Наталья Рубанова уже знакома читателю Перемен. Мы публиковали ее повесть «Анфиса в Стране Чудес» (и там же подробнее представили ее) и эссе об Индии «Индия с Доппельгангером».

Теперь — почитаем ответы Натальи Рубановой на нашу анкету. А завтра я представлю ее роман(с) «Сперматозоиды», который мы начинаем сейчас публиковать на Переменах отдельной блог-книгой.

Есть ли среди Ваших знакомых писатели, чьи тексты отказываются издавать, хотя эти тексты вполне достойны быть изданными и прочтенными публикой? Если возможно, назовите, пожалуйста, примеры. Каковы причины отказов?

«Писатель»? Словечко становится почти неприличным – в кали-югу на шарике и третьесортная детективщица – «писатель», и любой мало-мальски связывающий слова в предложения журналист: оба, растиражированные, играют в игру «Найди 10 отличий между школьным сочинением и собственно литературой», но упорно не замечают слона.

Давайте пользоваться нейтральным «автор». «Литератор». Медиум: без кавычек. Проводник. Посредник. Буфер обмена между «дольним и горним». Многомерное тело, сквозь каждую чакру которого проводят высоковольтные чувства невидимые в трёхмерке энергии, – высоковольтные чувства, одолеть которые, не потеряв при этом т.н. рассудок, «буфер» из плоти и крови может лишь при условии облечения этих самых высоких частот в форму того или иного текста. И потому, чем тоньше, чем неординарней, чем лучше он проводит (не будем касаться таких «проклятых русских вопросов», как «качество текста», ок?), тем меньше у него шансов в этом социуме быть прочитанным/услышанным, ибо он просто не резонирует с более грубыми вибрациями: подобное притягивает подобное, дважды два. Вот почему Натали Саррот – «не для всех»? Почему ее не чувствуют? Потому что не в состоянии. Потому что не доросли. Потому что она на ИНОМ языке людей с ИНЫМИ людьми говорила… Потому что поток, который она проводила, не по зубам (не по чакрам) даже основной массе «мыслящей части человечества» оказался… Что же касается ныне живущих авторов, то хотелось бы дожить до, так скажем, «второй волны популярности» Валерии Нарбиковой: невероятно талантливый автор, о котором каких только слухов и сплетен среди «настоящих писателей» – тех, кто «боллитру» делает, – не ходит… а она сидит себе дома да создает маленькие шедевры: от руки, карандашом – и не печатается нигде. В 90-е имя её гремело; миллионные тиражи – всё было, было… Сейчас издатели не решаются издавать её книги, потому как Валерия Спартаковна слишком хорошо пишет. Проводит так, что мало не покажется. Один главред толстого журнала как-то сказал, прочитав её роман «Сквозь»: «Она что – сумасшедшая?»: огрубела чуйка-то… Уверена: при грамотном пиаре это имя вновь зазвучит. У книг Леры Нарбиковой может начаться вторая жизнь. Может. Бог в помощь.

Есть ли в литературном произведении некая грань, за которую писателю, желающему добиться успеха (например, успеха, выраженного в признании читателями), заходить не следует? Может быть, это какие-то особые темы, которые широкой публике могут быть неприятны и неудобны? (Если да, то приведите, пожалуйста, примеры.)
Или, возможно, существует какая-либо особая интонация, которая может вызвать у читателя отторжение и из-за которой весь потенциально вполне успешный текст может быть «самоуничтожен»?

Убийственный вопрос. Убийственный. Вот писала я, скажем, «усложнённым», как некоторым казалось, языком (роман[с] «Сперматозоиды»). Или – «усложнённо» – о людях моногендерной направленности (рассказ «Литвинов»). Или об изменённых состояниях сознания (новелла «Вспышка»). И совершенно меня не трясло, кто что подумает. Взрослого – выросшего – человека по большому счету не должно волновать, что о нём думают: чужие представления не имеют к его реальности никакого отношения. И потому: какая «грань», какие «особые темы», что значит «вызвать у читателя отторжение»? И: что такое «успех»? У Цветаевой: «Успех – это успеть». Добавлю: успеть записать/провести главное в пресловутом «здесь и сейчас». Записать/провести максимально эффективно, максимально честно (не об автобио, вестимо, речь: просто максимально честно). Максимально неизбито, если угодно. На бес/пределе собственных возможностей. На крови. На костях. На коже, ага. Банально? «Банальнее» не бывает, потому как всё остальное – лажа. Потому как коммерческий успех и успех литературный – вовсе не близнецы: прописные истины, даже говорить о том неудобно (блистательный Пелевин – чудесное исключение из правил). Ну а писать… писать нужно, разумеется, обо всём, что по-настоящему, в силу тех или иных причин (а то и беспричинно), «трясёт»: никаких табу – кроме, пожалуй, единственного: энергия текста не имеет права превращать энергию человека в звериную – вернее, в «хищную», хотя иной раз кажется, будто именно это и происходит, и искусство играет в том не последнюю роль. Двуногие словно бы поменялись местами с теми, кого по ашипке всё ещё называют «братьями нашими меньшими»: с маниакальным упорством продолжают они истреблять этих самых «братьев» – истреблять, не только и не столько убивая, сколько потакая варварскому конвейеру – но идите-ка лучше на сайт «Вита»… Текст же – если говорить о его идеальной миссии, а не об утилитарном жанровом «назначении», – даже самый злой, чёрный, тяжёлый, – вправе намекнуть имеющему глаза и уши на то, что «выход с противоположной стороны» есть. Понимаете? Иначе всё, чем мы тут занимаемся, гроша ломаного не стоит… да оно и впрямь ТУТ не стоит: есть, к счастью, иные счета.

Если такие темы и интонации, по Вашему мнению, существуют, то держите ли Вы в уме эти вещи, когда пишете? И насколько это вообще во власти писателя – осознанно управлять такими вещами?

У каждого свой порог нельзя/можно. Я, раз уж Вы спрашиваете, могу писать о чём угодно, если «копну» тему… другое дело, не хочется уже. Чем полифоничней твоя строка, тем чаще ловишь себя на мысли, что не хочешь браться за треклятую «мышку»… Но об этом не здесь и не сейчас. А вообще публика ёрзает на стуле, когда ей вместо привычного уродливого литбифштекса подают, так скажем, стильное вегетарианское литературное блюдо… она, «публика-дура», просто не в состоянии оценить его вкус: высший вкус. Потому как «русское горло обожжено водкой». Простите, больная тема: о какой аудитории мы вообще говорим? Есть читатели Набокова, Бунина, Уэльбека, Сорокина, Рубиной – и другие… «Читатели газет»: М.Ц. всё сказала давно. Не боялась. Петли – и той. (далее…)

Я бы мог отправиться вслед за утраченным… Мог бы снова отправиться на его поиски, убеждая себя, что всё в порядке, что оно не погибло тогда, в те дни без солнца… Чей-то знакомый голос утверждает, что оно действительно не погибло. Оно живёт, оно тоскует без меня, считая меня таким же утраченным.

«Ты всегда делал шаг первым. Утраченное никогда не найдёт тебя само. Ты должен сам пройти через этот невыносимо трудный путь».

«Помолчи», — прошу я своего невидимого собеседника, съёжившись от страха…

Перед моими глазами возникают жуткие образы… Оно действительно живо, тоскует по мне, надеется на то, что я, как всегда, сделаю шаг первым…

Я пытаюсь убежать от этой страшной картины, закрыв глаза, но образ лишь стал более чётким…

Я никогда не думал, что утраченное можно вернуть. Теперь я всерьёз задумался над этим. Мало того, я задумался над тем, что представляет собой это УТРАЧЕННОЕ. Что это? Мысль? Чувство? Эмоции? Или же это человек? А вдруг это часть моей души? Самая яркая часть сознания, горящая, подобно звезде? Вариантов много, об этом можно думать до конца своих дней, но, однако ж, это не меняет одного плачевного факта: я изменился за это время. Я больше никогда не делаю шаг первым, прошли эти времена. И я заранее знаю, что уже НИКОГДА и шага не сделаю по направлению к утраченному. Ведь если утраченное стало утраченным, значит это было кому-то нужно. Вряд ли это произошло для того, чтобы я отправился в далёкий путь, чтобы вернуть это себе.

Когда я пришёл к такому выводу, мой невидимый собеседник больше никогда не разговаривал со мной. Кем он был, этот невидимый собеседник? Останками некогда сильной надежды, что когда-то жила во мне?

Если так подумать, то я разрушаю всё, что поселяется в моём сознании. Я разрушил надежду, я создал утраченное… Слишком много этого утраченного во мне. Неизменной остаётся лишь память, которую я тоже, по глупости, чуть не уничтожил. Приобрёл ли я что-то новое? Это крайне сложный вопрос, который я слишком часто задаю…

Неужели всё то, что я приобретаю, это то самое, утраченное, слегка исказившееся? Неужели я всё видел, и всё остальное – всего лишь глупое повторение?? Я не хочу, и не собираюсь с этим соглашаться…

Когда-то я жил надеждой. Это прошло. Теперь я просто смотрю в будущее. Мне нравится то, что я там вижу. Остаётся лишь идти по этому пути и не сбиваться с него. Этот путь специально для меня. Только мой путь. Как всегда, не самый простой…

Я больше не создаю утраченного. Мне надоело слышать этот глупый голос надежды, утверждающий, что всё моё будущее состоит в утраченном. Нет, это будущее не для меня.

Когда я видел сны, ещё в далёком прошлом, я видел это будущее… Тогда оно показалось мне странным, и, проснувшись, я ещё очень долго думал об этом странном сне, который тогда являлся всего лишь сном. Тогда у меня было всё по-другому. Другой внешний вид, другие цели, и весь мой мир был сплошной мечтой. Мечтой о том, что утрачено сегодня.

Зная будущее, я могу смело шагать вперёд, остерегаясь лишь бесов и убийц. Я знаю, что рано или поздно и те, и другие появятся на моём пути, но на то мне и даны ум и хитрость, чтобы обойти их стороной.

Я нисколько не жалею об утраченном. Так или иначе, моё будущее с ним не связано, хотя и будет в моих мыслях до конца моих дней.

Утраченное. Это даже не проклятье… Сейчас это всего лишь прошлое. Прошлое, в котором я не нуждаюсь.

Несколько сюжетных линий, спонтанно возникших в Хронике Неудобной Литературы, навели меня на мысль опубликовать статью Олега Давыдова «И мальчики кровавые», написанную и впервые опубликованную двадцать лет назад в «Независимой газете». Формально статья «И мальчики кровавые» привязана к выступлению Дмитрия Галковского, случившемуся в той же «НГ». Галковский тогда наехал на писателей шестидесятников, которые не желали, мол, уйти с литературного Олимпа и уступить место следующим поколениям литераторов. Однако из текста Олега Давыдова можно легко убрать этот как бы устаревший информационный повод и подставить на его место новый. А конкретно – эти самые сюжеты (связанные с Неудобной Литературой, а потому попавшие в ее хронику, хотя ею на самом деле – не являющиеся), сюжеты, о которых поговорим чуть ниже.

Несущая конструкция текста Олега Давыдова – это вcпоминание и анализ мифов. Древнегреческих, библейских и, наконец, русских мифологических сюжетов, лежащих в основе взаимоотношений отцов и детей. И пристальнее всего этот конфликт поколений рассмотрен в его формах, характерных для русской мифологической почвы.

Что дает мне повод провести аналогию между событиями двадцатилетней давности, к которым был приурочен тот текст, и нынешним литературным процессом? Вот эти сюжеты: (далее…)

Фото: YanivG/Flickr.com

1. СЕЛЬСКИЙ ЭЛЕКТРИК О СЕБЕ

Здравствуйте, я – сельский электрик. Живу я в селе, а следственно работаю электриком. Электрик – хорошая работа.

Постоянно я вижу лицо человека в огне, это позволяет мне вспомнить о прошлом, кричащие люди, всюду огонь, плотный дым… Быть может, именно это событие заставило меня стать электриком.

Я не могу видеть лица в окнах, я не могу видеть красные занавески на окнах, я не люблю газовые плиты. Просто я помню людей в огне, помню их лица, безмолвный крик. Ведь глядя на них, я думал, что они поют, ведь это так гордо, погибнуть с песней… Как жалко, что я ошибался тогда, верно я был слишком молод.

Пожалуй, из моей жизни это самое страшное воспоминание. Ведь, возможно, я бы спас их тогда, швырнул бы камень в их окошко, дав им возможность дышать, но я просто не хотел мешать им петь.

Иногда я жалею о том, что моя память никогда меня не подводила, слишком много страха, много обид. Хочется всадить нож по рукоятку в спины своих обидчиков. Верно, хочется мне невозможного. Нужного, необходимого, но невозможного. Так вот и живу, чиню приборы, подключаю электричество, и в то же время тайком наблюдаю за происходящим. И то, что происходит вокруг меня, – мне не нравится.

Нет, я не считаю себя бедным, глупеньким электриком, которого не устраивает маленькая зарплата, но просто раздражает кучка мелких неприятностей, а скорее даже неудач. Неудачи, разочарования, всё это дерьмо, которое следует забыть, да не получается. Надо забыть все неудачи, предугадывать шаги противника, и не ошибаться.

Может ли пение быть безмолвным?

Может ли пение быть бесконечным?

Может ли песня быть в мыслях мертвеца?

2. СМЕРТЬ

Сейчас, оглянувшись назад, я понял, как мало осталось нас, электриков. Наша электрическая эра подходит к концу, но мы не знаем, что заменит нас. Быть может, ЭЛЕКТРИЧЕСТВО? Ведь многие сдались, потерялись, отстали в пути. Многие забыли, кто они такие, некоторые решили, что уже никому не нужны. Конечно, меня тоже посещала эта мысль, но я отгонял её, как дурной сон наяву…

Я – один из немногих, кто не упал лицом в грязь перед другими, как это сделали другие электрики, которые уже недостойны иметь это звание. Они ведь решили, что каждый электрик будет проклят до тех пор, пока будет носить это имя.

Но я, несмотря на преграды и сильный дождь, иду вперёд, и знамя электрика развевается на ветру. Глаза застилают слёзы, капли дождя, нас уже не так много… Проносится время, исчезают люди… Жалкая кучка сельских Электриков, которые хотят выжить, которые готовы бороться до конца. Мы идём, нас уже шестеро. Седьмой исчез, у шестого вырывается истерический смешок, и тут же он исчезает в густом тумане… Но в этой ситуации никто не способен спасти шестого, или подобрать седьмого. В этой борьбе нет времени. Надвигается туман, готовый поглотить…

Туман пожирает электриков, он становится больше, сильнее… Пять уставших электриков вяло несут свой флаг, и лишь мысль о том, что они – последние, заставляет их идти быстрее…

Одно я знаю точно. Электрик – это не просто профессия. Электрики – это та кучка людей, которые стремятся выжить в жестоком мире. Электрики – это те люди, которые вынуждены скрываться от жестокого тумана, который стирает образ электрика из жизни тех, кто помнит и любит. Им не суждено выжить, как это ни плохо и печально.

Не знаю, сотрутся ли эти надписи, когда туман найдёт и меня. Надеюсь – нет. Никогда я не предам свою профессию, никогда не изменю свой образ жизни, до последней своей секунды буду помнить свой первый опыт…

Иногда хочется броситься в туман, как электрик номер 6, но где же здесь моя логика, где мой инстинкт самосохранения? Хочу написать здесь подробнее о профессии НАСТОЯЩЕГО электрика, ведь, быть может, кто-нибудь найдёт эту тетрадь, возобновит старые традиции и профессию Электрика. (далее…)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ

12. КОНЕЦ ПРЕКРАСНОГО?

Наступают холода. Сегодня пошёл первый снег. Всё меньше летних весточек. Я сижу у камина и греюсь, хотя должен постоянно искать. Я чувствую, что что-то происходит. Её образ в тумане, и я чувствую предательство, к которому начинаешь привыкать в холодные времена, и мне не сидится в кресле. Рука опрокидывает бокал с вином. (далее…)

Как и было сказано, после перерыва на съемки авангардного фильма и на работу над скандальной олимпийской рекламой Дима Мишенин приступил к написанию второго тома своей «Мотобиографии». Дима обещает снова каждую неделю присылать нам новую часть «Мотобиографии», как и шесть лет назад, когда он начал этот проект. А Перемены будут эти новые части публиковать. Первый том вы можете прочитать здесь. А второй том Дима открывает новым предисловием и серией рассказов о криминальном Санкт-Петербурге 90-х годов. Многое в этих «бандитских рассказах», наверняка, приукрашено, поэтому с большой долей самоиронии автор первые главы новой книги назвал «Денискины раскраски», дав аллюзию к «Денискиным рассказам» знаменитого детского писателя Виктора Драгунского. Только вот в случае Мишенина его герой не сын писателя Дениска, а питерский мошенник и школьный товарищ Денис, гроза лохов, бандитов и всего кредитоспособного человечества.

А теперь почитаем ответы на нашу анкету, присланные писателем Денисом Викторовичем Драгунским (тем самым, сыном Виктора Драгунского и героем «Денискиных рассказов»).

* * *

Читайте в предыдущих выпусках Хроники Неудобной Литературы:

— Поэма Кати Летовой «Я люблю Андрея Василевского» и «чахнущая» литература
— Писатель как мундир? Ответы Марины Ахмедовой
— Ответы Михаила Гиголашвили
— Интервью с Димой Мишениным. О графомании, мини-юбках и бездарных чиновниках
— Ответы Алисы Ганиевой
— Ответы Юрия Милославского
— Ответы Виталия Амутных
— Ответы Александра Мильштейна
— Ответы Олега Ермакова
— Ответы Романа Сенчина
— Ответы Ильи Стогоffа
— Обнуление. (Ответ Олега Павлова Роману Сенчину)
— Серая зона литературы. «Математик» Иличевского. Ответы Александра Иличевского
— Ответы Марты Кетро
— Ответы Андрея Новикова-Ланского
— Виктор Топоров и Елена Шубина. И ответы Олега Зайончковского
— О романе Валерия Осинского «Предатель», внезапно снятом с публикации в журнале «Москва»
— Точка бифуркации в литературном процессе («литературу смысла не пущать и уничтожать», – Лев Пирогов)
— Курьезный Левенталь
— ответы Валерия Былинского
— ответы Олега Павлова
— ответы Сергея Шаргунова
— ответы Андрея Иванова
— ответы Владимира Лорченкова
— Где литературные агенты
Более ранние части Хроники (Оглавление) — здесь.
— Новый Опрос. Вопросы к писателям

* * *

КНИГИ ПРОЕКТА НЕУДОБНАЯ ЛИТЕРАТУРА:

ВАЛЕРИЙ ОСИНСКИЙ. «ПРЕДАТЕЛЬ»
ОЛЕГ СТУКАЛОВ «БЛЮЗ БРОДЯЧЕГО ПСА»
ОЛЕГ ДАВЫДОВ. «КУКУШКИНЫ ДЕТКИ»
СУЛАМИФЬ МЕНДЕЛЬСОН «ПОБЕГ»
ВСЕ книги проекта Неудобная литература

(посвящено Таде Маргарите Ионовной)

Фото: MedoRRa/Flickr.com

Родилось новое солнце. Это солнце никого не грело, кроме себя самого, и к себе никого-никого не подпускало…

«Мне хорошо, — говорило солнце. — Мне тепло и уютно, я грею себя, и я не желаю, чтобы тепло это распространялось на кого-то ещё».

И это было верно… Вокруг солнца действительно было тепло и уютно, но стоило к нему кому-то приблизиться — из нежного тепла тут же образовывалась испепеляющая ярость.

«Верно ты родилось в странном месте, — сказала как-то солнцу мудрая звезда. — Ты одиноко, вокруг тебя ни единой планеты, ни единой звёздочки… Тебе, наверняка, грустно и одиноко».

«Ничего подобного, — ответило солнце, — мне абсолютно никто не нужен, я вполне самодостаточно, у меня есть моё же тепло, и тратить свой свет и своё тепло на кого-то по меньшей мере глупо».

«И тебе нисколечко не скучно? — удивилась мудрая звезда, — неужели ты настолько эгоистично, что не возникает и желания согреть, приласкать кого-то своим теплом?»

«Если это кому-то необходимо, пусть обращаются к другому солнцу», — важным тоном ответило новое солнце, и ответ этот дал понять мудрой звезде, что такое солнце исправит лишь чудо. (далее…)

Уважаемые читатели Перемен! Сейчас у нас идет переезд на новый сервер. Поэтому временно не работает раздел Радио и некоторые другие страницы тоже могут отображаться некорректно. Просьба отнестись к этому с пониманием, неполадки будут устранены в ближайшее время.
Будем благодарны Вам, если сообщите о возможных неполадках в комментариях к этому посту или по почте. (Не исключено, что о некоторых проблемах мы еще не знаем. Заранее спасибо!)

По той же причине переезда Календарь Олега Доброчеева на предстоящую неделю опубликован будет пока что здесь, а не в своем обычном месте.

Вот он:

Календарь перемен (18 – 24 июля 2011 г.)

Зона нестабильности, которую мир проходил в последние две недели, заканчивается. Она характеризовалась трагическими катастрофами на воде под землей и в воздухе, а также досадными неудачами в делах. Теперь наступает время, когда есть все шансы поймать удачу и сделать то, что не складывались раньше.

Однако надо иметь в виду, что на ближайшей неделе есть два дня, в которые надо быть предельно осторожными. Это понедельник 18 июля, завершающий предыдущую нестабильную зону, и пятница 22 числа, когда неприятности могут вернуться, что может оказаться особенно болезненно на фоне зеленого коридора, который в целом предоставляет эта неделя. Не расслабляйтесь в эти дни.

Что же касается остальных дней недели, то трудно сказать, в какой из них повезет каждому конкретному человеку. Можно только сказать, что по крайней мере один них будет вашим. Тут каждый должен почувствовать свой шанс и действовать. Вообще эти зеленые дни будут напоминать пятницу предыдущей недели: все вроде складывается хорошо, но и – как будто что-то мешает, возникают трудности, которые надо преодолевать. Ну, придется преодолевать, ничего. Во всяком случае, любой из этих дней будет лучше тех, которые мучили многих на предыдущей неделе.

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ — ЗДЕСЬ.

***

— Идем! — просительно заорал некто рослый, с широкими краснопупырчатыми щеками. — Давай, ладно? Кончай тянуть с клопа резину.

— Кричит, — сказал сосед Геннадию Васильевичу. — А на самом деле тихий пацан. Да?

Краснопупырчатый хмыкнул, условно замахнулся на соседа, который в свою очередь понарошку применил какой-то бойцовский прием, отчего оба они хохоча повалились в изножье анциферовской постели.

— Самбист-самоучка, — тужился сосед, силясь подломить краснопупырчатого перехватом под локти. — Мы таких самбистов имели…

— Водолазку новую покурочишь, бес!/40/ — краснопупырчатый рывками торса стряхивал соседа на пол.

Состязание окончилось вничью, и борцы принялись перекидываться спичечными коробками; вскоре их содержимое вывалилось на одеяло Геннадия Васильевича.

— Вы его извините, он у нас немножко вась-вась, — сосед открыл шкаф, снял плечики с сорочкой. — Приходит, понимаешь, утром — драку затевает.

Вась-вась едва не привело к новому этапу борьбы, но сосед не отреагировал, укладывая немногочисленные свои предметы в сумку-котомку.

— Так что, — спросил Геннадий Васильевич. — Как идет?

— Кончил дело — гуляй смело.

— Кончил дело — вымой тело, — поправил друга краснопупырчатый. — Все, поскакали! Мне ж в восемь сопровождать надо.

— Сегодня вечером еще будете здесь?

— Не дай Бог! Все мероприятия с моей стороны проведены и, — подначил сосед краснопупырчатого взглядом, — переданы Саше. Теперь Саша за них отвечает. За упаковочку, за перевозочку, за доставочку. Саша! что ты молчишь, как я не знаю что… Саша!

— Несешь, — сказал Саша. — Несешь не по делу. И человеку по утрянке эти самые морочишь. Пошли, — он ухватил соседову сумку. — До свиданья, извиняюсь. Зато сегодня вечером отоспитесь без этого артиста.

Сосед внезапно подпрыгнул — и вскочил краснопупырчатому на плечи.

— Кто спешит, тот пусть меня везет! — охватив ногами бока краснопупырчатого, он прогнулся и открыл двери. — Понеслась душа в рай!

— Слезь, но быстро! — слышно было, что краснопупырчатый не злится, но стесняется. — Змеина, сейчас скину с лестницы, кончай выступать!…

Двери захлопнулись, и лишь по удвоенному топотанию, доносящемуся из коридора можно было догадаться, что сосед оставил Сашу в покое и пошел своим ходом.

ПРИМЕЧАНИЯ. ЧАСТЬ 3.

ПРЕИМУЩЕСТВЕННО ДЛЯ МОЛОДЫХ ЛЮДЕЙ, СЛУШАТЕЛЕЙ УНИВЕРСИТЕТСКИХ ГУМАНИТАРНЫХ КУРСОВ

40. Так называли трикотажную сорочку без пуговиц, с круглым высоким воротом. В середине 60-х водолазка по преимуществу надевалась под т.н. «битловку» — короткий однобортный сюртук с круглым же вырезом, без лацканов (сценическая одежда известных певцов-гитаристов).

Иногда система дает самоубийственные, но в результате ее же и оживляющие сбои. Нет-нет, да просочится сквозь преграды психологической цензуры какой-нибудь текст, на сто процентов неудобный и дающий публике нежелательную пощечину. И вот след от этой пощечины болит еще десятилетиями, побуждая публику (критиков, издателей, читателей) хоть немного изменить свои «представления о прекрасном» и бодро делать вид, что все так оно и должно быть. Либо – другой вариант – публика жестоко мстит ударившему, надолго ввергая его в мнимое забвение. Однако слово сказано, и все равно рано или поздно автор из забвения выбирается.

Недавно вся литературная и просто читающая общественность наблюдала (и создавала) одно из таких действ. Я имею в виду эпический вой, последовавший за присуждением «Русского Букера» роману Колядиной «Цветочный крест» (о чем немало уже было сказано в Хронике Неудобной Литературы, см. ссылки). Это был как раз тот случай, когда система живо переварила удар и сделала писателя своей частью («Крест» был немедленно издан в «АСТ», Колядина стала членом жюри «Национального бестселлера» и с ее существованием свыклись). Счастливая история.

С Юрием Милославским и его романом «Укрепленные города» случился второй вариант.

Юрия Милославского легко можно причислить к классикам Неудобной Литературы. В России его не печатали лет двадцать. Как раз по причине неудобности его текстов. Во-первых, он пишет непросто и совсем не так, как пишут сейчас почти все литераторы, желающие «вписаться в процесс». И пишет при этом мастерски. Что, конечно, не может понравиться всем процветающим нынче многочисленным середнякам и их издателям. А, во-вторых, содержание его текстов почти всегда идет вразрез с мнением определяющего литературную погоду большинства (редакторов, издателей, критиков да и читателей тоже).

В статье «Прижизненный дом» критик и литературовед Виктор Топоров писал о Милославском как о возвращенном невозвращенце, о писателе, который во времена бума «возвращенной литературы» так до конца и не был «возвращен». «Несколько лет прожил в Израиле, переехал потом в США, где в настоящее время и профессорствует по русской литературе. Друг (и в известной мере протеже) Иосифа Бродского. Автор замечательного романа «Укреплённые города» и сборника столь же прекрасных рассказов. Сильный поэт. Оригинальный и резкий мемуарист. Тонкий исследователь отечественной классики. Как получилось, что мы его прозевали? Да вот так и получилось. Журнал «Дружба народов» начал публиковать его роман ещё в 1992 году, да так и не закончил». Далее Топоров объясняет, что роман «Укрепленные города» до того взрывал устоявшуюся картину мира «прогрессивной общественности» (то есть всякого рода интеллигенции и диссиды), что она, общественность, этого стерпеть не могла и буквально «навела порядок» звонками и гневными письмами в «Дружбу народов». И все. С тех пор Милославского издавали только за рубежом.

Я решил уточнить у Виктора Топорова в фейсбуке, как это все же так «получилось, что мы его прозевали?» И он написал:

«Ни в один из форматов не укладывается, причем, я бы сказал, опасно не укладывается. То есть каждый про Ю.М. думает: 1) не наш; 2) чужой; 3) нетравоядный; 4) пусть лучше он сам по себе, а я сам по себе».

В ответ на мое узнающее восклицание «Неудобная Литература!» Топоров почти согласился: «Скорее, неудобный автор. «Они любить умеют только мертвых»».

Теперь ситуация исправляется, – благодаря издательству АСТ (а именно – редакции Елены Шубиной, и, кстати, эта женщина, в глазах которой застыли стальная воля вечности и безапелляционное презрение к бренным людишкам, издала и «Цветочный крест»). Недавно вышла книга Милославского «Возлюбленная тень», в нее попали избранные рассказы, повести и тот самый роман «Укрепленные города».

Сегодня читаем ответы Юрия Милославского на вопросы Неудобной Литературы. А также на Переменах публикуется полная версия рассказа «Последний год шестидесятых» (тоже вошедшего в книгу «Возлюбленная тень», но в сокращении). (далее…)

Венедикт Ерофеев был одним из тех писателей, кто не мог не писать. И многие его книги попросту не укладывались в каноны столетиями назад созданных жанров.

У него были удивительные глаза – как у ребенка, с детской наивностью робко смотрящие на мир. Казалось, что в них – в этих глазах – выражалась и вся мировая скорбь, и жалость, которую завещал нам Христос на кресте. Какая-то христианская, самоотверженная жалость ко всему человечеству – миру хищническому, грубому, которого он сторонился. Так и пытался всю жизнь уединиться, забиться куда-то, сжавшись в комок. Но нет — как кафкианского героя, его все равно находили, все равно обвиняли в самых смертных грехах, на месте же судили и подвергали жестокой расправе. Просто потому что это единственный удел любого обладателя чистого или, как сказал бы гончаровский Штольц, «золотого» сердца, любого праведника. В том числе и современного.

Вот его лирический герой просыпается в неизвестном подъезде. Будем перманентно отождествлять его и с личностью автора. В нашем случае это такое же абсолютное слияние рассказчика и писателя, как и, допустим, в пушкинском «Евгении Онегине».

Осеннее солнце – насыщенно-рыжее, словно яичный желток – еще только всходит в бледно-голубом небе. Из окошка в одном из пролетов явствует – по земле лоснится утренний туман. На лестничной клетке царит полумрак, откуда-то снизу доносятся шаги и чьи-то обрывочные, эхом отражающиеся возгласы. Хлопают двери, колокольцами звенят ключи. Утренний холодок пробирает нутро, пульсируя где-то под плотной кожей сапог и в области поясницы. (далее…)

10 июля 1871 года родился Марсель Пруст

«Longtemps, je me suis couche de bonne heure» («Давно уже я привык укладываться рано») – так начинается одна из величайших книг мировой литературы – «В поисках утраченного
времени». Странный роман странного автора и странного человека.

В книге современного шотландского писателя Эндрю Круми «Мистер Ми» профессор французской литературы читает лекцию о Прусте: он был гомосексуалистом и наполовину евреем, страдал от бессонницы и астмы, отдал мебель умершей матери в любимый гей-бордель. В заключение студентам предлагается почитать отрывки из романа о смерти Бергота и о борделе.

Эта пародия содержит в себе почти все клише, заполняющие в массовом сознании образ Пруста (плюс огромный и неудобочитаемый роман). И не то чтобы они не соответствовали действительности. Вот только сам Пруст подобные пустые факты вообще не считал подлинной реальностью, каковой для него было лишь искусство. (далее…)

Мёд, молоко, хлеб, бумага, масло сливочное, капли для носа, лимоны, куриные лапы.

Это всё, что мне нужно, ни больше-ни меньше. Ничего другого я не признаю, никогда не признавал, хотя и довольно долго выявлял эту формулу счастья. Люди мечтают о миллионах, набивают себе пузо всякой дрянью и тратят кучу денег на шарлатанские лекарства. Мне же хватает лишь меда с молоком, ну и капли для носа, конечно же, волшебные, чудодейственные капли. Пара дней привычных процедур – и я здоров!

Я живу один, хотя мог бы быть уже 10 раз женат. И не подумайте, что я такой эгоист-одиночка, культивирующий холостяцкий образ жизни. Я просто всё больше склоняюсь к тому, что моя жена – это и есть моя формула, с чудесными куриными лапами по вечерам. Мы создаем гармонию, и всем хорошо, пусть мне и не чужды мысли о женщинах порой.

Что тут говорить – о горечи совместной жизни я знаю не понаслышке. Была у меня одна, сначала встречались, и все было замечательно, как-то раз я ей даже подарил замороженные куриные лапы, и ей понравилось. Я и друзьям рассказал об этом, и они тоже были в восторге от моего нехитрого поступка.

«Ты молодец! — сказали они — В этом есть суть возвращения к первобытному! Это сейчас все дарят бесполезные и глупые цветы, которые уже через неделю летят в помойный мешок, а раньше первобытный человек дарил именно мясо, чтобы показать, какой он прирожденный охотник и способен добыть пищу».

Конечно, когда я дарил ей куриные лапы, я не думал об этом, но выявленная идея мне понравилась.

Так вот, а потом она и говорит мне: «Давай-ка я у тебя поживу, перееду, будем вместе чаще, вести хозяйство!»

Эта затея мне очень понравилась тогда, и я с радостью согласился, но в скором времени об этом очень пожалел. (далее…)

Сон — это частичка смерти, которую мы занимаем заранее,
сохраняя и возобновляя ею истощившуюся за день жизнь.
Сон — заем, сделанный у смерти для поддержания жизни,
иначе говоря «процент со смерти», причем сама смерть — это
уплата всего капитала, уплата, отсрочиваемая тем дальше, чем
выше проценты и чем правильнее они вносятся.

После ужина, как обычно, я вышел прогуляться. Рекомендация №4 санаторно-курортной книжки гласит:

«После приема пищи ходите. Ходьба для вас — могущественный лечебный фактор».
Конечно же, я гулял после ужина не только по причине соблюдения этой рекомендации, но в этот вечер я чувствовал сильную слабость, и мне пришлось побороть себя, чтобы выйти из номера. К тому же во время ужина я нарушил рекомендацию №2: «Выходите из-за стола с чувством легкого голода», поэтому прогулка была просто необходима – меня подташнивало, и я чувствовал тяжесть в животе.

Я решил пойти к расположенному вблизи санатория озеру, полюбоваться красотой пейзажа, блуждая по берегу, и не спеша вернутся к себе в комнату. В мыслях моих не было ничего особенного, я медленно шел, наслаждаясь свежим воздухом и слушая разнообразные звуки, издаваемые многочисленными птицами, витавшими вокруг. Следуя по тропинке, ведущей к озеру, по левую сторону от себя я заметил небольшие белые цветочки, они показались мне очень красивыми, и я присел возле них на корточки, чтобы разглядеть их подробнее. Так я просидел какое-то время не шевелясь, затем мне показалось, что от цветков исходит приятный запах, и придвинул поближе к ним свой любопытный нос, но тщетно: я ничего не разнюхал. Ноги начали затекать, и я медленно поднялся, чтобы продолжить свой путь, но не прошел я и десяти метров, как мне пришлось остановиться. Я почувствовал какую-то резкую перемену внутри себя, и эта перемена была не в лучшую сторону. Я не знал, что мне делать дальше. Мне уже не хотелось идти к озеру, но тяжесть и тошнота еще не ушли, поэтому я стоял несколько минут на месте, размышляя о том, как выбраться из этой ловушки. Я начал перебирать в голове причины, которые могли вызвать такое самочувствие: перемена погоды, скачек артериального или внутричерепного давления, усталость, или может быть, попавшийся в утреннем салате лук, который мне противопоказан? Но все эти причины все-таки не давали ответа на вопрос, почему все вдруг так странно переменилось. Я продолжал стоять, мысли быстро превращались в густую и липкую кашу, и, ко всему прочему, в голове моей начала надоедливо повторятся одна и та же фраза из песни, которую я слушал неделю назад: «You don’t love me, you just hate to be alone». Какое отношение эта строка имела к данной ситуации, понять я не мог, тем не менее, она повторялась без остановки, доставляя мне мучение. (далее…)

Ровно 15 дней назад, 13 июня, исполнилось 45 лет Григорию Перельману. Математику, доказавшему гипотезу Пуанкаре и отказавшемуся от премии в миллион долларов.

Раннее утро, петербургские трущобы, дебри спальных районов – сквозные арки, лабиринты двориков, ряды безликих изваяний-домов. Задранные ввысь острые сучья рябины со скукожившимися потемневшими плодами. Над головой воспаленное пасмурное небо, в атмосфере знобит утренний холодок. Ранняя весна или поздняя осень, сейчас это не имеет значения.

Смуглолицый дворник-мигрант принимается за свой каждодневный нелегкий труд. Открыв облупившуюся дверь подсобки, он берет метлу и выкатывает на свет тележку – дырявое жестяное корыто на четырех колесиках. По колотому, залитому ночным дождем асфальту всюду снует не поспевающий на работу люд. Шлепают по лужам в школу младшеклассники – с цветастыми, еще по-детски нелепо болтающимися за спинами ранцами. Торопятся и студенты, прибавляя шаг. Чуть более вальяжно спешат на место службы взрослые мужчины — с портфелями, в аккуратных костюмах. Среди них до метрополитена добирается и наш герой. На нем дешевая китайская куртка, мешковатые, от времени растрепавшиеся брюки, старые разношенные сапоги и высокая, чуть свисающая назад зимняя шапка. Из-под нее торчит копна длинных и неухоженных волос. Такой же небрежной представляется и темная курчавая борода. Из-за нее этого человека по ошибке зачастую принимают за старика, несмотря на то что он еще сравнительно молод. (далее…)