел оперу «скучищей», а сюжет инфантильным (puerile).
Более отзывчивый к живописи, Ренар восхищался Лотреком (и был с ним знаком), одобрительно отзывался о Ренуаре. Зато картины Сезанна называл варварскими, а водяные лилии Моне «мамзелями». В этом было меньше снобизма и больше простого желания оставить за собой свободу проявлять безразличие. (далее…)
Сегодня шел по улице и подумал: а что такое счастье?
А счастье, это когда в армии зимой тебя, не умеющего ездить на лыжах, сержанты заставляют бежать на этих самых лыжах вместе со всей ротой через февральский лес при морозе минус 12 и ветре, и ты влетаешь в лес, а там ветра почти нет и ели стоят в снегу, и холмы, и белый путь впереди, и ты бежишь или едешь, или плетешься, падая, конечно же, при малейших спусках в овраги, а потом сержанты исчезают и вся почти рота тоже исчезает, кто-то «шарит», кто-то срезает путь через ближайшую тропу в чаще, а ты и еще несколько таких же как ты неумех, но уже кое-как едущих на этих гнутых тонких досках, или вообще ты остался один — ты постепенно, как через мост, переходишь через себя и из себя со всеми своими страхами и обидами в другого человека, уже почти не помнящего себя, а сливающегося с елями-великанами и с холодным белым снегом. (далее…)
Александр Кушнир. Кормильцев. Космос как воспоминание. М.: Рипол классик, 2017. 256 стр.
Правы были мудрецы, в России нужно жить долго. И после смерти тоже следует запастись терпением. Так, только в конце прошлого года, ровно через 10 лет после смерти Ильи Кормильцева, о нем действительно вспомнили. Издали (пусть и не идеально с точки зрения комментария и прочих издательских тонкостей) трехтомник его собственных сочинений. И вот этот мемуар. Тоже с плюсами (роскошное издание, весьма уместные цитаты из стихов, прозы и интервью Кормильцева, множество фотографий, автографов рукописей и т.д.) и минусами (слишком много о «Наутилусе», которому посвящены предыдущие книги автора, слишком бойкий тон, более подходящий для глянцевой сиюминутный колонки).
А жизнь Ильи Кормильцева или, для друзей и в тусовке, Мака, — писателя (стихи и проза), переводчика (15 языков!), издателя, рецензента-колумниста-блогера и просто действительно яркого человека из тех, кто чует «тренды» и «ветра перемен» очень задолго до всех, — заслуживает безусловно и многих будущих изданий, авансом, но точно. И жизнь эта интересна сама по себе — возможно, и без авторства песни «Я хочу быть с тобой», первых в нашей стране переводов Ирвина Уэлша, Ника Кейва и многих других и даже без издательства «Ультра.Культура», книги которого были более чем событием, стали раритетом еще очень давно и украшают книжные полки, как елочные украшения известное хвойное. (далее…)
Давным-давно, много-много лет назад, когда я жила в одной маленькой жаркой арабской стране и работала в одном очень странном полуживом-полупустом филиале-призраке питерского университета, и учила десяток полурусских разной степени идиотизма студентов культурологии, в числе прочего я рассказывала им о китайской живописи.
О том, что китайский художник сам становится тем, что он рисует, ощущает единение с натурой, и только настроившись на неё — приступает к рисованию. Где-то я это вычитала, и мне это очень понравилось, хотя весь рассказ мой шёл от ума, и в действительности я совершенно себе не представляла, как это происходит на практике.
Для меня это было что-то вроде баек экскурсовода для оживления беседы и создания неожиданных запоминающихся и зримых образов. И помню, студенты все пытали меня — если художник рисует бабочку, как же ему ею стать? И только теперь, чёрт знает сколько уже лет спустя, я вдруг отчетливо поняла, что значат все эти слова, когда-то бывшие для меня пустой формой… (далее…)
Стало общим местом говорить об усиливающемся интересе к советскому периоду отечественной литературы. В этом есть, конечно же, важный аспект восстановления справедливости.
Период поголовного выкорчевывания всего советского, будем надеяться, пройден. Эмоций и истерики ушли в прошлое и теперь возможно адекватное восприятие. Наглядней всего интерес к этой литературе представлен через серию ЖЗЛ: Прилепин написал о Леонове, Шаргунов о Катаеве, Авченко о Фадееве (в соавторстве с филологом Алексеем Коровашко пишет биографию Олега Куваева).
Важно, что восстановителями этой справедливости являются представители литературного поколения, ухватившего две реальности: юность в советской стране, период становления — жизнь на разломе, — и активная деятельность пришлась на «нулевые» — тучные годы новой России. (далее…)
Интервью Романа Богословского с Вадимом Самойловым
Фото: Вадим Шеин
Идея сделать это интервью родилась у меня после нескольких лет наблюдения за тем, какие вопросы Вадиму Самойлову задают на телевидении и в других СМИ. Признаться, очень надоело из раза в раз слышать однотипные фразы о разборках и судах с братом, о соотношении песен «Агаты Кристи» и сольных номеров Вадима на концертах, о том, зачем он ездил в Сирию и на Донбасс. Мне, как человеку, который знаком с Вадимом Самойловым достаточно близко, захотелось поговорить с ним на более фундаментальные темы, которые с музыкой связаны лишь опосредованно.
Захотелось взглянуть на него немного с другой стороны. Или много? Судить читателям. (далее…)
Занятия традиционной китайской живописью — это, скажу я вам: — дело увлекательное безумно, но несколько специфическое. Коренным образом меняющее хоть отчасти, да все же хоть чуточку европейские наши мозги…
Самым первым моим потрясением было то, что пришлось начать все сначала — я-то полагала, что, проучившись 7 лет в художественной школе, могу смело и легко быть среди лучших и всезнающих. Оказалось же, что я даже кисточку держать не умею…
Начать с того, что собственно китайские традиционные краски не похожи ни на что. Они совсем прозрачные, как воздух, могут быть густыми как гуашь или акрил, а могут быть тоньше самой легкой акварели. Вместе они образуют тысячи оттенков и переливаются бесконечно, и можно один цвет перекрывать, — после того как он высох, — еще 5-10 раз. При этом исходный цвет усложняется, обретает глубину и сложность звучания… (Тогда как если бы проделать то же самое с акварелью — пятно превратилось бы просто в грязную половую тряпку. А если использовать для тех же целей масло, — то каждый последующий цвет будет попросту поглощать предыдущий). (далее…)
Долетел-таки и до Поднебесных просторов. Обретающие Внутрений Покой многочисленные её жители наконец-то сообразили, что пора бы уж и Новому году начаться. Да, странное это было ощущение последних недель — общее ожидание Нового года, этого самого главного праздника, хотя сам-то ты его уже отметил вовсю пару недель назад. Эдакий день сурка, что ли, уникальная возможность встретить праздник дважды (а на самом деле и трижды, с нашим-то старым Новым годом). Причём не только встретить его самому, но и прочувствовать всеобщее его ожидание и отмечание.